Квартира

Адриан прижался горячим лбом к стеклу, бездумно разглядывая проносящиеся мимо городские огни. Он бы нервничал, если б мог. Но он не мог, выгорел много месяцев назад, и думал только о насущных делах на ближайшее время. Он переспал со своей партнершей по съемкам потому что не нашел достойных причин отказать ей, а еще потому что у неё были синие глаза. Её звали Ло, коротко стриженная женщина старше него почти вдвое, загорелая, с хитринкой в лице и забавным гавайским акцентом. Когда Адриану хотелось себя погрызть, он думал о том, что Ло не заслужила ужаса встречи с ним. Ло любила его, он видел. Когда он лежал с ней на пляже, скрытый от людей крупными валунами, он наблюдал за ней из-под полуприкрытых век, впитывая в себя это зрелище - любящая его женщина. Ло отвезла его до аэропорта, когда он уезжал. Поцеловала в щеку, улыбнулась, погладила по волосам. Она, наверное, еще долго не двигалась с места, когда он ушел. Не смог смотреть как она ломается, и тоска хлещет из неё наружу, как кровь из разорванной артерии. Не смог вынести выражения её глаз, в точности такое, как было у Ледибаг, стоящей в дверном проеме, у Маринетт, которой он позвонил ночью я уеду на какое-то время и она ответила почему зачем как Адриан что случилось на его звонок, хотя они не виделись с выпускного, а не разговаривали еще дольше. Иногда Адриан думал - и эти мысли пугали его - что, родись и проживи Ледибаг тридцать восемь лет на Гавайях, она была бы в точности как Ло. Адриан включил телефон (на смену обоям с Ледибаг пришла фотография гавайского заката), глянул на время, вспомнил, что так и не перевел его, выключил телефон снова. Никто не звонил ему. Даже отец, хотя именно он выдернул Адриана в Париж. Адриан был скорее рад: он не знал, как держаться с отцом теперь, когда пожертвовал ради него всем. Отец - Адриан оценил иронию - его поступок не одобрил. Впрочем, Адриану было плевать. Ему теперь на все было плевать. Они повернули на Сен-Жермен, и Адриан прикрыл глаза. Даже из-под закрытых век огни жгли ему сетчатку. Он знал эти улицы. Адриан никогда не думал, что знать что-то может быть так больно. – Поверните здесь, — неожиданно попросил он таксиста. Тот хмыкнул и перестроился в другой ряд. У Адриана внутри все свернулось в тугой, напряженный ком. Он ведь обещал себе, что не будет, с того самого момента, как отец вызвал его, с той секунды, как осознал, что Париж неотвратим. Он клялся, что не пойдет к ней, когда покупал билет, когда держал его в руках, когда лежал на полосатом шезлонге с Ло и щурился на рыжий свет, пробивавшийся сквозь соломенную крышу крыльца, он умолял себя не делать этого пока чистил зубы и брился утром в день отъезда, он знал, что не пойдет к ней, поворачиваясь спиной к Ло в аэропорту, он спорил с собой в самолете, спорил, когда проходил паспортный контроль и забирал багаж; потом в зале ожидания, потом в такси. Адриан крепко зажмурился, надавил на глаза указательным и большим. Он всего лишь проедет мимо их... её квартиры. В квартире не горел свет. Через окно кухни он углядел темные очертания стоящего на подоконнике радио и массивную тень холодильника. Загорелся зеленый, машина тронулась, и Адриан спрятал лицо в ладони, надавливая на веки пальцами, будто стараясь запихать обратно кипящие злые слезы. Дышать было сложно. Они всё равно текли. Он быстро вытащил телефон, нашел знакомый номер, торопливо набрал "Может, поговорим?" и с чувством тошнотворного ужаса уставился на экран. Он не писал ей почти два месяца. Господи, он не писал ей почти два месяца... Такси остановилось возле нового дома Агрестов, намного скромнее предыдущего. Адриан сунул водителю несколько купюр, наверное, больше, чем стоила поездка, и торопливо выбрался из машины. Было холодно. Адриан понял, что забыл перчатки в салоне. Он никогда не был в этом доме. Габриэль Агрест встретил его на пороге, посмотрел долгим взглядом уставших глаз и молча повел внутрь. Его седой затылок и трость, на которую он тяжело опирался, поразили Адриана до глубины души. Пока его не было, отец стал старым. В доме было два маленьких этажа. Первый образовывала гостиная, кухня и ванная комната, на втором ютились две спальни - Габриэля и гостевая. Гостевую отец приготовил для Адриана. Это