Не сегодня

Не стоило, ох как не стоило. — Я уже все сказала, Нат. И я устала, слишком долгий был день. — Да, но я просто должен был предупредить тебя. Маринетт вдруг почувствовала искреннее и невыносимо сильное желание выгнать его пинками, однако Куртцберг уже ушел сам. Чертовски дико. Шумно выдохнув, девушка резко приземлилась на кресло, откинувшись на спинку. Что, черт побери, ему понадобилось? —Я надеялся, что ты поняла меня, когда я сказал тебе, что Габриэль не приемлет отношения между сотрудникам. После такого не было смысла надеяться на то, что подозревают вовсе не их, Нат прекрасно дал понять, что мишенью являются именно они с Адрианом. И наверняка даже ничего не понимающее поведение Дюпен-Чен не спасло положение. Всем известно, какая из нее актриса. Черт, черт, черт! Не стоило. Это словосочетание беспрерывно крутилось в ее голове наряду с рассуждениями над тем, что же их выдало. Взгляды? Или же не надо быть чересчур наблюдательным, чтобы заметить взаимное притяжение между ними? Может, Натаниэль следил за ними? Да, серьезно, ему просто нужно было в один неудачный день планерки опустить голову вниз и обнаружить руку Агреста, так глупо и смело лежащую на бедре Маринетт, и все понять в этот же миг. Ее уволят. Возможно, не прямо сейчас, но вряд ли девушка попадет в американский тур. Тем не менее, есть Адриан. Ничего не обещающий, но разглядывающий ее так, словно она была для него всем, как когда-то была мама. Словно девушка могла убрать ту боль из его сердца полностью, без остатка. Словно ничего больше не было для него важнее, чем то, чтобы она просто была рядом, запускала руки в его волосы и принимала все его ошибки. Просто потому что, боги, разве их можно не принять? Разве она лучше? Даже не так. Разве кто-либо лучше? Абсолютно точно нет. Совершать ошибки — нормально. Прощать себя после их совершения — нормально. И это обнадеживало. Маринетт приобрела намного больше, чем потеряет. Она изменила свои взгляды и научилась различать контрасты серого, а не только черное и белое. Научилась ценить и принимать недостатки людей, уважать причину, по которой они так или иначе поступают неправильно, а не осуждать всех без разбора. Сейчас совершенно не понимает, как раньше могла мыслить так узко. Разве это не важнее? Еще как стоило. Она любила Адриана. Глупо и опрометчиво? Да, но штука в том, что девушка и не собиралась поступать разумно. Не рядом с Агрестом. Дюпен-Чен провела рукой по волосам, разглядывая потолок и в следующее мгновение подорвалась на каблуках. Нужно увидеть его. Вся эта путаница мешала адекватно мыслить, девушка уже в действительности не понимает, откуда исходит угроза и как долго она еще сможет быть рядом с Адрианом. На завтра не было совершенно никаких гарантий. Натаниэль мог бы меньше разбрасываться дешевыми угрозами и самодовольными взглядами, за которые хотелось придушить. С собой на всякий случай берет алкотестер, дабы иметь обоснованную причину быть у него. Оказавшись в номере, находит Агреста лежащим на полу. Видимо, тот чувствует себя еще более странно, чем она. О боги, а если Нат приходил и к нему тоже? Ужас сковал все тело и медленными шагами брюнетка направлялась к нему, пока не разглядела пустую бутылку коньяка. Ощущение дежавю охватило ее. Девушка кидает взгляд на блондина, который, казалось, даже не заметил ее появления или же попросту игнорировал. Пустой взгляд был направлен в потолок. — Кхм, Адриан? Только сейчас зеленые глаза смотрят на Маринетт. Взгляд холодный и, опять же, пустой. Безжизненный. Словно он вновь далеко в себе. Очевидно, опять вспоминает о маме и