Девочка с асимметричными бровями

«Отчего люди не летают так, как птицы?» — вопрошала героиня Островского. Получила ли она ответ? А каково было бы, если бы люди летали? Пожалуй, летали бы люди по-разному. Одни надоедливо жужжали бы как шмели. Другие, как осы с затянутой донельзя талией, жалили бы каждого, кто имел наглость приблизиться к их улью. Третьи, как бабочки, не смогли бы полноценно существовать без шуршащей пыльцы, чтобы беззаботно порхать в поисках более вкусного нектара и радовать других своими роскошными крыльями. Ещё одни, как летучие мыши, наверное, летали бы по ночам, спали бы вверх ногами, носили бы эпичные чёрные плащи… Летучие мыши! Как Бэтмен! Боролись бы с преступностью, покоряли бы своей харизмой… Впрочем, почему сразу летучие мыши и насекомые? Ведь есть же столько прекрасных птиц! Попугаи, колибри, синицы, дятлы, орлы, ястребы, ласточки… У неё были крашеные брови. Она красила их каждый месяц в очень тёмный цвет. И всё бы ничего, вот только форма бровей была разная. Как крылья летящей ласточки. Над правым глазом — изящно очерчивающая контур глазной впадины, круглая, тонкая, как затаившаяся змея. Над левым — изогнутая, будто в испуге или удивлении. Она выглядела как героиня какого-нибудь приключенческого комикса, так нелепо и непринуждённо, и это вписывало её в весь окружающий мир с абсолютной самобытностью, как не вписал бы ни один современный аксессуар. Её звали Корью, хотя паспорт неумолимо вопил о возмутительном несоответствии. Люди, которые называли бы её Раисой Аркадьевной или хотя бы просто Раечкой, были за пределами её слышимости или попросту отсутствовали. Родителей она не слушала, а настоящих друзей не было. Корь называла себя эстетом и всё не могла решиться перекрасить волосы в ярко-красный. Она умела рисовать, даже могла бы прослыть художником, если бы позволяла себе говорить о своём таланте. Вместо формул и дат школьные тетради были украшены портретами надоевших до головной боли учителей и одноклассников, незамысловатыми натюрмортами и артами полюбившихся персонажей сериалов и мультфильмов. Когда Корь писала портреты, она с остервенением пыталась изобразить лица людей красивыми. Она отчаянно хотела верить в то, что каждый из её окружения прекрасен, пусть и по-своему. Родителей Корь не замечала в упор, ещё в конце девятого класса средней школы уяснив, что ничего, кроме желания вырастить очередную правильную во всех отношениях девочку, от них не дождёшься. Вдоволь наслушавшись сладкозвучных песен о красном аттестате старшей сестры и её же безукоризненной учёбе в престижном институте, Корь в свои пятнадцать сбежала из дома. Неделя схрона у подруги, обрезанные по самые уши некогда длинные волосы, две новые дырки в правом ухе и купленные в переходе тёмные очки-авиаторы. Корь не хотела возвращаться, но ведь Петуховы из соседней квартиры всё поймут не так, от репетиторов ещё никто не умирал, а заводить трудовую книжку Корь пока не хотела. Поэтому до конца десятого класса она выживала в квартире собственных родителей, усердно противоборствуя мечтам ближайших родственников о её фотографии на доске почёта. В сентябре мать ушла к очень хорошему человеку. Ушла от отца и от неё. Навсегда. Корь взбунтовалась и совершенно случайно замкнулась в себе. Иногда её звери вырывались на белый свет, и Корь рычала на отца, скидывала с полок дипломы сестры, которая давно уже с ними не жила, выпивала в день по бутылке вина и рисовала красными красками. Звери были дикими, поэтому Корь едва не спилась, зато израсходовала баночку красной гуаши. Отец в итоге махнул рукой, оставил ей квартиру и укатил на заработки. Заработки прописались в провинции, где нужно было много работать руками. Отец приезжал раз в две недели, много спал, съедал все запасы из холодильника и опять уезжал. Корь не расслаблялась. Вино дорожало, выпускной приближался. Становясь всё дальше от вполне обеспеченных одноклассников, она всё глубже погружалась в пучину кодификаторов и демоверсий. Гора пособий по единому государственному неумолимо росла. Будни серели пробниками, а выходные Корь разбавляла глупыми романтическими комедиями, лёгкими (не)литературными романами и социальными сетями. Корь отказывалась верить в любовь и нежность, но в глубине души надеялась на отважного храбреца, который её зверей приласкал бы, как кошек, а саму её называл бы не иначе как Раечкой. И ещё Корь с удовольствием открыла для себя масляные краски и холсты. В том смысле, что теперь никто не мог запретить их покупать. Теперь цвета были заперты в красивые тюбики, а коробка с гуашью затаилась на высоком шкафу. Наступал очередной понедельник, и Корь снова углублялась в подготовку к экзаменам. Она нашла хоть какую-то цель в своём безэмоциональном состоянии, и упорно двигалась к мифическому числу 100. Корь вовсе не была заучкой. Она просто презирала цветущих