Teatro "Deja vu"

+ + + /Увертюра. Пролог. Каватины Тарьи и Туомаса/+ + + 1996, конец зимы. Почти конец. Шумный полдень неяркими солнечными бликами освещал посеревший тающий снег под ногами. Было весело, хоть погода и стояла ужасная, но это странное настроение словно витало в воздухе. Оно заражало собой всех случайных прохожих, хотя нашлась одна душа, имевшая к этому иммунитет. Эта стойкая душа находилась в теле молодой девушки, чьи короткие тёмные волосы казались похожими на мокрый полузакрытый занавес, обрамляющий бледное лицо. Она быстро шла по снежным лужам, молча и не очень-то женственно проклиная дурацкие каблуки. Хоть всем и было весело, а вот ей, нагруженной тремя нотными фолиантами, – не до смеха. Тем более что сапоги уже давно промокли до нитки (притом, что были кожаными и нитей в них не наблюдалось). «Нужно для хорошей опоры. Для правильного дыхания. Всем певицам надо носить каблуки. Чёрт, как же я их ненавижу!» – уже в который раз самоубеждение потерпело сокрушительное фиаско. Так тяжело нести эти внушительных размеров книги – уже полчаса два клавира опер и одна хрестоматия отдавливали руки хрупкому созданию по имени Тарья. Да и погода словно всячески пыталась насолить: омерзительная слякоть заливала лицо, делая его похожим на слезливую маску с потекшей тушью. От консерватории до общежития осталось идти совсем немножечко – каких-то там пять кварталов. Старые-престарые книги, не влезшие в сумку, из-за чего и пришлось тащить их на руках, уже походили на мокрые «наборы страниц» из тех, что показывают мельком в готичных клипах. Библиотечные книги. «Как весело», – мрачно подумала вокалистка. Почти ничего не видя за серой пеленой моросящего дождя со снегом, Тарья и сама не поняла, как и когда врезалась во что-то. Причём это «что-то» заботливо подало руку, помогая встать, подняло вымазанные в грязи фолианты, и смутно знакомым голосом сказало: – Тарья? Вышеназванная особа медленно подняла глаза, жмурясь от дождя, и увидела знакомое лицо. Которое с момента выпускного намного изменилось – все-таки, два года прошло. – Привет, Холопайнен. – на автомате удивленно произнесла девушка, вспоминая милую школьную привычку называть всех по фамилиям. И тут же, чтобы поддержать начавшийся разговор, оба, словно сговорившись, спросили: – Куда идешь? И почему-то засмеялись, удивившись такому стройному унисону. Туомас ответил первым: – В продуктовый магазин. «Гениально, маэстро! – тут же мысленно дал себе пощёчину он, – Мог бы что-нибудь поромантичнее придумать!» Тарья же не заметила, что бывший однокашник соврал, и в свою очередь ответила на «общий» вопрос: – А я вот домой, то есть в общагу, иду. А эти вот библиотечные порождения тьмы, – указала девушка на книги, которые Холопайнен до сих пор держал в руках, – ремонту, похоже, не подлежат. – На батарею поставим! – вышел из ступора Туомас. И тут же ни к селу, ни к городу продолжил: – Ну, ты герой, раз их аж из консы донесла! «Вы ещё и мастер делать комплименты, а не только гениальный тупящий идиот!» – в мыслях иронически сказал себе. – Давай, теперь я буду! – глубокомысленно предложил он собеседнице. – Чего будешь? – Нести фоли… эээ… книжонки. – Спасибо, Холопайнен. – У меня, вообще-то, имя есть. – напомнил маэстро. – Ладно, чего это мы стоим. Я провожу тебя домой, раз уж встретились. – старательно изображал он смелого и раскованного в общении с девушками парня. – А как же твои продукты? – По дороге куплю, – отмахнулся Туомас, уже ненавидя себя за ложь. В этой ненависти с ним был солидарен и его потрёпанный кошелек. Дальше последовал довольно тривиальный разговор бывших одноклассников о том, что они делали после школы. Оказалось, что оба поступили в одну и ту же консерваторию, но учились в разных корпусах, и поэтому за 2 года (!) ни разу не пересекались. Странным, впрочем, это никому из них не показалось. За болтовней они не заметили, что нечаянно прошли мимо общежития, в котором жила Тарья. И пришлось возвращаться назад на два квартала. По дороге Туомас отчаянно помог своей легенде о магазине, и купил первое, что пришло в голову – шоколадку и небольшой кусок сыра. – Это тебе, – вручил он шоколадку Тарье. – А это, похоже, мне, – посмотрел поэт на сыр. – Интересный обед у тебя, Туомас, – удивилась Тарья. «Она назвала меня по имени!». – А что? Шоколад и сыр – лучшее сочетание, – сказал Холопайнен. – Вкусно, наверное, – прыснула девушка, – ладно, сейчас попробуем