тоже показалось ему ироничным. Адриан с уколом печальной ностальгии вспомнил свою комнату в прошлом доме, с её стеллажами, играми, дисками, шведской стенкой и личной ванной. Вспомнил, как Плагг любил спать на нагретых солнцем полках, как Нино обожал ночевки у него, как Маринетт, опять чего-то испугавшись, пролила сок на его белый диван, и пятно не смогли вывести ни в одной химчистке, как Алья дразнила его из-за найденной под подушкой плюшевой Ледибаг, как Хлоя сидела с ним до глубокой ночи, обсуждая последние сплетни, как Натали приносила по воскресеньям стопку свежего постельного белья и старалась не шуметь, опуская его на прикроватную тумбочку, потому что боялась разбудить. Теперь там выставка современного искусства или что-то вроде. Адриан никогда по-настоящему не интересовался, что стало с домом после конфискации имущества. Отец провел его в гостиную. Из кухни с двумя чашками чая в руках вышла Натали. В простой одежде и без макияжа она выглядела моложе, чем Адриан ее помнил. Ребенком он никогда не интересовался, сколько ей лет. Натали, поставив чашки на низкий кофейный столик, поспешила к нему и крепко обняла. Адриан неловко обнял её в ответ, чувствуя знакомый запах её туалетной воды, который ассоциировался у него с домом гораздо больше, чем окна в пол и огромный обеденный зал. В горле стало тесно. Только сейчас он понял, как рад её видеть. После семейного ужина (Натали сидела за столом вместе с ними, а не стояла у отца за плечом, как он помнил), в течение которого Адриан отвечал на редкие ничего не значащие вопросы, он упал на кровать в "своей" комнате и уставился в потолок. Комната была безликая, как в отеле. Сумерки размывали её очертания; в наступающей темноте засветился экран мобильного. Адриан резко сел, и непонятная тяжесть, сдавившая горло, внезапно рухнула в живот - она ответила?.. Адриан вытер потные руки о брюки и открыл сообщение. Писала не она. "Адрианчик, я слышала, ты снова в Париже. Не составишь ли мне компанию?" (далее шел хорошо знакомый ему адрес) Он спрятал лицо в сгибе локтя. Даже через стены он слышал, как внизу тихо переговаривались отец и Натали, как её легкие шаги чередовались с тяжелой поступью отца. Он подумал о долгой ночи в этом доме, о доносящемся из гостиной бессловесном шепоте, о тревожных шагах, о темном экране телефона (конечно, она не ответит тебе, придурок), о том, что она где-то в этом же городе, что он бы бежал, если бы знал, куда... Продиктовав таксисту адрес из сообщения, Адриан натянул пальто, кинул в один карман телефон, а в другой ключи и вышел на освещенную огнями улицу. Он не видел, но знал, что отец и Натали переглянулись за его спиной. *** В подпольном казино блистали хрустальные люстры и украшения дорого одетых женщин. "L'abeille", официально ресторан, а неофициально - место досуга для очень богатых и влиятельных, не закрывался ни на час с момента своего открытия, и стал в этот вечер пристанищем для очередного благотворительного бала. Мимо Адриана проплыла средних лет дама в длинных перчатках. Под руку её вел бледный юноша в костюме-тройке, изъяснявшийся на ломаном французском - Адриан смутно помнил его по переговорам в Милане. Заведения подобного типа внушали Адриану отвращение. И всё же он был здесь, среди этих разодетых, постепенно напивающихся снобов, в облаке тяжелых духов, от которых становилось трудно дышать, и яркого света, обещающего головную боль. Ему не нравилось здесь, но ему не нравилось бы и в любом другом месте Парижа; здесь, по крайней мере, он был максимально далек от неё и всех призраков, напоминающих ему о ней. Здесь он мог хоть на пару часов перестать думать о том, что вновь делит с ней один город. В нише, возле столика из темного дерева, на низком бархатном диванчике сидела сама хозяйка заведения - Хлоя Буржуа. Её платье цвета насыщенного золота шло ей идеально. Взмахом руки отослав суетившегося рядом мальчика (Адриан бы не удивился, окажись тот сыном министра Бельгии или вроде того), Хлоя царственно указала ему на кресло напротив. Она не позволила себе улыбнуться, но по глазам он видел, что она рада. — Снова в Париже, дорогой? — спросила она, поправляя идеальную прическу. — Радуйся, что я нашла тебя раньше журналистов. — Я рад, — честно