девчонок, которых когда-то называла подругами, презирала их заботливых парней, их счастливые фотографии в Инстаграме, глупые записи ВКонтакте и беззаботные шутки на переменах. Она смотрела снизу вверх на протекающую где-то рядом юность, заливала одиночество более дешёвым пивом и ходила гулять поздним вечером, забывая опасаться воров и насильников. Корь окончательно убедилась в том, что если не поступит, пойдёт работать кассиром в книжный, потому что в книгах она разбиралась чуть лучше всего остального. В апреле она стала красить губы в цвет вишни, а ногти — в лазурно-голубой. До красных волос оставался один отцовский приезд. Она рисовала закаты акварелью и почти ни с кем не общалась. Однажды Корь шла из книжного к метро. Шла обычным быстрым шагом, как ходят тысячи москвичей, особо никуда не торопясь, но и не отставая от ритма мегаполиса. В голове её вертелись мысли о том, какие фрукты лучше выбрать в небольшом магазинчике за углом. Настроение было приподнятым, потому что цена на комикс, который она так давно хотела приобрести, наконец-то понизилась, и если после парикмахерской останутся деньги, она его купит. Ничто не предвещало беды или внезапного счастья, как вдруг краем глаза Корь заметила одного очень интересного субъекта. Субъект выделялся из всеобщего скопления людей огненно-рыжими волосами, клетчатым шарфом, девичьими чертами лица и высоко вздёрнутым носом. Субъект был мужского пола, это Корь ясно смогла разглядеть. Однако они на такой высокой скорости прошли мимо друг друга, что, даже развернувшись, Корь не смогла ничего больше выделить кроме апельсиновой макушки и чёрного рюкзака фирмы «Vans». Корь застыла посреди улицы. Её чудные брови поднялись в изумлении. Она считала, что такие красивые люди встречаются только в аниме, графических романах и её фантазиях. Но ошибки быть не могло — парень, словно материализовавшийся из её снов, только что прошёл мимо и исчез в толпе. Корь одолевали смешанные чувства из восхищения и разочарования. Восхищаясь внешностью незнакомого ей человека, она разочаровалась от осознания того, что так и не смогла с ним заговорить. Этим же вечером Корь написала два портрета: один маслом, другой акварелью. Наконец-то красный в её рисунке стал чем-то большим, чем выражение агрессии. Красный стал частью грандиозного чуда — смешиваясь с оранжевым, жёлтым и персиковым, цвет придавал резким мазкам тот невероятный оттенок, который отныне у Кори ассоциировался с прекрасным незнакомцем. И красный же, соединившись с белым и совсем небольшой каплей жёлтого, помог в воссоздании бледной кожи увиденного субъекта. Единственное, что Корь не смогла разглядеть — это цвет глаз. Она решила, что глаза должны быть голубыми, потому что образ незнакомца превратился для неё в идеал, а идеал без голубых глаз, как она считала, невозможен. Потому и портрет обзавёлся кристальным голубым взором и был закончен к пятому часу утра. Май подкрался незаметно, но Корь была готова ко всему. Хотя она отказалась от покраски волос, потому что было бы глупо их красить, когда в мире существовал вот такой рыжий, комикс всё-таки купила и прочла его за два дня. Жизнь катилась в тартарары, считала Корь, потому что ей очень хотелось любви и нежности, а вокруг бушевал цинизм и царила жестокость. И хотя девушка знала наверняка, что не вся любовь такая красивая, как пишут в книгах и интернете, ей всё-таки становилось грустно, когда она натыкалась на очередную фотографию счастливой парочки в сети. Близость экзаменов волновала Корь, однако она стала замечать за собой, что всё чаще проделывает тот самый путь от книжного к метро, постоянно на что-то надеясь. Количество портретов знакомого лица незнакомца давно перевалило за то число, которое можно было бы считать приличным. Он смотрел на неё с холстов, альбомных листов и школьных тетрадей, написанный красками, пастелью, синей или чёрной ручкой или простым карандашом. Отец странно на неё поглядывал, но Кори было всё равно. Как всегда. Она завела коммерческий аккаунт в Инстаграме, выкладывала туда свои работы и писала портреты на заказ. Были и те, кто хотел приобрести пейзажи или арты её кисти, и Корь редко отказывала. Её бюджет пополнялся, а желание продолжать учиться таяло. Она решила подавать документы в художественный университет, а если затея провалится, то продолжать развивать свой незатейливый способ получения дохода. В один прекрасный день — прекрасный потому, что выглянуло долгожданное солнце, — Корь была приглашена на вечеринку. Вернее, не приглашена, её настойчиво упрашивала одноклассница, с которой Корь общалась наиболее близко. Да и не на вечеринку, а на банальную тусовку подростков, собравшихся по случаю отъезда родителей одного из них. — Ну, что тебе стоит, Корь? Ты и там будешь ледышкой сидеть на диване, а я одна боюсь! — Так не ходи, — посоветовала Корь, недовольная