это всё счастье с чаем и пекинской капустой. – А у тебя есть пекинская капуста? И ты молчала? – Ну и гурман ты, Холопайнен. + + + /Краткий дуэт Туомаса и Тарьи/ + + + Когда готичные фолианты уже вовсю сушились на батарее, а зелёный чай медленно стыл, Туомас, наконец, сказал: – Одной прекрасной ночью, то ли летней, то ли осенней, не помню, я сидел у костра… Так вот, я решил создать свою группу. – Оригинально, – заметила Тарья, – А название ты придумал? – Да, у меня даже песня такая есть… – Ты пишешь песни? – прервала его внезапно заинтересовавшаяся певица. – Ну да, кто ж их не пишет. – скромно потупил глаза поэт. И, не дав бывшей однокашнице ничего ответить, продолжил: – Песня и группа называется «Nightwish». – Ночная рыба? – засмеялась девушка. – Сама ты рыба. Ночное желание. «Nightwish», а не «Nightfish». + + + /Квартет Туомаса, Эмппу, Юкки и Официантки в баре/ + + + – И потом назвал её «рыбой». Это, конечно же, прикол, но мне-то как было! Не, ну само вырвалось. Идиот я, идиот, блин… – Это точно. Слушай, Туомас, а кто будет платить за пиво? – лениво сказал Юкка, облокотившись на барную стойку. – Все будем платить. Скинемся. – решил лидер будущей финской металл-легенды. – Где-то там осталась моя степуха… Ой. – Что «ой»? – удивился Эмппу, и даже вечная улыбка исчезла с его неунывающего лица. – Сам посмотри. – и несчастный маэстро высыпал на стойку всё содержимое своего видавшего виды кошелька. На грязную поверхность с характерным мелодичным перезвоном упали несколько мелких монеток. – Жесть. – просто сказал Юкка, – И что делать? – Репетировать! – засиял лыбой Эрно. – Ну, это ясно, а как за пиво заплатим? – беспокоился Юкка. – Вы что… тоже на мели? – сделал круглые глаза Туомас, – Давайте, вытряхивайте карманы! – засуетился он. Три пустых кружки от пива нагло возвышались на стойке. – Вот попали, так попали… – почти хором сказали бедные студенты. Две бумажки и немножко мелочи. – Этого не хватит даже на одно пиво. Надо же… – меланхолично изрёк Холопайнен. – Так, молодые люди, расплачиваться будете? – миленькая рыженькая полненькая официантка одарила трио беззаботной голливудской улыбкой. – Эээ… – замялся лидер группы. + + + /Речитатив-уборка/ + + + Через полчаса, когда бар закрылся, гениальному лидеру торжественно вручили тёрку для посуды и «Fairy», а его товарищам по несчастью и группе – по модерновой швабре и ведру. – Эх, дур-башка ты, Туомас, – услышал Холопайнен из холла. То был голос гитариста. – Сам знаю. – мегаготично ответил клавишник, с выражением лица настоящего художника неделикатно соскабливая с дна огромной кастрюли присохшую картошку. + + + /Терцет Туомаса, Эмппу и Юкки об инциденте/ + + + – Теперь я точно знаю план этого бара, и где больше всего грязи – тоже. Могу даже план эвакуации составить, – как всегда «шутил» Эмппу. – Не смешно, – сказал Туомас автоматично, а его мысли были далеко – в маленьком общежитии, на втором этаже, в комнате № 25, где живет она – та, кто даже с потекшей тушью выглядит неотразимо, та, кто готовит самый вкусный зелёный чай из пакетика и так музыкально называет его «Холопайнен». «Главное, чтобы Тарья не узнала о моем позоре», – подумал пианист. – Алло, Тарья? Привет, а у нас сегодня такое было! Прикинь, Холопайнен всю степуху истратил, а мы с Юккой деньгу забыли, короче Туо мыл посуду, а мы – полы. Правда, гениально та дур-башка учудила? «Поздно», – понял Туомас, в сотый раз проклиная тот идиотский продуктовый магазин. Кто же мог знать, что тот мизерный кусочек сыра обойдётся в такие огромные деньги? Но ведь нужно было защищать легенду, покупая «что-нибудь». Даже такое дорогое. Чтобы Тарья не подумала, что он врёт. Маэстро вздохнул, будучи слишком усталым, чтобы покрыть Эмппу, мобильники, бар, пиво и сыр отборным финским матом. Поэтому просто сказал: – Завтра у нас репетиция в шесть. После пар. Приходите в подвал общаги. – Ясно! – весело ответил Юкка. – Ага. Прости, Туомас, – виновато сказал Эрно. – Да ничего, – невнимательно парировал Туомас, но мысли его снова были не здесь. + + + /Телефонный Дуэт Туомаса и Тарьи/ + + + – Тарьяпретбушнашейсолисткой? – скороговоркой выпалил Туомас, как только гудки стихли. – Что? – переспросила девушка. Сейчас она уже готовилась ко сну. Ненавистные «каблуки», которые она швырнула на стол, там и валялись, заливая грязной снежной водой конспекты. Фолианты всё ещё покоились с миром на батарее, досушиваясь. А сама нечаянная владелица