***
Джейн Фостер не знает, как это – поддаваться состраданию, но она прекрасно умеет отличать ноющее, колющее любопытство от всех других чувств и эмоций, когда-либо испытанных ею. И именно то самое любопытство течет по ее венам, согревает ее, застилает ей взгляд, когда она несколько неохотно, но все же подбирает незнакомца среди тускло-оранжевых песков Нью-Мексико. Он крупный, настолько крупный, что затмил бы собой все звезды вплоть до тонкой линии горизонта, займи те свое законное место на пустынном небосводе в ту далекую теплую ночь. Но звезд нет, есть лишь их небольшой фургон, перегруженный то и дело дававшей сбой аппаратурой, замерший одинокой неподвижной точкой в неподвижной пустыне; они втроем, громко спорящие и бросающие друг другу бездумные фразы, да неизвестно откуда взявшийся светловолосый мужчина и горсть вопросов. Вопросов, которые Джейн, увы, никогда не умела оставлять без ответов. Их новый знакомый приносит в ее существование стремительно разрастающийся хаос, неудовлетворенность прежней жизнью, отчего та теперь кажется обыденной и ничтожной, не стоящей внимания и воспоминания, и некоторые объяснения, которые, в свою очередь, сами по себе требуют еще больше объяснений, но все же привносят удовлетворение от ее правоты в аспектах, связанных со строением мироздания. Однако, самое главное, он дает ей еще один ориентир и новое, прежде неглубокое, робкое, но теперь все больше овладевающее ею и укрепляющееся в ней ощущение собственной значимости. — Одно слово, — шепчет он в душном угаре ночи, когда ни единый всполох света, устанавливающий свои режимы, свои распорядки и правила не мешает им и не отвлекает их. — Одно твое слово, Джейн, и весь мир раскроется перед тобой. Она слабо улыбается, и кивает, и делает вид, будто по достоинству ценит отблески наспех всхоленного и взлелеянного, но уже глубокого чувства привязанности в его голосе – низком и шершавом. Она легко замечает их и понимает, что на верном пути, и принимает его слова близко к той вечно пустой дыре вместо сердца, которую ничем не может заполнить уже многие долгие годы. Те слова беззвучно падают в ее личную пустоту и безошибочно достигают самого дна.***
Джейн Фостер не знает, как это – сомневаться в своих действиях, догадках, поступках и выводах, но это именно то, что она делает, глядя на младшего не-брата Тора. Ее сомнения возвращают Джейн в те времена, когда ей еще не было стыдно жалеть себя, маленькую, всегда самую низкую, самую отстающую, лишенную родителей и цели для выживания – и принимать жалость от других. Ее сомнения заставляют ее просто чувствовать, приятное и неприятное, но, в целом – и она это знает и признает – необходимое; и поэтому не способна взрастить в себе к Локи ни отвращение, ни тем более ненависть. Она представляет себя фигурой на шахматной доске – ее нелюбимая игра, которой тщетно учил ее отец, и она пешка, отчаянно стремящаяся добраться до края любыми путями и стать ферзем; но до края того ей как до собственных мечт, как до кромки Вселенной, и не видно конца той дороги. Тор - король, и, как все короли, невероятно величественен, внушителен и значим – но и он не главный. — А знаешь, кто заправляет всем и всеми? — вопрошал из заточения прошлого отец, стремясь вызвать хоть проблеск интереса у его дочери к игре. — Игрок, дорогая. Лишь от него одного зависит, как будут располагаться фигуры на доске. От его выбора зависит все. Джейн взглядом упирается в блеск металлических вставок насыщенно-зеленого костюма и немного жалеет, что была никудышной слушательницей несомненно разумных и мудрых советов ее отца. Интуиция кричит ей, что Локи и есть тот самый игрок, и этот очевидный факт сбивает ее с толку, как и то, что этого, кроме нее, кажется, никто не замечает. Локи же в свою очередь пристально изучает ее взглядом, словно бы исследует, и отмечает про себя ее второе дно и одобрительно – если яд в его глазах, а остроту в изгибе губ можно назвать одобрением – улыбается. После той улыбки он накрывает ее своим телом в Свартальфхейме, ограждая и защищая, и отталкивает ее от разверзнувшейся бездны и сам чуть не угождает туда – Тор назвал бы это пожертвованием, искуплением, она называет это глупостью. Тем не менее, эти два связанных между собой, но никак не связанных с Локи обстоятельства затмевают ей взор своей неожиданностью и нелепостью и мешают ей разграничить два диаметрально противоположных понятия, разобраться, добро он все же или зло. Его тело погибает там, где мог бы воскреснуть его потерянный дух; его краткое присутствие в жизни Джейн оставляет после себя слабый привкус кислоты и больше – ничего. По окончании очередного, ставшим привычным городского беспорядка и незамедлительно последовавшего за ним недолговременного затишья Тор под одобрительными взглядами Эрика и не менее одобрительными, пусть и неуместными комментариями Дарси возвращается в Мидгард. Он голоден до нее, до ее прикосновений, до ощущения ее податливых губ на своей коже, но все же довольно сдержан, медлителен и мягок. Джейн принимает, вбирает в себя его мягкость с обманчивой покорностью и видимой радостью, но закрывает глаза, когда чувствует на себе неприятную тяжесть его тела. Под ее веками отметины чужих раздумий, огненных, оголенных, словно провода, смешанных с ее собственными, а еще – отблески зеленого, черного и благородного золотого. На одно слишком затянувшееся мгновение Джейн рада им, но затем приходит удивленное осознание, что те всполохи – мысли о Локи. Нет ничего, что она хотела бы меньше. Она лежит распростертая, нагая на измятой простыне, и пока его тело сгнивает и разлагается где-то на обочине смутно-серого, пыльного, затхлого мира, здесь и сейчас сгнивают и разлагаются скудные крохи ее души. Мысли о Локи не приносят ей облегчения, и она легкомысленно отмахивается от них как от чего-то несущественного, ненужного. Фигуры на шахматной доске не двигаются без воли на то игрока, и это единственное, что Джейн хорошо уяснила из всех рассказанных ей правил, но она жива, и она не собирается останавливаться, пусть ее личного края до сих пор не видно. И раз все остается по-прежнему, так, как было раньше, значит, она ошиблась; она ошиблась в нем и переоценила его. Какая жалость, думает она, оставаясь правдивой хотя бы наедине с собой, когда Тор, наконец, заканчивает; его жаркое дыхание больше не утыкается ей куда-то в шею, его семя стекает по ее бедрам. Такая растрата потенциала. А ведь он подавал большие надежды.