тем, что её отрывают от переписки с очередным заказчиком. — Я не могу не ходить! Ведь там будет… — прозвучало мужское имя, которое Корь не запомнила, а затем восторженная песнь во славу обладателя этого имени, которую Корь даже не слушала. Таким образом, в пятницу вечером она стояла перед подъездом типичной многоэтажки в красно-оранжевой тунике, бежевых бриджах и малиновых уггах, которые обычно носила дома вместо тапок. Поскольку Корь считала себя натурой творческой, то на шею повязала изумрудный шарф, который сочетался с её серьгами в виде павлиньих перьев и кучей звенящих браслетов на обеих руках. По случаю выхода в люди Корь подкрасила свои странные брови чёрным карандашом, нарисовала зелёные стрелки в уголках глаз и привычно придала губам цвет спелой вишни. Образ был завершён и очень нравился Кори, поэтому когда одноклассница при взгляде на неё едва подавила смешок, она лишь закатила глаза. В квартире было темно, шумно и пахло алкоголем. Пьяные парни возраста Кори, голые по пояс, вывалились откуда-то из кухни, наверное, захохотали и ввалились в другую комнату. В эту же комнату входили все гости, которые только что прибыли. Здесь было накурено, дым от кальяна заволакивал воздух и смешивался с сигаретным, создавая гремучую смесь. Но Кори всё нравилось, особенно после бокала давно позабытого вина. Однако совсем скоро Корь пожалела о выпитом алкоголе, потому что взгляд её остановился на рыжем пятне, и она испугалась, что высокий градус наградил разум галлюцинациями. Этот невероятный рыжий она пыталась получить из самых разных цветов, но только приближалась к идеальному во всех отношениях оригиналу. Корь подходила всё ближе и ближе, пока не оказалась совсем рядом с человеком из своих снов. Черты его лица были настолько тонки, что казались нереальными. Губы алели на бледном лице, глаза вобрали в себя свет самых ярких звёзд. Всё тот же клетчатый шарф, закрывающий шею, делал его похожим на важного короля каких-нибудь прекрасных эльфов из Лихолесья. Парень смотрел на неё с надменной усмешкой. — Что с бровями? — спросил он каким-то сказочным голосом, который вырвал Корь из пространства и оставил наедине с вольновоздвигнутым идолом. Корь пару раз моргнула, переварила вопрос и моргнула ещё раз. — Самовыражаюсь, — ответила она так безэмоционально, как только могла, и плюхнулась на диван рядом с незнакомцем. — Как зовут? — покосился на неё, даже не поворачивая головы. — Корь, — она протянула ему свою тонкую ладонь, с которой никак не хотели смываться некоторые упрямые краски. Браслеты зазвенели, спускаясь с запястья ближе к локтю. — Владимир, — он с интересом рассмотрел её руку, затем взял её пальцы своими, поднёс к губам и оставил невесомый поцелуй на выпирающих костяшках. Корь смотрела и не могла взять в толк, что всё это происходит с ней. Её волновал очень важный вопрос: умеют ли иллюзии вести себя так галантно? Владимир тем временем развернул её кисть ладонью вверх и стал внимательно разглядывать случайные мазки. Кори стало стыдно за то, что там так много красного, как будто он мог догадаться о наличии своих портретов в её комнате. — Рисуешь? — спросил он, отпуская её руку и делая глоток из пластикового стаканчика. Корь кивнула, не заботясь о том, увидит он этот жест или нет. Ей почему-то казалось, что увидит. Она забралась с ногами на диван и потянулась было за бутылкой полюбившегося вина, когда прямо перед ней на сиденье свалилось чьё-то полуголое тело, а потом ещё одно. Тела громко кричали и яростно пинались, толкались и елозили. Корь понимала, что не единожды видела лица этих тел в школьных коридорах и что бояться глупых подростков эстетам и творческим натурам не надлежит, но всё равно отодвинулась как можно дальше от них. Дальше от них значило ближе к Владимиру, и девушка поняла это, как только упёрлась спиной в тёплый бок нового знакомца. Тот прижал её к себе рукой таким естественным жестом, что у Кори перехватило дыхание. Её окутал аромат яблок. Осознание того, что сидящий рядом человек является частью этой реальности, словно заново включило систему жизнеобеспечения. — Эй, вы! Не пугайте мне девушку! — прикрикнул Владимир, совсем не напрягаясь, однако был услышан. Тела оторвались друг от друга и превратились в двух парней, которые учились в одном классе с Корью. Кроме имён и фамилий, Корь ничего о них не знала. — О! Так это ж Корь! — воскликнул один, взлохмачивая свои чересчур длинные волосы. Это был Жека, первый клоун школы и главный по переговорам с учителями, потому что все они его любили. — А ты здесь откуда, бровастая? Ленка привела? — спросил другой, отпивая из горла той бутылки, которую хотела взять Корь. Его звали Игорь, он часто уходил с уроков, потому что занимался спортом и участвовал в соревнованиях (о чём свидетельствовало его телосложение). Игорь был высокомерен, но смышлён и культурен, а потому