страдает от жгучей ненависти и самобичевания. — Почему так быстро? — цедит блондин, продолжая разглядывать ее ты-заставляешь-меня-страдать взглядом. Взглядом, словно это она убила его мать. В самом деле, Маринетт уже практически поверила в то, что в действительности совершила убийство. Эти глаза. Наполненные ненавистью и желанием стереть в порошок. Именно так он смотрел на нее почти месяц назад. Невольно съеживается. Почему Адриан смотрит так, будто в следующую секунду вполне собирается накричать на нее и пинками выгнать из номера? Будто того, что произошло за последнюю неделю, не было вовсе? Только ругань и взаимное презрение. Проходили, знакомы. — Ты о чем? — запоздало спрашивает, чувствуя, как в горле от волнения пересохло. — Ты действительно думаешь, что после того, чем ты занималась с тем рыжим ублюдком, я захочу тебя видеть? — сухо выплевывает Агрест, отводя глаза обратно к потолку, в то время как Дюпен-Чен окончательно теряется. Что, черт побери, он несет? — Адриан, ты что, ударился головой? — Не увиливай! Я видел, что он заходил к тебе в номер. Обида попеременно с яростью охватили ее. Какого черта? Почему он так не доверяет ей? Маринетт стиснула зубы, дабы не сказать лишнего. — Да, заходил. Но это не значит, что мы занимались чем-то. Представь себе, я не вешаюсь на первого попавшегося парня. Адриан с неожиданной резкостью вскакивает на ноги, кажется, выглядя еще более разгневанно и озлобленно. Девушка вздрогнула, однако в следующую секунду нахмурила брови и приподняла подбородок, что позволило ей выглядеть уверенно. По крайней мере, настолько, насколько возможно в этой ситуации. — Хочешь сказать, что ты не видишь, как он на тебя смотрит?! Да он практически переспал с тобой в своей голове! Клянусь, что разукрашу его лицо, если еще раз увижу, как… — Прекрати! — перебивает оглушительным криком, о котором наверняка услышал весь этаж, но штука в том, что ее это совершенно не волновало, — мне абсолютно все равно, как он на меня смотрит, разве не очевидно? Меня почему-то волнуешь ты, гребаный ублюдок! В порыве гнева не замечает, насколько близко оказалась к Адриану и чем это опасно. Ощущает едва уловимый запах перегара, исходящего от него, и шокировано озирается, осознав, что никакого отвращения этот факт не вызывает. Раньше Маринетт бы скривило, и вряд ли она не донесла бы по этому поводу Габриэлю Агресту (правильнее будет заметить — с радостью донесла бы). Сейчас же даже нет сомнений — промолчит. Потому что Адриан стал именно тем человеком, изменившим ее до неузнаваемости. Это важнее. Важнее. — Я напился, — хрипло и виновато выпаливает Адриан. — Я заметила. — Прости. Маринетт понимает, что извиняется он не только за то, что в одиночку выпил бутылку коньяка (если не больше), но и за все, что наговорил. Девушка вздыхает. Его бесконечные сомнения не заканчиваются. — Я просто до сих пор не могу понять, почему ты так усердно держишься за меня, особенно после всего, что я… — Ничего плохого ты не сделал, — перебивает Дюпен-Чен, физически ощущая всю его разбитость и боль. Она словно переполняет его, — и держусь я за тебя, потому что мне абсолютно не важно, насколько плохо ты поступил когда-то. Важно то, что ты осознал свою вину. Ты не недостоин меня, пойми. Ты достоин абсолютно всего, чего себя лишаешь. Такие простые и банальные слова, кажется, были ему нужнее всего. Адриан заметно расслабился, в то время как Маринетт обняла его и демонстративно злобно произнесла: — Я и Натаниэль. Больше не вздумай предполагать подобное. Агрест рассмеялся, обнимая ее в ответ. Как он мог сомневаться в ней? — Как скажешь.