этих ценных книг уже была одета в фиолетовую пижаму и мягкие салатовые тапочки в цветочек. Такая картина царила по ту сторону беспроводной связи. – Ну,… эээ… в моей группе… репетиция… э… завтра в шесть… приходи, будешь нашей солисткой. – запинаясь, таки вымолвил пианист, нервно выбивая на столике ритм «Elvenpath». – Туо, прости, я не могу. У меня вокал на полшестого, – извиняющимся тоном сказала Тарья, – Мне очень… – Мы подождём! – перебил её Холопайнен, хватаясь за соломинку, – Сколько нужно? «Она назвала меня «Туо». О Боже!». – Ну, занятие будет примерно час, не меньше, – немного неуверенно ответила девушка. – Замечательно!!! Мы как раз успеем разыграться! – обрадовался клавишник, – Ну так как? Придешь? – Я…эээ… постараюсь. – ответила вокалистка. – Туомас, а… – Что? – моментально оживился парень, выбивая теперь какую-то другую мелодию и слыша её в голове. Попугай в клетке (это был любимец его соседа по комнате, Сами) коротко крякнул. – А, ну так, ничего. Я забыла, что хотела сказать. Ну ладно. Пока! – До завтра! – почему-то Туомас подумал, что его лицо сейчас украшает фирменная улыбка влюблённого идиота. + + + /Сцена Тарьи с трубкой/ + + + Тарья положила трубку, вернее, швырнула мобильник на подушку и зло пнула железную ножку своей койки. Потом посмотрела в зеркало и как-то странно улыбнулась своему отражению. + + + /Речитатив Попугая и монолог Туомаса о песне/ + + + Попугай, которого звали по-дурацки (по мнению Туомаса) – Марсело, снова прокряхтел несколько ноток. «Так, песня будет называться «Know Why The Parrot Sings?» – подумал поэт, слушая «пение» птички под луной, которая мягким серебристым светом заливала миниатюрную каморку. И сам тут же прыснул со смеху: «Да нет. Не очень как-то. Лучше «Know Why The Nightingale Sings?» – романтичнее звучит всё-таки соловей, а не попугай…». Ночью он спустился в подвал общежития и всю ночь играл ту странную мелодию, подбирая аккорды и напевая строчки стихов, что сами словно появлялись, ложась на музыку. Звёзды через маленькое оконце прожектором освещали поэта и его дешёвый синтезатор, купленный за пять стипендий и заработанные расклеиванием объявлений небольшие деньги. Почти в полной темноте светом были также простые пластмассовые клавиши, что оживали прекрасными мелодиями под руками юного композитора. Этой ночью родились первые аккорды песни, которую Туомас потом назовёт «Beauty And The Beast»… + + + /Сцена Туомаса с листком/ + + + Утренние лучи ярко светили в глаза. Ночь уже отступила, оставив после себя только те самые аккорды чувств. Туомас проснулся, лёжа на полу среди нотных листов, исписанных его же почерком, с множеством зачеркиваний и исправлений, некоторые листки были смяты. Парень ощутил у себя в руке что-то жёстковатое и тёплое. Он поднёс это «что-то» к глазам. Это был помятый нотный листок, на котором его почерком было довольно красиво написано: « Remember the first dance we shared? Recall the night you melted my ugliness away?». Закрыв глаза на секунду, он увидел неяркие, но такие дорогие картины из прошлого… + + + /Сцена у зеркала. Дуэт Туомаса и Холопайнена-старшего/ + + + 1994, июнь. Перед зеркалом Туомас ещё никогда не проводил времени больше, чем две секунды. Но теперь пришлось сделать исключение, превысив лимит – ведь нужно завязать галстук. Впервые в жизни. Потому что сегодня важный день. А точнее, выпускной. «Завязывайся, падла!» – несчастный пианист провёл около ненавистного стекла уже порядка сорок минут, а противный галстук всё никак не поддавался. – Дай угадаю, Туомас. Здесь проблема в какой-то юной особе, которую ты не додумался пригласить на этот небольшой, но знаменательный праздник, – на полном серьёзе прозвучали в комнате слова Холопайнена-старшего. – Папа, не нагнетай! – зло ответил младший, всё ещё силясь завязать ту-чёрную-удавку-и-какой-идиот-её-придумал (так Туомас уже окрестил сей необходимый предмет мужского респектабельного гардероба). – И всё-таки, Туомас, – серьёзно, без тени улыбки продолжил отец, – Так, повернись ко мне. – скомандовал он, – Вот, полюбуйся. – через каких-то двадцать секунд выпускник уже смотрел в зеркало на себя. В галстуке. – Так я правильно угадал, – сказал полностью утвердительно предок. – Ну, допустим, – нехотя отозвался отпрыск. – И кто же она? Я её знаю? – Нет! – не успел Холопайнен-старший договорить, как младший его опередил. – Это значит, что да. – усмехнулся отец. – Мне надо уже