Корь считала его симпатичным человеком. Именно Ленка её сюда и затащила, так что девушка кивнула. — Вольдемар, она ж чудная, на кой-чёрт она тебе сдалась?! — недоумевал Жека. — Я вообще поначалу думал, что она немая! — Ага, ты пришёл только в пятом классе! Слышал бы ты, как она в первом вопила, что всех нас корью заразит, хотя сама болела ветрянкой! — усмехался Игорь, более сдержанный и менее пьяный, чем его товарищ. — Я уже проверял, Евгеша, ваша подруга умеет говорить, — ответил Владимир пафоснее, чем ожидалось. — Игорёк, а как её в самом деле зовут? Игорь только собирался произнести заветные три буквы, когда Корь вынырнула из-под держащей её руки, почти перелезла через развалившегося Жеку и ладонью зажала рот одноклассника. Тот удивлённо замер и, по всей видимости, успел продумать, как будет лечиться от внезапно свалившейся на него болезни, так сильно напоминающую ветрянку. — Меня зовут Корь, — проговорила девушка сквозь сжатые от ярости зубы. Какое право имел этот Игорь на разглашение её святой тайны, её слишком неподходящего ей имени? Корь и сама уже давно считала себя болезнью, от которой все шарахаются в стороны. В своём одиночестве она видела свою силу, упивалась ощущениями тоски, ловила вдохновение в тишине невысказанных слов. Корь для себя самой стала корью, сплела нежный внутренний мир с грубой внешней оболочкой и полюбила этот гибрид. Она была собой в пустоте, которая вечно окружала её, а пустоту ей обеспечивала Корь. Маленькая, хрупкая, беззащитная Рая пряталась где-то в самой глубине её обширной творческой души. Корь почувствовала, как её тянут назад. Мгновение, и она захлёбывается ароматом яблок, утопая в тёплом кольце крепких рук. Корь так давно не бывала в объятиях, что начала таять. — Девушка-загадка, значит? — проворковал над ухом глубокий голос её идола. Жека рядом присвистнул. Корь почувствовала жжение в мочке уха и поняла, что горит. Она впервые в жизни заливалась краской. Владимир предложил ей пластиковый стаканчик с жидким содержимым странного цвета, но Корь отказалась. Тогда он развернул её спиной к спинке дивана, а сам поднялся и вышел из комнаты. Тогда Корь обнаружила, что всё ещё находится в какой-то квартире среди каких-то людей. По ушам громко долбила музыка. За стеной слышались жаркие протяжные стоны, и чем громче стонали, тем сильнее хохотали те, кто находился с Корью в одной комнате. Корь сжалась в комочек и закрыла уши руками. Здесь было слишком громко, отчего становилось тошно. Она хотела было уйти, но на полу у двери сидели два парня, которые пару минут назад вдыхали белый порошок со стола. Корь смотрела много сериалов и фильмов рейтингом выше положенного, и потому знала, что ей лучше к ним не подходить. Она всё твердила себе, что она болезнь, что все её боятся, что никто к ней не подойдёт. Она внимательно наблюдала за парнями у двери, чтобы не упустить момента, когда путь станет свободным. Когда рядом с парнями села девушка, Корь охватила паника. Потому что парни прявляли к ней явный интерес, но уходить не спешили. — Эй, ты! — Владимир стоял в далёком дверном проёме и выжигал глазами неровные полосы из мурашек на её теле. — Корь! Идём отсюда? Голос идола заглушал все остальные звуки, которые едва ли не взрывали барабанные перепонки. Владимир задал вопрос, но для Кори он прозвучал как приказ к действию. Она решительно встала, перешагнула ногами в малиновых уггах через разбросанные по полу обёртки от упаковок с чипсами, пустые банки и бутылки из-под газировок и алкоголя, полупустые коробки с холодной пиццей. Корь с отвращением взглянула на девушку, которая почти всосала в себя губами одного из тех обдолбанных парней, что так пугали эстетку. Наверное, именно так дементоры выпивают душу, подумала Корь. Она прошла мимо Владимира в коридор, выудила из горы обуви и сумок свой старый, изрядно потрёпанный обувной мешок, в котором теперь лежали паспорт, ключи и сто рублей мелочью, и, не оборачиваясь, вышла из надоевшего филиала Ада на земле. Рыжий парень вышел следом, на ходу накидывая на себя чёрную косуху. — Ненавижу этих сосунков, — выплюнул Владимир, игнорируя лифт и направляясь к лестнице. — Зачем тогда приходил? — удивилась Корь, едва поспевая за ним. — Некоторых я знаю, они отличные ребята, но отсутствие контроля сносит им башню, — Владимир скатился по перилам. — Обычно они так не напиваются, сегодня, наверное, чей-то праздник. Некоторое время они молча топали по ступенькам. — Но ты сказал, что ненавидишь… — Утрирую. Чувства через край. Лестница закончилась как-то слишком быстро. Кори показалось несправедливым, что лестница, настолько удобная для разговоров ни о чём, не была бесконечной. Ночной воздух разорвал лёгкие. Непоэтично громко хлопнула железная дверь подъезда. Московский двор был безлюден, где-то за его пределами шумели машины. Владимир похлопал по карманам куртки