сказал он. — Думал, шумиха утихнет за это время, но как видишь... Адриан неловко махнул рукой и чуть не сбил со стола бокал... чего-то. Официанты здесь были неуловимы, как тени. — Как тебе Гавайи? Слышала, ты закрутил роман с местной актриской, — Хлоя не использовала оскорблений потому что превратила их в интонации. — Она была настолько хороша? Адриан поморщился. Он не счел нужным поправлять её, поскольку знал, что она сказала так нарочно, и отвечать он не стал тоже, поскольку его молчание было ответом само по себе. Он решил перевести тему. — Я видел мадам Буржуа на обложке журнала по садоводству. Твоих рук дело? Хлоя чуть приподняла уголки губ, обозначая усмешку. Её отношения с матерью становились сложнее с каждым годом, и они, поскольку имели больше общего, чем хотелось бы обеим, не упускали случая уколоть друг друга побольнее. — Она была ужасно против моего маленького бизнеса, — произнесла Хлоя, явно получая от этой мысли большое удовольствие. "L'abeille" был самым дорогим заведением Парижа, а его хозяйка - одной из богатейших женщин Франции. — Особенно её расстроило его процветание. Адриан усмехнулся. Среди многих людей, которых ему довелось знать детьми, Хлоя Буржуа была единственной, кто вырос именно тем, кем всегда хотел стать. — Дорогой, Рена просила передать, что она крайне недовольна твоим поведением и тем, что ты не сообщил ей о своем приезде. Она ждет тебя в гости завтра. — Что, так и сказала? "Крайне недовольна моим поведением"? Не похоже на Алью. — Она назвала тебя жопой бабуина, — чопорно ответила Хлоя. — Не могу сказать, что я с ней не согласна. Многие из тех, кто знал Хлою меньше двух лет, ни за что не поверили бы, что она умеет так выражаться, и это раз за разом напоминало Адриану о том, как сильно она изменилась, потеряв Ледибаг, и как мало, практически ничтожно, изменился он сам. Адриан знал, что из их супергеройской банды именно Хлоя тяжелее всех перенесла неминуемое отдаление Ледибаг. Хлоя любила её так сильно, что отпустила - впервые в жизни. Стоическое смирение Хлои перед лицом Отсутствия Ледибаг иногда было единственным, что помогало Коту держаться на плаву. Хлоя тосковала по Леди отчаянно, тосковала всем своим существом, и она научилась с этим жить. Она научилась, задолго до него, принимать тот факт, что Ледибаг не полюбит её в ответ. Это была одна из причин, по которой Адриан с некоторых пор находил её общество успокаивающим. — Я навещу Алью. Прости, что не сказал тебе, что приеду, я сам узнал всего два дня назад. Лицо Хлои смягчилось. Она поднялась с диванчика одним изящным слитным движением. — Проводи меня на выход, Адрианчик. Не заставляй Рену ждать, а то она завалит меня сообщениями, а я не могу себе позволить отвечать на них во время совещаний мэрии, сам понимаешь. Адриан подал ей светлую накидку и пошел следом за ней на выход, мимо освещенных площадок и полутемных уединенных балконов. За гомоном гостей почти не слышно было стука каблуков Хлои. К ней периодически подходили люди, она отделывалась от них парой мастерских фраз, которые даже самый предвзятый человек не смог бы назвать невежливыми. "L'abeille", с его роскошью и обилием темных ниш, подходил Хлое так же совершенно, как её золотое платье. — Ты слышал что-нибудь о ней? — светским тоном спросила Хлоя, пока они миновали практически безлюдный коридор. Если бы он не знал наверняка, он бы решил, что тема разговора совсем её не интересует. Слышал ли он что-нибудь о ней?... — Нет, — выдохнул Адриан, открывая перед Хлоей дверь черного хода. Ночной воздух обдал их прохладой и сыростью. — Боюсь, со мной она поддерживает столько же контактов, сколько с остальными. — Тогда, я думаю, тебе будет это интересно, — Хлоя щелкнула замочком на своей сумочке и достала сложенный вчетверо лист бумаги (не плотной надушенной бумаги, на которой писала сама, а обычной, затёртой и явно много раз просмотренной). Он резко втянул в себя воздух. Это была отсканированная газетная вырезка, на которой, в самом углу страницы, обведенное хлоиной рукой в аккуратную рамочку, было объявление о продаже квартиры. Их квартиры. *** Адриан не пошел к Алье. Алья звонила ему больше полсотни раз. Нино написал ему что-то ободряющее. Хлоя написала ему гневное сообщение. Он