идти, – отмазался Туомас, – Торжественная часть начнётся через сорок минут… И, схватив тогда ещё новенький кошелёк и на ходу пряча его в карман, парень выбежал из комнаты, так и не дав предку ничего добавить. + + + /Сцена бала и ария Туомаса о музыкалке/ + + + Туомас и правда никого не пригласил на выпускной бал. Точнее, пригласить е ё он не посмел. И поэтому чувствовал себя просто ужасно после торжественной части, в гордом одиночестве заходя вслед за многими парочками в полутёмный актовый зал, где праздновался выпускной 1994 года. Он не танцевал, а просто смотрел как-то безразлично на разноцветные пары, ища взглядом одну-единственную девушку. Наконец увидел ее, но не среди танцующих. Она стояла около фуршета, тоскливо глядя на красивые канапе и конфеты в прозрачной вазочке. На этой слегка полноватой девочке по имени Тарья было пышное, но очень простое чёрное платье с легкой окантовкой цвета тёмного серебра, оригинальная, хоть и классическая причёска, и единственный тонкий браслет на левой руке. «Она похожа на прекрасную Царицу Ночи, на лунный цветок, на скорбного ангела, на…» – море метафор окутало влюблённую душу юного поэта. Туомас уже видел её в этом наряде – платье было далеко не новым, она выступала в нём на академ-концерте в музыкальной школе. Она пела ещё так несовершенно, но он слышал в её голосе чувство, актёрский талант, что, правда, довольно неуклюже пробуждался – наивные жесты, милая нервная улыбка, легкая дрожь рук. Тарья тогда просто кошмарно боялась сцены. Через призму своей любви Туомас плохо видел недостатки этой девочки. И сейчас он заворожено смотрел на неё. На ту, которая с аппетитом уничтожала остатки произведений кулинарного искусства, вытираясь за отсутствием салфетки своей прекрасной ручкой. Музыка не заставила себя ждать, и вот уже послышалось знакомое начало песни группы Helloween – Forever And One. «Пригласи её! Пригласи, Холопайнен! Что – страшно?» – самоубеждение объявило старт. «Пригласи, дур-башка, пока есть шанс!» – ясно услышал пианист в голове голос Эмппу, своего младшего на год друга, который вчера всячески подбадривал его перед выпускным. «Пригласи! Сейчас же!!!» – приказом прозвучал вчерашний же голос Юкки, второго лучшего друга. Скрепя сердце и придав своему лицу каменное готичное выражение, парень смело направился в сторону, где стояла его неидеальная, но всё же мечта. Тарья теперь грустно смотрела на пустую тарелку. Вдруг ощутила на плече чье-то прикосновение. – А? – удивлённо обернулась она. – Тут тебя Холопайнен зовёт… – сказала её однокашница, показывая на несчастного, который старательно боролся с бордовой краской, норовящей залить всё его лицо. – Холопайнен? Чего тебе? – спросила «Царица Голодной Ночи». – Тарья… я… эээ… – начал паренёк. «Remember… Remember the first… Remember the first dance… Remember the first dance we shared… Ложь. Ложь это всё. Не было никакого танца! « Forever and one I will miss you However, I kiss you… » Знал же урод Эмппу, какую песню поставить. Это конец!!! Так, стоп, никакой паники. Ты мужик. Мужик!» «Way down to Neverland…» – Тарья… я… ээээ… ээ… э…. – Что «э»? – пробормотала Тарья с набитым ртом. «Ах, как некультурно! И это будущая оперная певица?!» – мысленно выругала себя девчонка. – Пойдём того? – наконец вернулся дар речи к Туомасу. – Чего «того»? – не поняла вокалистка. – Танцевать… – выдохнул парень. «Пока ты тормозишь, песня кончится!» – мысленно кричал Эрно, слушая гитарный соляк Neverland-а. «Боже мой, наконец-то!» – вздохнул Юкка и подал гитаристу знак «всё прекрасно, если маэстро не завалит». Эмппу поставил бутылку с пивом на колонку. «Идиот, здесь же мУчителя!» – взглядом сказал Юкка, но его друг не разобрал слов. – Эх, – вздохнул он непонятно почему, через спины смотря на новоявленную парочку. Туомас робко положил руку Тарье на талию, а другой взял её руку. – Ты что, вальс танцевать надумал? – почему-то улыбнулась Тарья. «О! Вальс! Блин, точно! Я же умею! Меня кера учила! Как хорошо, что Тарьи тогда в школе не было, и она не видела этого позорного кошмара…» – Ставь какой-то вальс! – прошипел Туо кому-то из мимо кружащихся пар. – Передай Эмппу! А сам Туомас осторожно положил на талию девушке ещё и вторую руку. Стояли они довольно далеко друг от друга – приблизительно на таком расстоянии два политика договариваются про войну между их государствами. Не считая рук. Тарья молчала и смотрела куда-то в стену. Туомас же