и достал помятую пачку сигарет. — А ты, оказывается, не Корь, а Ветрянка, девочка-загадка? — его низкий голос идеально попал в тональность со сгущающимися сумерками. Корь улыбнулась. Разговаривать с идолом было так же приятно, как и молчать. — Корь страшнее, — ответила она, — и звучит круче. Владимир кивнул и затянулся сигаретой. Корь всегда считала, что курящие люди выглядят красиво, поэтому засмотрелась. Серый дым мутным облаком поднимался вверх, размывая очертания рыжего идола. — Ладно, счастливо, Корь, не сбривай бровей. Парень докурил, бросил сигарету на асфальт, растоптал её ботинком и, сунув руки в карманы, растворился в темноте. Корь ещё немного постояла, глядя ему вслед и вслушиваясь в поспешные шаги, а потом опомнилась и побежала следом. — Эй! — криркнула она, что есть мочи. — Владимир! Постой! Парень остановился, и Корь не расчитала, когда следует остановиться, и чуть не врезалась в него. Владимир вытянул руки вперёд и схватил её за плечи. Насмешка в его глазах была чересчур явной. — Владимир? К чему такая официальность? — спросил он, лукаво улыбаясь. — И почему тебя не назвали Фениксом? Огненная птица, тебе бы подошло, — пробубнила Корь. — Ты хотела поговорить о моём имени? — он сощурил глаза и чуть наклонил голову. И тут Корь осенило — всё это время перед ней был рыжий лис! Хитрый, своевольный, дерзкий рыжий лис. Такому и колобка съесть — раз плюнуть! Интересно, думала Корь, могут ли лисы быть фениксами? Сгорать дотла, чтобы в скором времени возродиться из пепла. Отчётливо Корь понимала лишь одно — разум её понесло не в ту степь, и это совершенно точно. На языке вертелось какое-то прозвище, которым художница хотела бы одарить знакомца и которое изумительно сочетало бы в себе и лиса, и феникса. Корь моргнула, Владимир поднял брови в знак безмолвного вопроса. — Нет! — воскликнула она. — Конечно, нет! Я просто… Мне нужно было кое-что уточнить… Девушка подняла голову и посмотрела ему в глаза. В упор. Это было так странно. Как будто на неё обрушился океан безмятежности. Корь давно не испытывала такого всепоглощающего спокойствия. Наверное, целых сорок минут, которые прошли с тех пор, как она сидела рядом со своим идолом на диване в прокуренной квартире. И ей это так понравилось! — Итак?.. — нарушил молчание Владимир, подёргав пальцами перья павлинов которые раскачивались на ушах Кори. — Я уточнила. Спасибо. Владимир неопределённо хмыкнул, пожал плечами, подмигнул и, развернувшись на месте, стал удаляться, чтобы через некоторое время раствориться в ночи. Корь обхватила руками плечи. Её тревожили мысли о том, что идеальных людей не бывает. Даже во внешности Владимира есть изъян. Впрочем, возражала она самой себе, этот же незначительный изъян совсем не мешает ей сделать это рыжее чудо своим идеалом. Никто ведь не знает, что творится у неё в голове. Никто и никогда не сможет вскрыть её безграничное воображение. Поэтому Корь без лишних угрызений совести воздвигла алтарь на задворках своего сознания, где-то рядом с той дверью, которая вела к сентиментальной и впечатлительной Раечке, и посвятила его обретённому знакомцу. Той же ночью она отнесла на помойку все прежние рисунки, а те, что были выполнены в цвете, ещё и сожгла, потому что они были абсолютно неправдивы, и Корь видела в них совершенно чужого человека теперь, когда узнала правду. Глаза у Владимира были карие, красивого орехового оттенка. А вовсе не голубые, как представляла Корь. *** У Владимира было много имён. В каждой компании его звали по-своему. Где-то он был Вольдемаром, где-то отзывался на Ржавого, кому-то позволял называть себя Вовочкой. И почему-то никто не додумался сравнить его с Фениксом. Он и сам не мог себя сравнить с этим фантастическим явлением перерождения, слишком прекрасным для того, чтобы иметь нечто общее с ним. Владимир любил музыку. Кожа его пальцев загрубела от гитарных струн, а ранимая душа покрылась рубцами давно полученных шрамов. Владимир не стеснялся самого себя и считал нужным поступать так, как велит сердце. А сердце его было добрым, в отличие от мира вокруг. Владимир играл на скрипке и на гитаре. Он проучился первый семестр в знаменитом училище имени Гнесиных, успешно завалил историю мировой культуры и со спокойной душой отправился играть в подземный переход. Со временем, конечно, получилось и устроиться в другое учебное заведение, и найти неплохую работу в столичной забегаловке. Но одно оставалось неизменным — игра в подземных переходах, каждый раз разных, но каждый раз одинаковых. Он не мог отказать себе в этом удовольствии. Как только наступал вечер, Владимир спускался в московское подземелье, брал в руки скрипку и растворялся в музыке, упиваясь осознанием того, какое чудо могут произвести его тонкие бледные руки. Он наблюдал, как сотни, тысячи людей проносятся мимо бесконечно спешащими вихрями, как лишь десятки