Связующий браслет

— Ты сегодня рано, — заметил Дукат, наклоняя бутыль из тёмного стекла над стаканом. Из узкого витого горлышка медленно сочилась густая, вязкая струйка канара. — Пациентов было немного, — Напрем слегка улыбнулась, положила на край стола падд с открытыми файлами. — Документы на подпись — отчёт за три месяца и запрос. Я не стала их пересылать через отдел здравоохранения, решила сразу отдать тебе. Дукат отстранённо кивнул, повернулся к шкафу — что-то достать. Напрем прочистила горло. — У нас почти не осталось регенераторов, новые нужны как можно скорее. Ты говорил, возможно, удастся выделить средства… — Я подумаю, что можно сделать, — Дукат слегка поморщился, поставил на стол ещё один стакан. — Вечером посмотрю твой запрос. Выпей со мной. Напрем поколебалась: сладковато-горький привкус канара, вяжущий во рту, она никогда не любила — к тому же она ещё даже не ела после работы. Она нерешительно взглянула на Дуката, и его узкие серые губы тронула слабая улыбка. — Сегодня День рождения моего отца, — он опустился в кресло, оперся локтем о край столешницы. — Когда он был жив, мы редко праздновали его вместе: приходилось ждать его отпуска. И теперь… ушедших родственников принято вспоминать всей семьёй, собираться вместе. Но не в нашем случае. Напрем присела на высокий неудобный стул, протянула стакан Дукату. Он налил ей немного, едва ли треть. — Я что-то слышала об архонте Дукате, который реформировал военные суды на Кардассии. Но это ведь не твой?.. — Это был мой дед, Дералан Дукат. Мой отец тоже стал архонтом, как он — и, в свою очередь, хотел провести реформу системы юстиции, — губы Дуката скривила едва заметная усмешка. — Задумка была очень хороша. Многие в Центральном Командовании поддерживали моего отца. Если бы план удался, у Обсидианового Ордена отняли бы все полномочия по расследованию преступлений — они перешли бы в ведение Министерства юстиции и государственных судов. Разумеется, для этого пришлось бы избавиться от Тейна и его приближённых. Но, к сожалению, мой отец доверился не тому, кому следовало доверять, — Дукат слегка качнул головой. — Его арестовали за измену государственным интересам. — И ничего нельзя было сделать? — тихо спросила Напрем. — Отец понимал, что проиграл. Он даже не пытался спорить с обвинением — сказал, что позволил своим амбициям взять верх над патриотизмом, — пальцы Дуката коснулись гребня на щеке. — Так он пытался уберечь нас. В то время меня только-только назначили на «Корнэйр», решался вопрос о том, смогу ли я продолжить военную службу или мне, сыну государственного преступника, придётся уйти. Поднеся стакан ко рту, он сделал большой глоток. — От членов семьи осуждённого требуют формального отречения, — он откинулся на спинку кресла, переплёл пальцы в замок на груди. — Они должны публично заявить, что не имеют ничего общего с отступником, посягнувшим на интересы Кардассии. Больше ничего не нужно. Эти вёрткие болтуны из баджорского сопротивления говорят о нас много лжи — в том числе будто на Кардассии всех родственников осуждённого вынуждают давать показания против него, — серые глаза зло блеснули. — Если кто-то тебе скажет такое — не верь. Допрашивают тех, кого целесообразно допросить, а кем они приходятся виновному, значения не имеет. Мою мать никто не вызывал на допрос, — он вновь глотнул. — Она пришла сама. Напрем провела подушечкой пальца по гладкому прохладному стеклу, обняла стакан ладонью. — Она хотела дать показания? — Да. Я не думаю, что она могла знать хоть что-то, что представляло бы интерес для Обсидианового Ордена — во всяком случае, то, что они не выяснили сами. Зато она продемонстрировала свою преданность Кардассии, свою готовность переступить через семейные связи во имя благополучия государства. Вдохнув глубже, Напрем отпила из стакана — горло, глотку обожгло горечью. Глубокий, ровный голос Дуката продолжал: — У матери были связи в Совете Детапа — она сделала всё, чтобы наша семья не потеряла остатков влияния, чтобы у меня и моих сестёр осталась возможность сделать карьеру. Ей это блистательно удалось. Мои успехи на «Корнэйре», похвалы командиров тоже сыграли какую-то роль. И вот я здесь, я префект Баджора, — Дукат пожал плечами. — Мать даёт приёмы, о которых говорит вся столица. Легаты, министры, советники перед ней преклоняются. Меня всегда забавляло, насколько мы, кардассианцы, с нашей-то абсолютной памятью, умеем помнить именно о том, о чём надо помнить — а всё остальное