Худшая из людей, худший из богов

Джейн Фостер не знает, как это – скучать. На Земле она была занята сотней дел, но это было давно и словно бы уже и не с ней, и, очевидно, здесь все иначе. Здесь она одна в окружении стремительно увеличивающейся стражи, пока Локи сражается на стыке воинствующих миров. Она уверена – он выглядит впечатляющим и до дрожи устрашающим во всем своем боевом вооружении – с кинжалами наперевес, что острее, чем его ярость, чем его язык, и заклинаниями, заключенными в его память, и в какой-то мере рада, что лишена удовольствия лицезреть его – таким. За время его отсутствия она пробует общаться с придворными, оставшимися во дворце, но ее навыки коммуникации всегда были и остаются впечатляюще малообещающими, а чрезмерная близость к асгардскому царю, нежеланному и до сих пор не всеми окончательно признанному, а также земное происхождение делают из нее затворницу в золотых стенах. Но все же она привлекательна, привлекательна и в какой-то степени загадочна и недостижима, и однажды один из темноволосых асов все же заговаривает с ней. Джейн не требуется много времени, чтобы понять – он развязен, не слишком умен, но неплохо владеет оружием и очарователен в своей бесхитростной красоте. Его зовут Андгар, и они целуются при неровном свете вечерних свечей под шум догорающего за стеной застолья. От него за версту несет элем, и Джейн брезгливо морщится; однако он и не обязан ей нравиться, ей не нужна духовная близость – никогда и ни с кем, но она так давно не чувствовала подле себя чужого присутствия, так давно к ней никто не прикасался по-настоящему, что она жаждет близости физической, жаждет и ждет. Ей неприятно вспоминать о случившемся уже на следующее утро, но отчего-то еще неприятнее смотреть в глаза Локи, прибывшего из-за непредвиденного стечения обстоятельств ровно через сутки, и смиренно проглатывать сочащийся из его голоса ничем не объяснимый яд. — Как провела дни, Джейн? — спрашивает он, и снова добровольно дотрагивается до нее; ее запястья горят под его плотно сомкнутыми черствыми пальцами, плавится кровь, и она не уверена, кто из них двоих виновен в этом, но понимает – он знает. Она замечает ссадину, расчерчивающую его скулу кривой линией и едва не затрагивающую глаз; спутанность иссиня-черных волос и красные всполохи во льде взгляда – лед тот веками, тысячелетиями принадлежал царству ледяных великанов. Она уверена, что не почувствовала бы ничего, найди он себе женщину и узнай она об этом – но чувство то не может быть полностью правдиво и воспринято всерьез, ведь Джейн, как бы ни старалась, но не смогла бы и представить себе рядом с ним, истинным источником хаоса вселенских масштабов, хоть кого-нибудь. Но она не уверена, что он, в свою очередь, может позволить себе подобную бесчувственность по отношению к ней. Она отмахивается ничем не значащим хорошо и в действительности практически не испытывает и тени тревоги перед ним, и не желает признавать, что ее отчего-то трясет. Локи ладонью дотрагивается до ее волос – слишком много с него прикосновений – но в жесте его, вдумчивом и тщательно выверенном, расчетливом, нет ничего успокаивающего. Он примирительно кивает ей перед тем как оставить ее в одиночестве, и Джейн бы выдохнула облегченно, да не в силах – слишком рано. В ближайшие дни Андгара отсылают подальше от праздной жизни дворца в самое пекло, туда, где нет затиший меж сражениями, туда, где в первом же бою он бесславно погибает – Джейн настигает недобрая весть в переплетении узких коридоров; весть приводит ее мысли в единый сплошной беспорядок. В эти же дни Локи снова приближает ее к себе.

***

Джейн Фостер не знает, как это – чувствовать смятение, но она ощущает нечто ему подобное и даже смешанное, дополненное страхом или его оттенками, когда проходит между стройных, статных рядов раскинувшихся камнем и позолотой домов – таких не отыскать в Мидгарде – провожаемая чужими взглядами, чужими голосами, чужими предубеждениями и предрассудками. Все вокруг слишком яркое, отчетливое. Все колется, режется, ослабляет ее; ее голова горит и ей слышится отовсюду – ей здесь не место, пусть уходит, пусть. Асгардцы не принимают ее и отворачиваются от нее; здесь, вдали от центра столицы и ее сердца – дворца, она ничем не защищена, и истинное отношение, презрительное отношение, забирается ей в легкие отравленным воздухом. Она знает, кем является. Все знают. Променявшая свой родной мир и проникшая в мир ей чуждый, недоступный смертным, разрушившая устоявшееся веками равновесие, надругавшаяся над законами девяти миров. Променявшая своего возлюбленного и последовавшая за равным ей предателем, таким же, как она сама. Этого недостаточно, звенит в голове очередная отравленная мысль. Моего положения недостаточно. Меня самой недостаточно. Он, высокий, слишком высокий и величественный – величественность та больше не кажется ей притворством, - склоняется к ней. У нее измятое после долгой, утомившей ее своим внезапным открытием прогулки простое платье и запыленные туфли на низком каблуке. Никаких украшений, никакой роскоши. — Что ты хочешь, Джейн? Она мешкает, размышляя, искренен ли он, может ли он быть искренен в своем желании услышать ее ответ. Она хочет всего и сразу, всегда хотела – ей десять, ей шестнадцать, ей двадцать шесть, ее цели неизменны, а ориентиры нерушимы. Она хочет так много, что не озвучить, но у Локи она просит самую малость, которую он способен ей дать. — Я хочу корону. Джейн думает, что его позабавит ее наглость, как тогда, несколько лет назад, когда она ударила его по лицу, его прекрасному, выточенному из ревности, из зависти лицу – иногда она видит в нем собственное отражение и находит саму себя, настолько они схожи. Она мне нравится. Он всегда реагирует не так, как от него ожидают. Он удивительно серьезен и немного угрюм – она желает его угрюмость почти также сильно, как его власть. Она почти желает его самого. — Думал, уже никогда не попросишь, — отвечает он, и Джейн наконец уверена, что, когда-то давно, обнаружив себя на распутье, она не прогадала, выбрав из двух братьев того, кто всегда скрывался в тени славы другого.