***

Адриану наконец удалось найти письма. Благо, отец ставит один и тот же пароль на все сейфы, и сейф, предоставленный отелем, не стал исключением. Агрест скрепя сердце набирал дату рождения матери и практически готов был задушить себя, почувствовав радость, когда сейф открылся. Почему запрещает себе радоваться? Ведь это все-таки письма, написанные маминой рукой. Слова, которые она изливала на бумагу, не имея возможности поговорить с сыном вживую. Опять оно — чувство вины. Будь Адриан рядом с ней, этих писем бы не было. Вместо них была бы она. Живая. Отделавшись от этих мыслей, блондин решает прочесть письма вместе с Маринетт. Ему будет намного легче, если она просто будет держать его за руку и разделять ту горечь. Ту муку, которую он, без сомнения, испытает при прочтении письм. И ту злость, от осознания того, что отец прятал их так долго. Сдерживает неожиданный приступ желания садануть со всей силы по стене. Направляется к Маринетт, чувствуя, как ладони неосознанно потеют и пульс набирает обороты, учащаясь в геометрической прогрессии. Вчера он абсолютно ужасно повел себя с ней, а Дюпен-Чен вновь его простила. Что хорошего сделал Агрест, что ему досталась она? «Ты достоин всего, чего себя лишаешь», — всплывают в памяти ее слова. Адриан их отчаянно не понимал, но все же с безбожной наивностью верил в них. Они были нужны ему, перед сном, утром, за обедом, просто так, без повода. Всегда. Чтобы запомнить. Чтобы понять и осознать. Чтобы свыкнуться и перестать презирать себя. После стука никакого ответа не последовало. Может, у нее планерка? Решает воспользоваться запасным ключом, который Маринетт ему любезно предоставила и подождать ее в номере. Слишком уж сильно нетерпелось прочесть письма. Оказавшись в номере, первое, на что обращает внимание — незастеленная постель. Видимо, опаздывала. Адриан не знает, во сколько должна была начаться планерка, блондин был недееспособным благодаря вчерашнему коньяку. Сейчас время близилось к обеду, а в семь вечера начнется показ. Опять выносить присутствие отца и пытаться не набить ему морду. За то, что врал. За то, что винил его во всем, как и от своего лица, так и от лица матери. За то, что заставлял его презирать себя. Отчаянно ненавидеть и уничтожать все хорошее, что в нем было. Что Агрест до сих пор не может прийти в чувства. Неужели, это все отец? Габриэль в большей степени повлиял на его подсознание? Ведь именно его бесконечные упреки толкали блондина на самобичевание. Должен прекратить думать об этом. И у него получается. Только когда Маринетт выходит из ванной и испуганно взвизгивает. Пожалуй, отвлекаться подобным образом от негативных мыслей — любимый способ Адриана. На Дюпен-Чен было только полотенце. И больше ничего, абсолютно. Адриана будоражила и заводила мысль, насколько легко и быстро можно избавиться и от этой преграды. Лишь одним движением руки. Одно мгновение, ничего не стоит, чтобы блондин вновь представил, какого это: быть единственным, кому представилась возможность видеть ее такой. Касаться ее там, где не касался еще никто и ловить судорожные вздохи, предназначенные только ему. И письма, и отец разом вылетели из головы. Зачем он сюда пришел? Плевать, это все сейчас неважно. — Адриан, почему не предупредил, что зайдешь? — спрашивает Дюпен-Чен. Блондин едва различает слова девушки. Их попросту не было. Было лишь ее тело — миниатюрное и такое желанное. Самое идеальное и подходящее для него. Агрест скользит взглядом по ногам, от изящных ступней и пяток, до стройных бедер, совершенно не скрытых за бледно-розовым полотенцем и невольно радуется тому, что оно такое маленькое. Тем не менее, оно есть. И увиденного Адриану вдруг становится до одури мало. Нужно большего. Чертовски сильно нужно. Необходимо. Маринетт медленно приближается к нему и с каждым ее шагом сердцебиение ускоряется. В сознании мутнеет и все фантазии, что в последнее время нередко всплывали в помешавшемся разуме блондина, вспыхивают вновь, напоминая о себе злобным смехом и его стояком. Голубые глаза девушки загадочно поблескивают, выдавая, насколько сильно она наслаждается тем, как Адриан на нее реагирует, и совершенно не смущена этим фактом. А вот Агрест смущен. И обескуражен. Знает: его не хватит надолго. Стоит брюнетке только коснуться. Да черт побери, и касаться не надо. — Мари, я… тебе