обращают на него восхищённые, восторженные, удивлённые либо задумчивые взгляды, на какую-то долю секунды замедляя шаг, и как только единицы замирают, заворожённые его мастерством, хищным обаянием, которое появляется только во время игры, и останавливают время вокруг себя, впитывая, поглощая его музыку. И Владимир чувствует себя повелителем душ, упиваясь своей мимолётной властью. А потом приходит утро, разрывая таинственность мрака, обнажая проблемы и изъяны лиц. И Владимир становится всего лишь одним из многих. Он надевает клетчатый шарф, закидывает рюкзак за спину и отправляется на необременительную работу барменом (которая всё же требует определённого умения). И хотя Володя (так называли его коллеги) качественно смешивает коктейли, вежливо улыбается клиентам, внимательно их выслушивает и даже завязывает вечно непослушные рыжие волосы в хвост, смотрят на него как на пустое место. Как будто его прямая обязанность — выслушивать и подбадривать, кивать и следить, как бы в бокал не попал отчаянный рыжий волос. Корь же на него смотрела как на божество. Как будто никого кроме него во всём мире не было. И Владимиру это польстило. Внимание его взбудоражило, и он повёл себя совсем не сдержанно. Как неотёсанный дикарь, которого хлебом не корми — дай потискать какую-нибудь симпатичную девчонку. Симпатичную, необузданную, нескладную и странную девчонку, которая может огорошить одним вопросом. Владимир вспоминал Корь с лёгкой усмешкой на высушенных осенним ветром губах. Прошло три или четыре месяца, он так её и не видел ни разу, но очень точно воспроизводил в памяти искривлённые, словно в насмешке над социумом, брови, пушистые серьги из подделок павлиньих перьев, вишнёвые губы и огромные серые глаза, так упрямо пытающиеся поймать его взгляд. Владимир выкуривал сигарету за сигаретой и пытался не забыть то наслаждение, с каким она наблюдала за ним. Как будто он выкуривал, по меньшей мере, Трубку Мира. А он смотрел куда угодно, лишь бы не на неё, чтобы вдруг не растаяла в одно мимолётное мгновение и не развеялась по ветру прекрасным миражом. Этим вечером он играл Либертанго у входа в метро на той станции, где, по идее, жила девочка-загадка — она и его незадачливые друзья, так любящие шумные вечеринки. Солнце уже садилось, заливая небо апельсиновым соком. Скрипка плакала и молила о… о чём? Владимир мог бы поклясться — о любви и утешении. Он переставлял пальцы и нежно, но уверенно водил смычком по струнам, стараясь успокоить разбушевавшийся инструмент. Люди по обыкновению своему проходили мимо, оставаясь равнодушными к душераздирающим крикам. И Владимир был готов разорвать их всех за это, спрятать от них это прекрасное тёплое солнце, разбить все стёкла в их угрюмых квартирах. И он сделал бы это, ах! он непременно бы это сделал! Если бы не… Она остановилась прямо перед ним. Малиновый шарфик красиво взмыл вверх, повинуясь порыву ветра, как будто приветствуя своего рыжего идола. Асимметричные брови выразили испуг. Вечно исписанные пальцы руки крепче сжали пакет с фруктами. Скрипка оборвала плач на высокой и совершенно неуместной ноте. Из большой сумки, которую Корь несла на правом плече, вывалился альбом, грузно упал на сухой асфальт и зашелестел изрисованными страницами. Корь вздрогнула. Пакет порвался, и апельсины весёлой гурьбой покатились по серому покрытию. Безобразник-ветер бросился гнать по земле незакреплённые листки. — Нет! — выкрикнула Корь, бросаясь за своими главными сокровищами. «Нет! Нет! Нет!!!» — умоляла она высшие силы, — «Ведь он увидит, и тогда всё пропало!» Корь судорожно хватала руками листы, бессовестно комкая и сминая портреты, скетчи, пейзажи и натюрморты. И всё-таки главное — портреты. Бесконечные портреты, на которых ей никак не удавался идеальный рыжий и которые она писала беспрерывной чередой. Она не услышала, как из рюкзака выпал незаметный бордовый прямоугольник, как ещё один лист подлетел прямиком к ногам Владимира и как прожужжала молния скрипичного футляра. Корь остервенело запихивала листы в альбом, а альбом в сумку, проклиная мир, себя и рыжее божество, когда в область её слуха ворвался звук тихих шагов, а в следующее мгновение на плечо девушки легла красивая рука с музыкальными пальцами. — Привет, девочка-загадка. Корь резко обернулась, чуть не выронив злополучную сумку из рук, и едва не утонула в ореховом шоколаде неидеальных глаз, тем не менее изображённых на каждом десятом её рисунке. Владимир мягко улыбался и протягивал ей расстёгнутый чёрный рюкзак фирмы «Vans», наполовину уже заполненный апельсинами. И даже апельсины не могли сравниться с цветом его волос. — Привет… — прошептала Корь и несколько раз моргнула, тщетно стараясь унять отчего-то бешено стучащее сердце, как будто решившее отправиться в рюкзак и улечься рядом с апельсинами. Владимир хихикнул. Очень по-детски, как не делают