не ответил никому из них. Она не писала. *** Свадьба Натали и его отца была тихой, за столом, помимо новобрачных, оказались родственники со стороны Натали, сам Адриан и несколько коллег, которых за давностью лет даже его скрытный отец привык считать друзьями. Тем же вечером Адриан купил билет на первый попавшийся поезд дальнего следования. Его всё равно выдернули в Париж только на свадьбу. Он хотел уехать больше всего на свете, и ненавидел себя за трусость. Она, наверное, тоже его ненавидела. *** Адриан сидел на перевернутой канистре в гараже у Нино, периодически подавая ему инструменты. До его отъезда оставалось меньше недели. Сам Нино возился в механическом нутре старого Форда небесно-голубого цвета, и выезжал из-под него только чтобы забрать что-то у Адриана из рук. — Хорошо что ты вернулся, — сказал он, кашляя из-за сыпящейся в лицо пыли и металлической стружки. — Мы все по тебе скучали, Лука даже хотел ехать за тобой. Адриан улыбнулся: — Не доехал. Где он сейчас? Подозреваю, играет прохожим на улице где-нибудь в Мадриде. Из-под машины послышался низкий, грудной смех Нино. — В Копенгагене. Дверь в гараж распахнулась с душераздирающим скрипом. На пороге стояли Макс и Аликс с ящиком энергетиков под мышкой. В узкой черной юбке и белой рубашке с закатанными до локтей рукавами она производила неизгладимое впечатление. Макс не улыбнулся, но как-то неуловимо расслабился, когда увидел Адриана на его привычной канистре, а лицо Аликс расплылось в широченной улыбке. Это каждый раз удивляло его: они знали. Он был трусом. Хуже, он был лжецом. Его ложь чуть не стоила им всем жизни. Его слабость и страх лишили их самого ценного, что было в их команде - доверия Ледибаг. Он вспомнил вдруг, как она стояла на крыше в день битвы, остролицая, с глазами как два автоматных дула, такая маленькая среди корежащего мир хаоса, и все они заняли места за её спиной. Они знали, что он предал их, что изматывающий год перед Битвой, да и сама Битва была во многом следствием его ошибок, и всё равно они были рады его видеть. Они - он бы смеялся, если б мог - его простили. Хлоя его простила. Нино выехал из-под Форда с измазанным маслом лицом и махнул им рукой, в которой все еще была зажата тонкая трубка. Аликс сгрузила энергетики в угол и сама устроилась рядом с ними, заняв старый раскладной стул. Адриан почти не слышал, о чем она говорила, только смотрел на её розовые волосы и думал, что давно бы сошел с ума, владей он её силами. Разговор обтекал его стороной. Он был чужим здесь - как и везде. Адриан проверил телефон - не потому что всерьез ждал, а потому что желание получить от неё хоть что-то было сильнее любых доводов разума. Когда-то в этой тесной мастерской с лампочкой без плафона под потолком он чувствовал себя больше собой, чем где угодно еще на этой глупой тесной планетке (за одним известным исключением), но... Гараж был домом Нино, как L'abeille был домом Хлои; он был здесь желанным, но всё же гостем. Карапас и Рена Руж улыбались ему с постеров на стенах. Ниже, под постерами, скотчем к стене были приклеены фотографии. Некоторые из них (он тяжело, сухо сглотнул) были копиями тех же фотографий, что отобрала Ледибаг для магнитно-холодильниковой коллекции. Адриан подошел к ним поближе и кончиками пальцев очертил контур её лица, бесконечно юного, сияющего улыбкой. — Она подстриглась, — раздалось за его спиной, и он подскочил. Это была Алья с термосом в руках. — Будешь чай? — Подстриглась? — тихо спросил Адриан, отнимая руку от фотографии. Лицо на ней осталось таким же - застывшим в мгновении вечного счастья, теперь навсегда потерянного. — Я не знал. Алья вздохнула. В её глазах проскользнуло какое-то сложное взрослое чувство. Ему отчаянно хотелось расспросить Алью обо всем, но он не стал. Может, потому что Ледибаг сказала бы ему сама, если бы хотела, чтобы он знал. Может, потому что узнать это от Альи было бы слишком больно. Может, потому что она не позвонила ему ни разу за прошедший почти что год. Не ответила ни на одно его сообщение. Потому что молчит сейчас. Потому что он оставил ей не просто свое сердце, а все, что у него было - любовь, семью, счастье, тепло и дом - и она продает квартиру. Потому что какой-то чужой человек будет ходить