смотрел в противоположную стену. Ему было страшно. И весело. И он пропустил конец песни. – Поставь вальс! – шепнул он снова, – Передай кому-то из тех тормозов за пультом! Тарья сделала вид, что не слышит, и снова уставилась на стену. Глаза её казались стеклянными. Но было довольно темно, поэтому Туомас просто-напросто боялся взглянуть в эти глаза. Чтобы не ослепнуть. От красоты. Или, еще вариант – сразу за Тарьей виднелся белый прожектор. Который был на самом деле лампой без абажура, но для антуража музыкант назвал его «прожектором». Эмппу наконец услышал про вальс. Двухлитровая наполовину полная бутылка стояла на колонке. Учителя ещё не заметили, а Эрно был опрометчив. Уныло облокотившись на «подставку для бутылки», паренёк начал рыться в коробке с кассетами, ища вальс. – Наконец-то нашёл! – взмахнул рукой он. По бутылке. Пиво вылилось на допотопную колонку, и музыка оттого немного стихла. Пошло короткое замыкание, и вырубился свет. В одно и то же время с этой катастрофой состоялась ещё одна – какой-то гламурной «красавице»-выпускнице порвали длиннющий «хвост», что свисал с платья. Кто-то наступил на него ногой. Неоново-жёлтое с розовой отделкой платьице пострадало, начался визг, паника, потому что стало темно. – Выпускной окончен! – громовым голосом закричала «первая учительница» (не та, что учила Туомаса танцевать вальс). А вы говорите, remember… Тогда, между прочим, Тарья непонятно куда ушла. А Туомас… Сорвал галстук и потоптался по нему. – Дурацкий первый танец! – по-детски вырвался тихий шёпот. Наутро школьная уборщица, кроме всех прочих следов празднества, нашла в актовом зале пыльный мятый галстук. И кошелёк. Его честная женщина вернула владельцу, не трогая «богатства» – его там было мало. А галстук выбросила. + + + /Ариетта Туомаса о зарплате/ + + + 1996, февральское утро Дорогие картины прошлого, ничего не скажешь. Особенно, если брать во внимание цену галстука. Ползарплаты его тогдашней работы (концертмейстер в детском садике). – Уже двенадцать! Блин! Композиция уже идёт! – вдруг вскочил на ноги Туомас. + + + /Речитатив Преподавателя/ + + + – Опять ты опоздал, Холопайнен. Да садись уже. Помятый Туомас упал на сидение, стараясь вникнуть хотя бы в смысл новой темы. «Песенки пишем, ага? А слабо на компост не опаздывать? Так нет, блин, будущий маэстро, хотя, какой нахрен маэстро, если я не въезжаю в это всё?!». + + + /Дуэт Туомаса и Сами о клетке/ + + + – Двадцать минут седьмого. Где же народ? – ждал с нетерпением Туомас, постукивая по панели синтезатора рулоном нотных листов, исписанных новыми творениями. – Туомас? Что за подвальная жизнь? – услышал парень за спиной знакомый голос. – Марсело? – притворился, что не узнал, Туомас. – Издеваешься. – Эрно. – Не угадал. – А, это ты, Сами. Я сразу врубился. Чего тебе? – приветствовал друга пианист. – Так ты сюда переезжаешь? Тогда можно, я поставлю клетку с марсианином на твою кровать? Там такой хороший климат… – Стоп. – Чего? – Что за марсианин? – Марсело. – А… Этот небольшой диалог был прерван далёкими, но отчётливыми звуками вверху на лестнице. «Ребята пришли», – сразу понял Туомас. + + + /Ария Тарьи (вставная). Сцена урока/ + + + Пламенные капли заката меланхолично рисовали узор на стекле старого как мир окна. За ними сползали куски сероватого снега, напоминая о конце зимы. Но как-то уныло было в небольшом кабинете, где основную площадь занимал наполовину расстроенный рояль. Молоденькая студентка вокального отделения музыкальной академии заинтересованно изучала взглядом живописную картину на потолке, которую там оставил милостивый четвёртый этаж ещё много лет назад. Вдруг громкое замечание преподавателя спустило её с небес на землю, точнее, с потолка на пол. – Ещё раз попробуете спеть? – обратилась концертмейстер к певице, удивляясь её сегодняшней исключительной невнимательности. – Ага, можно со второй части арии? – немного рассеянно спросила девушка, вспоминая о вечной неудаче. Тарья сглотнула и постаралась спокойно набрать дыхание, смотря на далёкие крыши домов через окно. Когда она дошла до рефрена второго куплета, то вдруг умолкла, словно забыла слова. Опять кивнула концертмейстеру, и повторила фразу А теперь студентка взяла дыхание посреди слова, чего делать нельзя, и тут же остановилась. – Ну, продолжайте, ещё раз со слов «Oh, della Madre…», – нетерпеливо вздохнул преподаватель. Девушка постаралась успокоиться, и опять направила свой взор