Фениксы, зато делают хитрые лисы. Молодой человек вздохнул, покачал головой, вручил ей в руки футляр со своенравной скрипкой и продолжил собирать разбежавшиеся апельсины. Корь очнулась от оцепенения и засуетилась. Она повесила футляр на плечо, застегнула свою сумку и повесила её на другое плечо. Как раз к этому моменту Владимир обеспечил апельсинам надёжное укрытие. Он подошёл и забрал у неё футляр, потом подумал, оценивающим взглядом окинул сумку и её хозяйку, удовлетворённо кивнул. — Итак, где же ты живёшь? — Дома, — непонимающе ответила Корь, ещё раз моргнув. — Класс, — протянул Владимир, растягивая улыбку на губах ещё шире, — ну, веди меня домой, Ветряночка, а то апельсинам неуютно. Владимир подмигнул и пихнул Корь локтём. — Меня зовут Корь! — возмутилась девушка, нахмурившись и возвращая себе самообладание. В конце концов, даже с божествами нужно спорить, чтобы вера не превратилась в слепое поклонение! — А апельсины можешь забрать себе. Я их тебе дарю. — Очень жаль, девочка-загадка, но я не принимаю твой подарок. Идём. Обещаю тебя не грабить. И Владимир уверенно пошагал в сторону книжного. Ах! Корь бы и сама отдала ему все свои сбережения, лишь бы он однажды согласился ей попозировать. Чтобы хотя бы примерно подобрать тот идеальный рыжий, который существует, как считала Корь, в единственном экземпляре! — Эй! Не в ту сторону! — крикнула Корь. Она развернулась и быстрым шагом направилась в сторону своего дома. Чтобы рыжий идол даже заметить не мог предательского румянца на постоянно бледных щеках и отчего-то неподходяще счастливой улыбки. *** В квартире Кори царили мрак и тепло. Тот самый случай, когда комбинация этих двух явлений обеспечивала домашний уют. Владимир переступил порог и первым делом втянул носом воздух. Пахло красками, пылью и кофе. Вероятно, Корь ненадолго вышла из дома, и перед уходом как раз варился тонизирующий напиток. — Ну, спасибо, что помог. Корь выжидающе смотрела на него, явно ожидая, что он развернётся и покинет её скромную обитель. Но Владимир решил, что теперь-то уж точно бессмысленно продолжать терзать скрипку на улице, изводя терпение равнодушных ко всему людей. Потому что уже точно никто не посмотрит на него так. А даже если и посмотрит, ему будет всё равно. Апельсины уже давно развалились на кухонном столе, аккомпанируя букету из осенних листьев и козлиному (?) черепу (!) в чудовищно обыкновенной постановочной композиции. — Я хочу чай, девочка-загадка, — нагло заявил он, снимая с себя чёрную ветровку, совсем не спасающую от холодного ветра, и впервые за долгое время развязывая клетчатый шарф в чужом помещении. — В этом городе, знаешь ли, очень невнимательные люди. Городу, должно быть, за них очень стыдно. Владимир широкими развязными шагами прошёл на кухню. Корь с удивлением посмотрела ему вслед и, нервно дёрнув губой, прошмыгнула в свою комнату, чтобы переодеться. Она так долго выбирала между растянутым во все стороны серым свитером и раскрашенной во все цвета радуги белой майкой, что совсем потеряла счёт времени. Поэтому, когда раздался громкий стук в дверь, Корь подпрыгнула и со скоростью света влезла в свитер, попутно застёгивая домашние джинсы, порванные на коленках. — Корь? Дверь приоткрылась. У Кори зарябило в глазах и перехватило дыхание. Она даже не успела выкрикнуть «Стой!!!» прежде, чем он зашёл. И в этот миг разрушилась первая, самя укреплённая защитная стена, которая отделяла хрупкую, беззащитную Раечку и её романтичный мир от всего остального беспардонного мира. В комнату, где на каждой стене висело по нескольку портретов невообразимо прекрасного рыжего божества, вошёл Владимир. И мгновенно затмил все те рисунки, какие Корь в запале вдохновения писала днями и ночами, превратив их в неумелые каракули бездарного художника. Корь прижала руки к груди, оглядела свои творения, которые некогда считала верхом своего мастерства, перевела беспомощный взгляд на Владимира, идеального во всех отношениях Феникса, безупречно хитрого, несносного рыжего лиса, опустилась на пол и заплакала. Владимир молча наблюдал за тем, как на лице этой удивительной, ни на кого не похожей девушки стремительно меняются эмоции. Он вместе с ней осмотрел стены маленькой комнатки. И поразился, как много места он, глупый и самодовольный уличный музыкант, занимал в её голове. Он вспомнил, что подобрал сегодня на улице её паспорт. Такая, казалось бы, тривиальная вещь в современном мире. Однако там была изображена она. Невинная девчонка, с тогда ещё ровными бровями, тусклыми губами, обнажёнными ключицами и полными надежды глазами. Возможно, та девочка никогда бы не нарисовала его таким страстным, как на холсте у стола, или таким хитрым, как на листе над кроватью, но она наверняка бы посмотрела на него такими же глазами, полными восхищения, неподдельного счастья видеть его перед собой. — Раиса! — Владимир