Связующий браслет

Сквозь створки панелей на стене струится слабый золотистый свет, будто солнце только-только взошло и ещё много часов будет подниматься к своей высшей точке. Мягкие блики растекаются по столу, по пластиковому корпусу компьютера, по плечу Дуката, укрытому металлической бронёй. Дукат слегка наклоняется к экрану, длинные крепкие пальцы проворно бегают по клавиатуре — и он вновь откидывается на спинку кресла, вглядываясь в написанное, машинально потирая надбровный гребень. Серый выпуклый лоб чуть заметно морщится. Дукат сжимает уставшие пальцы в кулак, вновь раскрывает ладонь и печатает дальше. Напрем не вчитывается в кардассианский текст на экране. Дукат говорил что-то про полугодовой отчёт командованию. Что ж, пускай он объясняется со своим начальством, на это тоже нужно вдохновение — ей ли не знать? Напрем тихонько улыбается, вспоминая препирательства с начальником здравоохранения станции и попытки достучаться до самого Дуката, вынудить его если не согласиться с её точкой зрения, то хотя бы понять её и принять во внимание. У Напрем ещё два свободных часа до дежурства. Она устроилась в кресле с паддом, перечитывая вторую главу «Бесконечной жертвы» — на сей раз оригинал, а не адаптированный вариант «для представителей рас, начинающих знакомство с кардассианской культурой». Тот текст вызывал скуку, но казался более-менее понятным, а сейчас Напрем подолгу пытается вникнуть едва ли не в каждое предложение. Всё-таки желание произвести на кого-то впечатление — недостаточный стимул, чтобы ломать голову над признанной кардассианской классикой. Может, взять стихи Илоджи Примского? Коль скоро соотечественники изгнали его на Вулкан, наверняка в его произведениях, по крайней мере, что-то задевает за живое. Несколько секунд Напрем раздумывает над тем, чтобы спросить мнение Дуката о стихах Илоджи. Но это, конечно, может подождать: лучше не говорить под руку. Дукат вновь поводит плечами, тянется к кружке чая, стоящей на столе. Над кружкой тонкой белесой струйкой вьётся пар. Дукат делает большой глоток, слегка морщится, под чешуйчатой кожей едва заметно сжимается и расслабляется горло. Кружка с негромким стуком опускается на стол. Дукат запрокидывает голову, серые веки сонно прикрываются. В рассеянном свете, так напоминающем солнечный, кожа Дуката кажется совсем светлой. Резкие штрихи профиля, ярко очерченный рот, готовый сжаться в гневе или изогнуться в озорной насмешливой улыбке — Напрем разглядывает лицо Дуката в упор, пользуясь то ли сморившей его дремотой, то ли его желанием дать отдых уставшим глазам. Гладкие, чуть отросшие за последние месяцы волосы, строго зачёсанные к затылку, открывающие «ложку» на лбу и тонкие гребни на висках. Высокие скулы, едва заметная, почти скрытая гребешками ямочка на подбородке. Длинная узкая шея в вырезе форменного мундира. Сухощавое тело — броня скрадывает его худобу, словно бы делает плечи шире. Напрем не отводит глаз, смотрит и смотрит, и под рёбрами колотится быстрее. Наверняка большинству баджорцев показался бы уродливым любой, в ком есть что-то от рептилии, а она не может не видеть в кардассианском теле острой хищной красоты. И именно в Дукате эта красота так отчётлива — он наверняка сам знает её. Пользуется ею. Взгляд Напрем скользит от узких бёдер, обтянутых форменными брюками, к длинным стройными ногам. Она бы сейчас шагнула вперёд, опустилась рядом с креслом Дуката, обхватила бы его острые колени, прижалась к ним лбом. Столько всего ей хочется сказать Дукату, но если вдруг что-то вырвется — выйдет очень глупо: это Дукат здесь вечно изображает гения красноречия, пускаясь в цветистые сравнения, и сам не замечает, насколько комично выглядит. Во всяком случае, она всегда смеётся. И никуда не деться от Баджора, от Кардассии, от лагерей за силовыми полями, от рабочих, пластом лежащих в лазарете. Никуда не деться от себя самой, от этого невысказанного, горячего, бьющего в виски, распирающего изнутри отчаянной радостью — посмотри, только посмотри, я буду тебя пить долго-долго, я схвачу тебя и не отпущу, и не поможет тебе твоя чешуя… Дукат лениво приподнимает веки, в серых глазах поблескивает любопытство: — Что ты смотришь? — Да так, — Напрем улыбается, пожимает плечами. — Рассуждаю. Если ты имеешь обыкновение смотреть в потолок по полчаса, а потом засыпать за работой, то мне очень интересно, по каким критериям Центральное Командование назначало префекта. — А я уж думал, ты мною любуешься, — поддразнивающая улыбка касается уголков его губ. — Между прочим, я не сплю — и я почти закончил. — Ты и впрямь считаешь, что я получаю особенное эстетическое наслаждение от созерцания твоей чешуи? У кого-то слишком большое самомнение, — Напрем со смешком поднимается с кресла. — Работай, не буду тебя отвлекать. Дукат тихонько посмеивается — над ней, над собой? Напрем не гадает. Она выходит в коридор, направляется в свою комнату. Впереди целый рабочий день — уйма времени, чтобы соскучиться по кому-то ещё больше.