вдаль, отпустила свои эмоции. Но именно это и было ошибкой. Она вспомнила о репетиции, и совсем забыла про «образ», слишком громко взяв ноту «соль». – Здесь написано пианиссимо, а вы дали субито форте! – тут же указали ей на осечку. – Я…я… ээ… Простите, можно я уйду? Я выучу арию дома, просто… – Почему вы не выучили на сегодня, Турунен? – Э… я должна была… учить контрапункт… нам по гармонии задали двух новых композиторов… – порола откровенную чушь Тарья. – Вы не в себе? – слишком официально спросила концертмейстер. – Я просто не выучила арию потому, что… – Ну? – поглядели оба препода. – Простите, – девушка быстро схватила ноты и вылетела из класса, и сама не понимая своего взволнованного поведения. «Пора. Уже точно пора, – совсем неуместные мысли роились у неё в голове. – Он сказал мне приходить в шесть… Но не сказал, КУДА!». Тарья порылась рукой в кармане плаща, но нашла там только ключ от комнаты, небольшие сбережения, и пакетик салфеток. Мобильный! Где же он? Лихорадочно пустив прокрутку воспоминаний назад, вокалистка поняла, что забыла телефон на кровати, куда его бросила, поговорив. + + + /Сцена группы о бас-гитаре/ + + + – Так значит, ты умеешь играть на бас-гитаре? – круглыми глазами посмотрел Юкка на Туомасова соседа по комнате. – Умею. Но гитары нет. – разочаровал всех несчастный Вянска. – А мы заработаем на бас! – выдал Эмппу, заставив тем самым своих согруппников долго догонять смысл его слов. – Вот, что я вам и хотел сказать, – обратил на себя внимание Туо, – Мы заработаем денег на концерте. У меня есть друзья… Команда в составе гитариста, ударника и басиста без баса посмотрела на лидера с нарастающим интересом. – … которые так добились славы, может, вы их знаете, а то я название группы не припомню… Ладно, не болтаем, играем. Сами, иди покорми Марсело. – Тоже мне командир! – не двинулся с места владелец попугая. «Где же о н а?» – думал клавишник, вдохновенно играя совсем новое произведение, невольно подсказанное ему Марсело. + + + /Речитатив по телефону/ + + + С телефонного автомата незадачливая солистка позвонила на мобильник Туомасу. И хорошо, что указанное чудо техники лежало у него в кармане. И что ужасное треньканье прервало мелодичную, но ещё не «сыгранную» песню. – Алло? – Туомас, я забыла мобильник, а ты забыл сказать мне адрес общаги, и… Гудки. «Вызов прерван» – маячило на дисплее. По старой пагубной привычке Туомас нечаянно нажал щекой роковую красную кнопочку. –… и я у консы. Ты слышишь меня,…Туомас? Э, Холопайнен, я к кому обращаюсь? – и только тогда Тарья поняла, что разговаривает с гудками. «Обиделся, наверное» – подумала солистка, вешая трубку. «Накрылась наша музыка», – со свойственным ему оптимизмом подумал клавишник. + + + /Ария Тарьи с письмом/ + + + «Уважаемый (-ая) Тарья Сойле Сюзанна Турунен, спешим уведомить Вас, что в случае неуплаты задолженности за проживание в общежитии при Музыкальной Академии им. Яна Сибелиуса, Вы будете лишены комнаты, и Ваше место будет считаться свободным. Оплатить данную задолженность можно будет до 20 февраля включительно. Администрация». Девушка, чьё имя упоминалось в этом сухом письме, с ужасом дочитала последние строчки. «Как же я ненавижу официоз! – почему-то подумалось ей, – И, кажется, что в этот раз меня всё-таки выселят. Пора бы найти работу…». Тарья бросила ненавистное письмо на пол, быстро обулась, накинула куртку, и тихо вышла из комнаты. Соседки еще спали, поскольку это было воскресное утро, а на часах – примерно шесть утра. «Почему же Холопайнен обиделся, интересно? Из-за рыбы, что ли? – эти мысли не давали Тарье покоя уже две недели. – Вот надо было ему дикцию тренировать. А то ведь слышалась и правда какая-то «ночная рыба». – в своё оправдание заключила она. + + + /Речитатив Туомаса на лейтмотив своей же песни/ + + + «Набирается номер «Тарья». «Звонок прерван». «Почему? Почему она не отвечает на мои звонки? – с детской наивностью думал Туомас, грустно наигрывая темку из «Beauty And The Beast». + + + /Сцена телефона/ + + + «Отклонить вызов». «Ох, не до тебя сейчас, Холопайнен!». – Снова звонит. Да что ж это такое? – Сдаваться я не собираюсь! – А вдруг с ним что-то случилось? – А если она… + + + /Дуэт Управляющей и Тарьи/ + + + – Мадемуазель Турунен, так вы будете заполнять анкету? – жутко грассируя, спросила управляющая французского ресторана «Sur Les Nuages». В её глазах замешательство Тарьи выглядело комично. – Да не до