преодолел расстояние, которое отделяло его от девочки-загадки, и с замиранием сердца прижал к себе плачущий комок из чувств и переживаний. — Рая… Раечка… Корь сжалась. Владимир пробивал насквозь непреодолимую ограду. Он разрушал страшную болезнь, несущую одиночество, равнодушие и ожесточённость. В пламени его дыхания сгорала Корь, и вместе со стуком его сердца возрождалась Рая, поднимаясь откуда-то из самых нёдр глубокой творческой души. Он снёс алтарь в честь самого себя, чтобы самому занять его место. Звери присмирели, заскулили, ища долгожданной ласки. Раиса оторвала голову от груди своего рыжего идола и посмотрела в его ореховые глаза. — Как ты меня назвал? — пролепетала она, теребя непослушными пальцами кольца в ушах. — Раиса, — уверенно и нежно произнёс Владимир, поднимаясь на ноги и протягивая ей руку. За окном сгущались сумерки, и освещение в комнате было тусклым. Однако это не помешало девушке увидеть задорный блеск в глазах рыжего гостя, торжествующую улыбку, образовавшую ямочки на его бледных щеках. — Рая. Идём пить чай. И Раиса приняла протянутую руку. *** Над Новым Арбатом ярко свтеило весеннее солнце. Майские выходные выдались славными. Разноцветная, разноязычная толпа гудела, смеялась, визжала. Уличные художники повысили цены, радуясь наплыву клиентов. Вокруг одного из мастеров толпилось превеликое множество народа. Иван Валерьевич поправил очки и поспешил протиснуться в первые ряды, чтобы собственными глазами увидеть, что вызвало такой бешеный интерес. Низкая цена? Скандал? Кому-то стало плохо? Иван Валерьевич отпихнул от себя меланхоличную барышню в чёрном пиджаке и очутился прямо напротив картины, выполненной в тёплых тонах — красными, рыжими, жёлтыми красками. Изображённый натюрморт удивлял оригинальностью. На дощатом столе стояли две разные кружки с дымящимся чаем. На заднем плане расположился козлиный (?) череп (!), справа от него лежало три апельсина. И на всё это несочетаемое, но очень гармонично составленное безобразие падали осенние листья, что поражали своей хрупкостью и изящностью. Казалось, будто деревянный стол стоит аккурат под клёном, и совсем скоро кружку чая возьмёт красавица-ведьма и, отхлебнув горячий напиток, расскажет о том, как правильно варить зелье из козлиных рогов… Иван Валерьевич охнул и схватился за сердце. Он как будто заново услышал ненавязчивую мелодию скрипки, пробивающуюся сквозь шум праздничной толпы, и мелодия эта как нельзя лучше подходила настроению картины. Мужчина оглянулся в поисках художника. На раскладном кресле за раскладным столиком сидела девушка, с весёлой улыбкой на вишнёвых губах наблюдающая за созерцателями творчества. Зелёные перья-серьги покачивались в такт движениям её головы. Но что-то во внешности девушки было не так. — Простите, — воскликнул Иван Валерьевич, привлекая внимание красавицы. — Вы не знаете, случаем, автора этого замечательного натюрморта? — Знаю, конечно! Это я! — радостно ответила девушка, приподняв левую бровь. — Правда?! Ох, это чудесно! Восхитительно! Такая оригинальная задумка! Волшебное исполнение! Чарующая атмосфера! — восклицал восторженный ценитель. — Простите мне моё восхищение, но это прекрасно! Девушка горячо поблагодарила Ивана Валерьевича, однако её левая бровь почему-то никак не желала опускаться. — Извините меня, но не соизволите ли вы продать мне эту картину?! Плачу любые деньги!!! Девушка звонко рассмеялась и метнула взгляд куда-то в толпу, за спину Ивана Валерьевича. Мужчина обернулся, и взгляд его зацепился за скрипача с огненно-рыжими волосами, на шее которого был повязан скромный клетчатый шарф. Скрипач лукаво улыбался художнице и что-то произносил одними губами. Иван Валерьевич даже было подумал, что это были слова «Не продавай!», но разве может какой-то скрипач указывать такой талантливой мастерице?! Мужчина с надеждой посмотрел на юную художницу. Она с любовью взглянула на картину, мечтательно вздохнула и решительно произнесла: — Простите, мужчина, мне очень жаль, но эта картина не продаётся. Иван Валерьевич снова посмотрел на девушку и почему-то вдруг понял, что спорить с ней бесполезно. А потом он увидел то, что показалось ему странным в её внешности. — П-простите! — взвизгнул Иван Валерьевич, удивлённо уставившись на танцующие брови художницы. — Н-но что это у вас…?! Девушка непринуждённо пожала плечами и весело отозвалась: — Самовыражаюсь! Она вновь бросила взгляд на скрипача и весело, по-озорному ему подмигнула. Иван Валерьевич вытер карманным платочком пот со лба и поспешил дальше, поражаясь нравам современной молодёжи. Он уже не увидел, как музыкант показал художнице язык, и не услышал, как скрипка задорно залилась радостной, совершенно весенней мелодией. Эти удивительные люди готовы были взлететь над звенящей от счастья столицей, чтобы поделиться со всем миром переполнявшими их чувствами.