теперь по их кухне, спать в их спальне, мыться в их душе. Кто-то выкинет мебель, которую они с Ледибаг провозили и собирали полутайком, чтобы скрыться от пронырливых журналистов; кто-то переклеит обои (никаких больше царапин в местах, где Бэт точил об них когти), установит другую ванную, сменит холодильник на более новый, не включающийся с барахлящим хрипом посреди ночи... Кто-то займет их место и будет жить там, будет счастлив или несчастлив, как были они, кто-то въедет туда со дня на день и уничтожит все, что осталось Адриану от семьи. В такие минуты он жалел, что не погиб в Битве. *** Его комплект ключей все еще подходил: она не сменила замки. Он вернул билет. *** Он следил за разницей во времени, чтобы знать, когда она бодрствует, а когда спит. Иногда он почти видел её (в неизвестной одежде, с неизвестной сумкой, прической, подругой, жизнью), спешившую в университет или из него, когда знал, что для этого пришло время. Он мог провести часы, представляя её комнату. Бывали дни, когда он видел её постоянно, объемный образ на изнанке прикрытых век, и это было одновременно больно и хорошо. Он мог нарисовать её в полнейшей детализации, в любой момент времени: вот она сидит за соседним столиком в широкополой соломенной шляпе, вот ждет его со съемок, вот пьет коктейли с Ло и посмеивается над ним немного, вот мажет пантенолом обгоревшие плечи, вот лежит под тонкой белой простыней с телефоном в руках, и блеклость экрана высвечивает в темноте её лицо. Иногда он почти обращался к ней, останавливая себя в последний момент. Иногда он проводил полночи, расхаживая из угла в угол, споря с ней до хрипоты, пытаясь то обвинить, то оправдаться, то вымолить прощение. В минуты исключительной слабости он писал ей. Несколько раз он действительно отправлял ей сообщения. Она никогда не отвечала. До сегодняшнего дня. *** Они сидели за столом на кухне и молчали. Снова. Ледибаг вертела в пальцах кольцо Кота Нуара, которое он отдал ей перед тем как уехать. В коридоре невыносимо громко тикали часы. На холодильнике больше не было фотографий. Пестрых занавесок в горох не было тоже. В коридоре ему пришлось перешагнуть через коробки. Пахло пылью. Напротив него сидела чужая Ледибаг. Она была испуганной. И уставшей. Он смотрел на нее и никак не мог понять, за что любил её столько времени. Адриану отчетливо казалось, что он пришел в чью-то чужую жизнь. — Думаю, я кое-что должна тебе, — тихо сказала она наконец. Её волосы, теперь слишком короткие для любых ленточек, казались в темнеющей кухне черными. — Прежде чем ты начнешь извиняться. Адриан хотел возразить, он не собирался извиняться перед этой чужой женщиной. Но потом он вспомнил, что за этим и пришел сюда. Она была его Леди. Когда-то очень давно. Она подняла на него глаза, серые в подбирающихся сумерках, темные и решительные. — Тикки, отмена трансформации. Он отвернулся быстрее, чем успел подумать об этом. На стол легли теплые розовые блики её трансформации. Он разозлился на себя за трусость и резко поднял на нее глаза. Он знал её. Он почти рассмеялся из-за нелепости всего происходящего. Он знал её. А потом он понял кое-что еще. Маринетт, влюбленная в Адриана; Кот Нуар, влюбленный в Ледибаг. Идиоты, идиоты, идиоты. Он все-таки рассмеялся. Он смеялся, пока перед глазами не начало плыть, пока она не встала со своего места и не обняла его за плечи, неловко наклонившись, и он смотрел на волоски на её шее, и они то расплывались, когда вода в глазах начинала накапливаться, то снова попадали в фокус, когда она срывалась вниз. Адриан вцепился в неё и плакал, как когда-то давно, вечность назад, на этой же кухне. Она была Маринетт, он разбил ей сердце. Она была Ледибаг, он её предал. Она сделала ему так больно, что он ненавидел её. Руки Маринетт гладили его по волосам. От неё пахло выпечкой, её свитер колол ему лоб и щеку. Часы тикали. За окном проезжали машины. Совсем стемнело. Она, наверное, чертовски устала стоять, склонившись над ним. Он чувствовал столько всего, что это с трудом в нем помещалось. Они больше не были напарниками. Они даже не были друзьями. Но чужими они не были тоже. И он знал, глубоко внутри, глубже страха, боли, отчаяния и одиночества, он знал - никогда не будут. Он был наконец-то дома.