тебя сейчас, Холопайнен. – Тарья! Тарья… эээ… – в трубке лишились дара речи, по крайней мере, так показалось потенциальной работнице ресторана. Управляющая чопорно поджала губы, но потом спросила: – Вам нужно выйти в коридор? – Да! Нет! То есть, да. Пардон, мадам. – растерянно, чуть не налетев на стену, выбежала из кабинета девушка. – Я подожду. – в спину убегающей мамзель Турунен сказала женщина. – Ох уж эта молодежь! – строго, но как-то мечтательно произнесла она. + + + /Дуэт Туомаса и Тарьи о группе/ + + + – Да. Это я. Чего тебе, Холопайнен? – Тарья! Почему ты не… – Ты же обиделся, да? – ровно и словно зло оборвала его девушка. – Нет, почему ты так подумала? – удивился Туомас. – Я не обижался на тебя, я просто это… ты же ничего плохого мне не сделала! – поспешно поправился парень, чтобы не ляпнуть лишнего. – Так чего тебе нужно? – Того же, что и тогда. Будешь… того… как его… – Чего – танцевать? – Да, то есть, нет, – кого-то Туомас напомнил Тарье, – я не это имел в виду, то есть, будешь нашей солисткой? – Вы ещё никого не нашли? – изо всех сил пытаясь придать своему голосу ледяную окраску, сказала Тарья. – Нет, лучше тебя не это, нету, то есть… – Туомас готов был убить себя за жуткое волнение. – Мы не искали, надеялись на тебя. Прости, что уже две недели не звонил, просто у нас были такие нагрузки… – Я знаю, у нас тоже – мы же в одной консе, забыл? Я не могу говорить сейчас. Я ищу работу, потому что мне нужны деньги, чтобы заплатить долги, иначе – меня выселят из общаги. – студентка и сама удивлялась, почему рассказывает это ему. – Я знаю, как тебе помочь. – тихо сказал клавишник. – Честно? – ледяной тон как рукой сняло, мгновенно растопив. – Да, просто тебе нужно выучить песни, и мы все выступим на концерте, и заработаем денег! – Туомас и сам понимал, как по-детски это звучит. – Сначала надо записать демки, а потом этот… альбом. – И ты… думаешь, всё получится? Это же последний шанс. Кажется. – Ну, я думаю, что… да. Услышав эти слова, Тарья почувствовала странное волнение в груди. Она ещё никогда не ощущала такой лёгкости, но сразу же отогнала от себя мечты, погрузившись в реальность. Бледно-серую, скучную и скудную реальность. – Придёшь сегодня? – в голосе поэта слышалась такая надежда, что певице стало как-то не по себе. – Давай встретимся у консы в четыре, и я покажу тебе, где наша общага. Л-ладно? – Я… не знаю. Наверное. – Тарья сразу же сбила вызов, не дав парню ничего ответить. «Да что со мной такое?! – мысленно возмутилась она, нервно сглотнув. Волнение не прекращалось. – Неужели я такая мечтательная, что поверила в этот детский бред? А вдруг…». Но это было что-то не то. Тут явно были заложены совсем не желания славы и успеха. Совсем не они. + + + /Речитатив Управляющей и Тарьи с анкетой/ + + + Красная как рак, Тарья неженственно ввалилась в кабинет управляющей. – Поговорили? – лаконично спросила та. – Д-да. Можно заполнить анкету? – обмахивалась она последней, словно веером. – Конечно, мадемуазель. + + + /Речитатив Управляющей и ариетта Тарьи с расписанием/ + + + – Вы приступите к работе завтра. Вы запомнили расписание, мадемуазель Турунен? – Да, мадам. – Au revoir, mademoiselle. – До свидания. «Фу, как же меня от этой фрали тошнит! Не думаю, что я выдержу здесь долго» – думала «мадемуазель Турунен», закрывая за собой дверь. Хоть куда-то взяли, в других же местах почему-то «не подходила». Так что надо довольствоваться тем, что есть. Уж ей-то, бедной студентке, не уметь этого! Девушка быстро направилась «домой». Уже доходило до полудня, и время, казалось, ползло так медленно… + + + /Сцена и ария Туомаса о снеге. Речитатив Тарьи. Дуэт Туомаса и Тарьи/ + + + «Четыре часа. Уже. Она не придёт». – заключил Туомас, но решил подождать ещё. Что-то внутри твердило, что не все ещё потеряно. Холодный ветер, колючий снег, а вчера ещё синоптики обещали потепление. Настроение граничило с приподнятым, хоть этому противоречило множество факторов. Но до них Туомасу не было никакого дела. Самое главное – забыть о существовании снега, и всматриваться вдаль. При всей своей жестокости, эта февральская почти вечерняя погода была безумно красива. Что-то, или кого-то она постоянно напоминала Туомасу. И вдруг он увидел тёмную фигурку, которую он узнал бы даже среди сотен фигурок, одетых так же. «Это она, это она, это…» – бешено колотилось сердце. Внезапно парню стало так тепло, что уже не требовалось согревать