стоит одеться, — все, на что он способен. Дюпен-Чен ведет бровями. — Хорошо. И скидывает полотенце. Не моргнув глазом. В этом момент Адриан пропадает окончательно. Просто потому что Маринетт абсолютно идеальна. Именно такая, какой он себе представлял (а он немало себе представлял), что сейчас становится трудно сдерживать глухой стон. Бьющий в ребра и растекающийся по телу обжигающим осознанием: боги, Дюпен-Чен действительно хотела его и совершенно этого не скрывала. Она перед ним. Абсолютно нагая и открытая. Очередной жест доверия и признательности. Ты в самом деле сомневался в ней, чертов Агрест? Дюпен-Чен приседает к нему на колени, заставляя блондина напряженно заерзать. Ее руки. Ее тело. Вздымающаяся грудь. Все это так близко. Адриана распирало: он хотел коснуться ее, поцеловать и прижать к себе, но в то же время ему было до одури интересно наблюдать за действиями Дюпен-Чен. А она действовала решительно. Покрасневшие щеки совершенно не определяли себя, как признак смущения, опять же, брюнетка еще никогда не выглядела настолько уверенно. Они скорее были признаком возбуждения, первобытного желания. Взъерошенные, еще влажные локоны только добавляли картине, так любезно предоставленной ему еще больше очарования и сексуальности. На какой-то момент Агресту начало казаться, что все это ему снится, пока Маринетт не положила свои горячие ладони ему на грудь. Он чувствовал, как они буквально плавились даже сквозь флисовую ткань черной футболки и проклял эту долбаную преграду за существование. Хотелось ощутить кожу брюнетки каждой крупицей своего тела. Словно прочитав его мысли, руки Дюпен-Чен медленно спускаются к краям. Секунда, и несчастная футболка оказывается на полу. Воздух выбило из легких, и кровь зашумела в ушах, когда руки брюнетки ложатся на теперь уже открытую грудь. Кожа к коже. Это прикосновение стало его отправной точкой. Адриан взял инициативу и девушку в руки. Рывком притянуть к себе и поймать приглушенный вскрик ртом. Поцеловать неистово и подаваться навстречу, чтобы было больше. Почувствовать себя самым чертовым счастливчиком от того, что она сейчас с ним. От того, что каким-то невероятным и совершенно непонятным образом верит в него, считает его хорошим человеком. От того, что она отвечает на поцелуй не менее страстно, словно желала его так же долго, как и он ее. И от всего этого, черт побери, просто сносит крышу. Соскакивает со стула с брюнеткой на руках. Не переставая целовать, бережно укладывает девушку на кровать. Больше не контролирует себя, но штука в том, что сейчас и не нужно было. Об этом просто кричит огонь в глазах Маринетт. Такой яркий, отчетливо описывающий все те вещи, которые она желала на данный момент. Наверняка взгляд Адриана был идентичен этому. Потому что он тоже желал этого. Невыносимо сильно. Мгновенно избавившись от джинсов (в самом деле, даже в гримерке во всеобщей спешке и нервотрепке он никогда так быстро не раздевался), блондин взглянул на Дюпен-Чен, преисполненный сомнениями. Не пожалеет ли Маринетт произошедшем после? Потому что Адриан точно не пожалеет. Для него это лучшее, что происходило с ним за последние два года. — Я хочу этого, — как всегда, Маринетт угадывает ход его мыслей только по одному взгляду, — Я хочу тебя. Хватит сдерживаться, я уже давно просила тебя не делать этого. Уговаривать не пришлось. Последние капли самообладания покинули затуманенное похотью и желанием сознание. Ничего больше не мешало им быть здесь и сейчас. Отец? Пошел он к черту. Натаниэль? Рыжий неудачник уже давно там же. Натягивает презерватив и вздыхает, вновь невольно засмотревшись на девушку. Ни капли сомнения в глазах, никакого презрения или испуга. Когда в последний раз ему так доверяли? Отдавая себя полностью, без остатка? Никогда. Его ненавидели и старались избегать. Маринетт стала первой, проникшей куда-то глубоко под кожу после того, что произошло с мамой. Что порой становилось страшно от осознания того, что вряд ли брюнетка когда-либо сможет оттуда выбраться. Впервые его жизнь перестала зависеть от мамы, сейчас она всецело в руках у Дюпен-Чен. Проговаривает что-то чертовски бессвязное. Из-за вихря эмоций трудно формулировать мысли. Но судя по тому, как преображается лицо брюнетки, эти слова были особенными. Важными. Он входит в нее и не сдерживает судорожный стон.