***

Джейн Фостер не знает, как это – быть чьей-то женой, быть чьей-то, но о решении своем не жалеет. Беснуются дни, омывают ее стеклянными слезами живых и мертвых как морской волной, лепестками обрывает с пустынного неба янтарные звезды медь времени. Струятся меж тонких девичьих пальцев алой атласной лентой, густой кровью – кровь та жидкий металл, размокшая соль. Кровь та – застывшая грязь на руках ее царя. Где-то вдали тускнеет посеребренная бахрома зелени, онемевшая и замерзшая, и корчатся в бессловесной агонии безымянные миры, сжатые властной рукой. Где-то вдали Локи укрывает Солнце плотным плащом, усмиряет его пыл и жар одним касанием ледяных пальцев, разрубает, разрушает жизнь и высмеивает смерть. Закат лениво тянется из-за горизонта и сверкает змеиной чешуей; душная мгла, что чернее низин бездны, дугой огибает Асгард и прорастает мхом и временем. Джейн встречает его у кромки окаменевшего леса, и земля вокруг них изрезана, истерзана ливнями, словно когтями заблудшего зверя; за тем лесом бездонная пропасть, глухая, пустая, как мертвые глаза громовержца. Джейн равнодушно думает о той пустоте – та никогда не настигнет ее, не изменит путей, уготованных ей. На лице у Локи печать тусклой усталости и забот; в ладонях – прах существ; на плаще, увитом кольцами змей – блики огня, крики, стоны и чьи-то проклятия: Джейн руками сдирает их с испачканной выцветшей ткани. Джейн целует изящно-узкие запястья, увитые сетью бледно-голубых вен, и улавливает колкую усмешку в легком прикосновении замерзших губ к своим губам. Тени сползают с высокого потолка, с каменных стен и, осклабившись, глядят на них, сплетенных, призывно и осуждающе. Сорочка сбивается где-то у самой шеи, комкается и мешается; Джейн бесстыдно выгибается навстречу вновь потеплевшим рукам, и цепляется за темноту, путая ее с остротой знакомых плеч. От грубых прикосновений ноет кожа; ноет и болит, соприкасаясь с загустевшим воздухом, с синевой взгляда. Локи накрывает ее собой, закрывает от мира, отбирает у жизни и бессилия времен. Локи причиняет боль так же легко, как дышит, как плетет обман, но половину – не меньше – забирает себе, отчего та становится почти терпимой, почти благословленной.

***

Джейн Фостер не знает, как это – любить худшего из богов, но, когда он впервые убивает в ее честь, учится принимать его жестокость, словно величайший из всех возможных даров. В ночи он незаметно приподнимается на локте и смотрит на ее лицо, строгое и упрямое даже во сне, на ее волосы, темные и разметавшиеся, и сумрак собирается в его глазах, сумрак и тревога, сгущаются, но теряются и обесцвечиваются, уступая место унизительной для подобных ему преданности. Та преданность периодически поднимается в нем и устремляется к Джейн, когда он думает, что она не видит, не замечает этого. Но она замечает, и она понимает. Понимает, когда ранним туманным утром находит его руку у себя на талии, крепко прижимающую мягкость и податливость ее тела к себе. Когда она в очередной раз ходит по грани его терпения, но гнев его, ярость его не задевают ее. Она понимает, и она улыбается. Локи, несомненно, выдающийся лжец, один из лучших, но, занятый самолюбованием, ослепленный собственной убежденностью в собственном великолепии, он упускает из виду и подпускает к себе своего единственного возможного противника. В классической шахматной партии не обойтись без второго игрока, но победитель остается один – ничья сродни поражению. Джейн Фостер не знает, как это – любить худшего из богов, и не любит. Но, главное, чтобы сам бог думал иначе.