дыханием озябшие пальцы. Ему хотелось закричать её имя, словно бы они не виделись миллиард лет, а не всего две недели, но он сдержался, сказав тривиальное: – Привет. – Здравствуй, Холопайнен. – спокойно ответила Тарья, старательно пряча улыбку. Клавишник это заметил. Она была то ли рада видеть его, то ли насмехалась над чувствами, которые бедняга бессознательно вложил в «привет». Туомас выбрал второй вариант, посчитав его более вероятным. – Ну что, пойдём? – подкрепил он жестом свои слова. Жест получился неубедительным и дрожащим. Туомас мысленно поблагодарил холод отступающей зимы, что служил бы прекрасной отмазкой. – Это недалеко, совсем недалеко. – уверил он будущую солистку его группы. – К-как дела в консе? – неуклюже постарался он подтолкнуть беседу хоть как-то. Паника. Началось. «Господи, о чём же с ней говорить-то?». – Да вроде ничего так. Проклятая «Ebben? Ne andrò lontana…» никак не получается. Не могу уловить нюансов. – «Ebben…»? Это из «La Wally»? – Да, а откуда ты знаешь? Ты смотрел эту оперу? – Ну, мне кто-то дал кассету с произведениями веристов. И там была эта ария. Каталани, вроде, или кто там её написал… Хотелось бы услышать, как ты её поёшь! – Ой, лучше не надо. Моё pianissimo больше похоже на скандирование, чем на себя. – Значит, я должен это услышать, судя по твоей самокритике. «Разговор идёт, это хорошо, пока что. Но сейчас всё изменится, наверное. И снова будет идиотское молчание… Нет. Я постараюсь не допустить этого!». – Сюда, вот, видишь, мы почти там. Почти пришли. – Вы репетируете в подвале? – Да. – виновато опустил глаза Холопайнен. – Это же классно! Романтика, наверное… – такой реакции от Тарьи он явно не ожидал. – Ну, типа того, если не наступить на крысу и привыкнуть к темноте. – и только потом парень понял, что очень зря брякнул такое. – Я буду осторожна. – усмехнулась Тарья. «Она не такая. Не такая, как все девушки. Может, поэтому я… Это… Поэтому я…» – П-пошли. – неуклюже схватил он её за руку, проводя через тёмную лестницу вниз. Девушка руку не убрала, а почему-то крепче сжала его пальцы. Хоть пожатие длилось лишь несколько мгновений, но этого времени Туомасу хватило, чтобы почувствовать лёгкую, незаметную улыбку счастья. – Вот мы и здесь. – Как красиво… – с непритворным восхищением смотрела Тарья на потрескавшуюся штукатурку, сквозь дыры которой то и дело проглядывались кирпичные стены. В углу небольшого помещения стоял старенький диванчик, посередине, освещённый «прожектором» оконца – синтезатор, около него – стойка с микрофоном. У стены слева мирно стояли ударная установка и гитара. Всё это показалось Тарье таким великолепием – настоящее подземелье, настоящие инструменты – это ведь жилище музыки! – и почти настоящий, но даже лучше – природный прожектор. И разве не прекрасно?! – Сейчас придут ребята, и…эээ… тебе правда нравится здесь? – Ага, это просто нечто! – Вот тексты… Как тебе? – протянул Туомас ей несколько листочков бумаги. Тарье понадобилось несколько минут, чтобы прочесть это. – Туомас, да…э…это всё ты написал? – Ну, да. – Ты просто… гений! – впервые за всё время Тарья посмотрела ему прямо в глаза. Туомас покраснел. Жутко и неготично. Её похвала почему-то привела к внезапному исчезновению воздуха в каморке, как показалось парню. – С-спасибо, но я не гений, я просто себе… так, графоман. «Чёртовы оправдания!». + + + /Романсы Тарьи и Туомаса/ + + + «Мадемуазель Турунен» пришлось бросить работу в «Sur Les Nuages» после изнурительной недели, за которую заплатили меньше, чем она могла себе представить. Близился первый концерт, и хорошим было едва ли не только то, что за общагу она всё-таки заплатила. В этом ей помог Туомас, отдав свои последние деньги, обрекши себя тем самым на несколько дней «хлеба с водой». Тарье и ребятам он об этом, конечно же, не сказал. Концерт должен был быть приуроченным ко Дню Святого Валентина, и на него пригласили несколько молодых групп, а среди них – и Nightwish. Туомас ненавидел этот «праздник всех влюблённых», потому что всегда вспоминал о собственной трусости по отношению к признанию. Но прошло несколько лет со школы, а парень так почти и не изменился в этом плане. Хоть ему было почти 20 лет, он вёл себя, словно малолетний влюблённый идиот, коим сам себя и считал. «Но на этот раз – мой последний шанс!» – думал Туомас, играя одновременно гамму в темпе prestissimo. Технику ведь тоже надо развивать, тем более, незадолго до концерта.