выбрасывать из головы. Чуть приподняв надбровный гребень, он широко улыбнулся, показывая крепкие острые зубы, зубы хищника. Напрем молчала: от канара в горле всё ещё жгло. — Знаешь, у отца было очень много работы, но он с нами всё-таки был намного чаще мамы. Ему с нами было интересно, — Дукат негромко рассмеялся, — мы с ним играли в «бой у Белой звезды», собирали винтовки из деталек — а потом он в первый раз дал мне выстрелить из настоящей… Он Коринне и Аджаре волосы заплетал, какие-то невероятные причёски делал им на праздники. Мама смеялась: мало того, дескать, что он постоянно в судах, так ещё и дома попробуй его от детей оттащи. Дукат помолчал. Вновь потянулся за стаканом, опустошил его, придвинулся ближе к экрану компьютера. Серые глаза заговорщически взглянули на Напрем: — Хочешь посмотреть? Она наклонила голову. Дукат развернул экран. На овальном голофото стояли в полный рост, держась за руки, мужчина и женщина — статные, высокие, черноволосые. Мужчина улыбался, чуть разомкнув губы, и светлые глаза искрились, словно он придумал какую-то занятную штуку и предвкушает сюприз. Женщина чуть наклонила к нему голову в короне густых волос, но смотрела в экран — гордо, победительно. — Прокал и Келладора Дукат, двадцать вторая годовщина заключения брака, — выдохнул он. — За два месяца до ареста отца. Напрем кивнула, вглядываясь в лица. Помедлив, осторожно коснулась пальцами экрана, увеличивая изображение. — Ты похож на него, очень… но, мне кажется, у тебя черты лица тоньше. Это, наверное, от матери. — Наверное, — он вновь сложил ладони в замок. — Это единственное их совместное голофото, которое осталось. Мы с Аджарой скопировали его на падд. Мать удалила все фото и видео с ним из семейного архива. — Зачем? Она опасалась, что кто-то будет проверять? Дукат качнул головой: — Просто так. По принципу «никогда ничего не делай наполовину». Вычеркнуть — значит вычеркнуть. Он поднялся, прошёлся по кабинету. Остановившись возле стула Напрем, слегка наклонился к ней, и холодная ладонь легла ей на плечо. — По сути, это был очень разумный поступок. И к этому всегда нужно быть готовым: если ты оступишься, если позволишь себе сделать неверный шаг, все, к кому ты испытывал привязанность и кто был привязан к тебе, вычеркнут тебя из своей жизни. Иначе не бывает. Напрем встала, подняла подбородок, встречая его пристальный взгляд. — А если ты кому-то дорог вне зависимости от того, ошибался ты или нет? Можно запугать, можно заставить отречься на бумаге… но ведь это ничего не изменит. У Дуката вырвался короткий смешок: — Допустим. А что, разве ты могла бы сказать о ком-то, что будешь испытывать к нему привязанность всю жизнь? Что он всегда будет дорог тебе, какие бы события с вами ни происходили? Лучше не зарекайся. — Не зарекаюсь, — она протянула руку, коснулась гладких волос у него на затылке. — Я не знаю, что случится в будущем: оно в руках Пророков. Я только знаю, кого люблю сейчас. Она обняла его спину, прижалась грудью к твёрдой броне. Пальцы скользнули в волосы, поглаживая мягкие пряди. На несколько секунд он замер, крепкое тело напряжённо сжалось под её руками. Ударами пульса отстучали несколько секунд, и серые губы чуть разомкнулись, Дукат наклонил голову, твёрдый лобный гребень прижался к её лбу. Широкая ладонь накрыла её спину ниже лопаток. — И я знаю, кого я люблю, — выдохнул он на родном, кардассианском. — Будь со мной. Не бросай меня. Напрем обняла его крепче, её пальцы сжали гладкие длинные пряди. Тёплое, пряно-горькое от канара дыхание касалось её лица, ладонь медленно гладила её спину сквозь плотную ткань. Выступ брони неудобно упёрся ей в грудь, она переступила с ноги на ногу, пытаясь чуть сдвинуться — и едва не сбила со стола стакан, опасно звякнувший. Ойкнув, она повернулась к столу — Дукат выпустил её, негромко рассмеялся. — Будешь допивать? — Если этого требуют кардассианские традиции, — улыбнулась она. Дукат тряхнул головой: — Вовсе нет. Хочешь — можем сходить прогуляться. Я специально сегодня перенёс совещание на утро. До завтра у меня нет никаких дел. — Уверен? — она выразительно взглянула на падд, забытый на краешке стола. Дукат беззвучно вздохнул. — До вечера не подождёт? Она подняла брови. Дукат коротко хмыкнул: — И как назвать того, кто откладывает отдых ради горстки документов, с которыми ничего бы не случилось за пару часов? Устало поведя плечами, он подошёл к столу, взял падд. — Ладно, доктор Тора, давайте разбираться с вашими регенераторами.