Дикий-дикий Восток...

      — Кто тебя научил петь? — голос Эрика был непривычно взволнованным. Обычно он всегда был как-то более флег-ма-тич-ным, вот!              — Никто, — пожала плечами я.              — Не ври мне, — в его голосе мелькнули что-то похожее на злость или раздражение.              — Друзья никогда не врут, забыл? — я примиряюще улыбнулась. — А петь любой дурак может, для этого нужен только слух и голос.              — Над голосом надо очень долго работать, иначе можно получить на выходе вторую тетю Карлотту! — практически рявкнул на меня мужчина.              — Не ори на меня, а то сейчас вмажу, я тебе не ваши скво, на меня орать нельзя! — завопила я, отскакивая от кровати и прижимаясь спиной к стене. После чего зарычала, сжимая кулаки. — Я не хочу тебя бить, правда. Но всегда лучше начать угрожать, тогда могут решить, что ты всерьез и драться не будут, а ты сейчас на меня кричишь, как кричала Карлотта перед тем, как начать бить. И если от Карлотты мне никуда не деться, то тебе я лупить себя не позволю! Если за дело, то еще можно, а вот так вот просто — ни в жизнь.              — Прости, Жози, — тихо произнес он. — Я не хотел… Больше не буду кричать. У тебя просто… Необычный голос.              — Тебя бы заставляли подражать койоту в течение десяти лет — еще не так бы пел, — фыркнула я. — А слух у настоящего индейца должен быть таким, чтобы на расстояние лиги слышать, как змеи ссут, вот! А я настоящий индеец и поэтому слух у меня хороший, а голос… Когда ты можешь кричать как койот так, чтобы тебе верили койоты, то спеть песенку сможешь без проблем.              — Не без проблем. Кое-что ты пропускаешь.              — Ага, самые большие перескоки, я их делать не умею, — согласилась я.              — Я тебя научу.              — Зачем?              Эрик внимательно посмотрел на меня. Чуть сощурился, после этого вцепился руками в одеяло.              — Зачем… изучать музыку? Я… Я не знаю. Я все время живу здесь, я только и делал с детства, что слушал оперу…              — Бедненький… — сочувствующе погладила его по голове я. — Ну, то есть, это ведь плохо, когда заняться нечем и вот это занудство на сцене только и слушаешь целыми днями.              — Это не занудство, а искусство, — брови Эрика сошлись к переносице. Дырки на месте носа сдвинулись ближе к глазам, по выражению лица можно было понять, что я его разозлила. Ну и что? Пусть злится дальше!              — Мне не нравится. Дурацкие платья, все скво в этих операх тупые, мало танцев и нет костра. А еще, чтобы было весело, петь должны все.              — Все? — со странным ужасом в голосе произнес Эрик. — А если они не умеют петь или поют, как твоя тетя, что тогда?              — И что? Теперь за это их унижать и мешать петь? — возмутилась я. — Песни должны приносить радость и веселить, а чтобы весело — надо, чтобы пели все. Знаешь, какой гвалт стоял вечерами в таверне Рикардо? Иногда, правда, все заканчивалось драками, но тогда надо было только под стойку спрятаться и тихо сидеть, потом раненых к папе, а трупы унести и полы со столами помыть и на место поставить, а до этого все пели и было весело! Про пиратов, про ром, про… Про всякое неприличное, — я, кажется, покраснела. Отвернувшись, заметила, что расплелась косичка. Вот жопа койота! Настоящие индейцы не разбрасывают свою шерсть по прериям, это ведь самая настоящая улика!              А Чоси еще говорил, что у меня волосы светлые, как солома и на ветках их сразу видно. Он меня так и находил, когда я маленькая вокруг деревни гуляла. А еще — так нас нашли индейцы, когда мы с тем мальчиком спасались от плохих белых. Так что улика — это хорошо, но только когда ты сам ее оставляешь.              — А вот это мне нравится. Про принесение радости, имею в виду, — Эрик снова чуть улыбнулся. — Жозефина, а ты разве никогда не хотела… Петь? Вот так, как в Опере? Как твоя тетя Карлотта, как…              — Нет. Я не хочу спать в постели с дядей Колетти, — насупилась я.              Эрик поперхнулся и закашлялся.              — Что ты имеешь в виду?              — Для того, чтобы петь в опере, надо спать в одной постели с дядей Колетти или с… Тут несколько есть тех, кто Оперу спонсирует, так что можно еще с кем-то из них. А я не хочу. Я их совсем не знаю. И я не ваши европейские скво, чтобы за роль спать с тем, кто не нравится и чтобы он трогал меня везде и еще всякие вещи делал, которые делают ковбои с девочками мадам Розмари по ночам.              — Ну вот что, для столь юного дитя твоя распущенность просто… Просто парадоксальна! Откуда ты этого нахваталась!              — Дырка.              — Что?              — В заборе борделя дырка. И в одной из комнат на первом этаже. Ну мы Чоси и Хосе ходили смотреть, что можно со скво делать. Нам это надо. Просто Хосе пришел к выводу, что мне тоже нужна скво также, как и им, потому что если я сама буду скво, то это значит, что я должна буду сидеть у костра, готовить еду и стирать одежду, а я всего этого не умею, верней, стирать умею, но очень плохо, зато я хорошо стреляю из лука, могу кричать койотом, держусь на лошади без седла и охочусь, но только не так, как европейцы, которые для развлечения с собаками, а как настоящие индейцы за едой и шкурами для одежды. Вот, я тебе сейчас покажу!              Лисья шкурка нашлась в самом дальнем углу чемодана. Если собрать еще несколько таких же шкурок, то можно сделать теплое одеяло. Я это и хотела сделать, но не успела.              — Она целая. Хороший был охотник — выстрелил точно в глаз, — чуть улыбнулся Эрик, проводя рукой по выделанному меху. Выделывала не я, а одна скво — я выделывать не умела.              — Спасибо, — я чуть кивнула, пряча улыбку до ушей. Было приятно, что кому-то нравится, как я стреляю. — Жалко, что мы с Чоси так и не выяснили, кто лучше стреляет из лука — каждый год соревновались, а в итоге результат одинаковый и я даже не могу сказать, что в чем-то лучше друзей, потому что на лошадях мы держимся одинаково хорошо, но если лошадь понесет, то удержится на ней дольше Хосе. Еще Хосе лучше стреляет из револьвера, а Чоси бросает лассо. Я вот лассо не умею, хотя я учусь и очень стараюсь, правда, но все равно не умею. А Чоси умеет и Хосе тоже, но не так хорошо как Чоси…              Дыхание внезапно перехватило, как будто резко закончился воздух. В памяти всплыл последний вечер в деревне. Маленький Родриго, который кричал мне «Жози, ты обязательно должна найти себе в Европе скво», улыбающийся Хосе, который орал, что если смешать вот эти два напитка, то будет веселей. Мадам Розмари, которая пришла в таверну ругаться со старым Лиамом. Не знаю, почему, но они все время ругались. Хосе и Чоси, которые…              — Жози… Жози, почему ты плачешь? Я тебя чем-то обидел? Прости, пожалуйста, прости, я вовсе не хотел…              — Я домой хочу-у-у-уууу!!! — я разревелась. Обычно я убегала, чтобы реветь, потому что настоящие индейцы не должны плакать на виду у всех. Они вообще плакать не должны, но если хочется, то можно, но не на виду у кого-то, кто будет дразнить… Но Эрик вроде хороший и… не будет, не будет, ведь правда? Потому что друзья не должны дразнить, когда плохо, совсем плохо. А у меня все действительно плохо, потому что я только что поняла кое-что важное. Я больше никогда не увижу прерию и своих друзей. Тетя Карлотта не платит мне денег, а все, что было у отца, ушло на билеты нам во Францию, а потом на лечение. И я теперь… Они же дорогие… Мне ведь никогда… Куда меня возьмут на работу? Служанкой, костюмершей, официанткой? Я ведь никогда не насобираю на билет, чтобы вернуться домой… Я ведь никогда… Я обещала друзьям вернуться, но теперь… Теперь…              Все это я сбивчиво рассказывала Эрику в последующие полчаса, перемежая рассказ ревом и размазыванием слез по лицу и по рубашке мужчины.              — Ты настолько хочешь туда вернуться? — тихо спросил он у меня.              — Это единственное место, куда я могу вернуться. Я… Я же там дома, понимаешь? А вот это все здесь… Оно же чужое! Там на меня просто как на чудачку смотрели те, кто знал, что я Жозефина, а не Жозеф, а здесь все косятся на штаны и рубашку и… и… И тетя Карлотта сказала, что если я продолжу заплетать так косички, то она их обрежет совсем, а… а…              — Тише. Тише. Не плачь, Жози, не плачь… Я знаю, как помочь твоей беде.              — Как? — слезы высохли практически мгновенно. Когда знаешь, что из проблемы есть выход, верней, из проблемной ситуации, верней — из полной жопы койота…              — Служанка не заработает много денег, все верно. Но певица, а тем более — примадонна... Если ты заменишь Карлотту на сцене Оперы, то…              — Я. Не хочу. Спать. В постели. С дядей Колетти. От него сигаретами воняет! — возмутилась я.              — Не надо будет спать с дядей Колетти, потому что…              — С другими я тоже спать не хочу, потому что я их совсем не знаю — они могут быть хуже и страшней дяди Колетти, а еще европейцы могут быть жестоки к своим скво — бить их или за волосы таскать и я тогда убью, а меня из тюрьмы потом не выпустят.              — Я займусь…              — Ты будешь сам спать в одной постели с дядей Колетти? — я покраснела. О таком я слышала краем уха, но не думала… — Но тогда примадонной будешь ты а не я и…              — Нет, я хотел сказать, что смогу продвинуть тебя на сцену…              — Мне что, надо будет спать в постели с тобой?! Да ни… — я хотела сказать «ни за что». Потому что Эрик жуткий, потому что он старый и потому, что я его тоже совсем не знаю. А еще — потому что он друг, а с друзьями не спят, с друзьями дружат. И мне нельзя спать с друзьями — так мы договорились еще в детстве с Хосе, а потом и с Чоси: если меня не будут считать скво, то я смогу играть с ними, а они не должны будут за меня драться, а значит — можно будет спокойно дружить даже когда вырастем.              — Да замолчи, несносное ты создание, — пробормотал Эрик, устало прикрывая глаза и откидываясь на подушку. Одной рукой мужчина подтянул одеяло на плечи, вторую забросил себе под голову. — Если тебя научить петь так, как полагается в Опере…              — Не выйдет, — обрубила я. — Во-первых, у меня нет этого… Образования, вот. То есть, одно дело когда ты умеешь петь и поешь и совсем другое, когда ты ни в какой школе не учился и просто уроки вокала не брал. Откуда я знаю, как там правильно это петь? Можно, конечно, подсмотреть, но одно дело когда подсматриваешь, а другое дело — когда показывают. Когда подсматриваешь, можно научиться волосы заплетать, бантики завязывать, а когда речь идет о том, чтобы что-то делать, то надо чтобы учили. Меня вот с повязками папа учил работать, а если бы я только смотрела, то не смогла бы ничего делать сама. И из лука стрелять меня тоже учили, показывая, а петь меня учить некому было — в прериях просто поют, без оперы. Когда скучно, когда нечего делать, когда праздники какие-то или все пьют, а…              — Жозефина, я прошу, заклинаю тебя всем, чем только можно — не надо так много болтать, ты мне не даешь сказать ни единого слова. Я могу научить кого-то петь.              — Научи тетю Карлотту! Тогда мне не надо будет делать затычки для ушей.              — Я не хочу учить петь твою тетку, Жозефина! Хочу научить петь тебя. Тогда ты сможешь выступать и заработаешь денег на возвращение домой, хочешь?              — А мне точно не надо будет спать с тобой в одной постели? — недоверчиво произнесла я. Конечно, Эрик мой друг, но с этими европейскими мужчинами всегда надо держать ухо востро. Конечно, я не красивая скво, но даже некрасивых скво европейцы могут тащить в постель. Яркий пример тому — вчерашний знакомец, получивший от меня за лишнюю прыть удар ножом. Как бы мне еще это боком не вышло.              В прериях нет никаких законов. Ну, то есть, в городах есть шерифы, иногда можно столкнуться с так называемыми «регуляторами», но все-таки в прериях человеческая жизнь мало ценится и в случае чего вас просто убьют. А если человек знает, что его за определенные поступки могут убить, то он не то что трогать скво — смотреть на нее побоится.              Меня вот никогда не трогали. Сначала многие вообще не знали, что я девочка. Когда ты носишь мальчишескую одежду и постоянно прячешь косички под шляпу — никто и не подумает, что Жозеф на самом деле — Жозефина. А те, кто знал, что я скво, помнили еще и о том, что я единственная дочь доктора, а доктор, то есть мой папа, был один на несколько деревень. Поэтому меня никто никогда не обижал. Ну, верней, меня дергали за косички Хосе и Чоси, драл лозой старый Лиам, а офицер из форта как-то обозвал драным койотом, но они не пытались меня обидеть всерьез так, как это делал тот мужик вчера.              — Тебе не нужно меня бояться, Жози. Я ведь твой друг, верно? И я тебя не обижу.              Все верно. Друзья дружат, друзья не будут считать меня скво, а значит — просто помогут, а не так, как дядя Колетти. Вот и хорошо. Вот и…              — А меня вообще можно научить? — все еще сомневаясь, задала вопрос я. Кричать койотом учили с шести лет — именно тогда так уж вышло, я оказалась в индейском племени. Тогда же меня начали учить лазать по деревьям и стрелять из лука. А уже потом, два года спустя — кататься на лошади. Еще пытались научить бросать лассо, но я так и не умею до сих пор. А еще индейцы говорили всегда, что многим вещам можно научиться только когда совсем маленьким начинать.              — Я тебя научу, — со вздохом произнес Эрик. Поморщился и повернулся набок.              — Болит? — я села на край кровати и протянула руку к его плечу.              — Болит, — тихо произнес он, закрывая глаза и, неожиданно подавшись вправо, ткнулся лбом в мою руку. — Спой мне…              Спела. Правда, слов я не знала, но ту штуку, которая тетя Карлотта пела, у меня воспроизвести получилось. Наверное, даже лучше, чем тетя Карлотта, потому что на тетю Карлотту Эрик ругался, а от моего пения он снова заснул.       

***

      Вздохнув, Эрик снова положил руки на клавиши, беря знакомый аккорд.              — Трям-трям-трям-трям-трям! — прилежно пропела девчонка за его спиной.              — Ну не «трям-трям-трям-трям-трям» это, не «трям-трям-трям-трям-трям»! Это до, ми бемоль, соль, си бемоль и до.              В сердцах он едва не саданул по клавишам кулаком. Признаться, когда он брал на себя роль учителя этой своенравной кобылицы из прерий, он думал, что это будет легче. Сейчас, два месяца спустя, была проделана львиная доля работы! Все штрихи были закреплены, все было доведено практически до совершенства… Кроме одного — обучения девочки нотной грамоте.              О том, что она не знает ни одной ноты, Эрик узнал совершенно случайно и только к концу первого месяца занятий. Тогда ему было лень встать и пройти к инструменту самому и он попросил Жозефину нажать ля первой октавы. Наверное, его глаза в тот момент, когда он понял, что именно упустил в ее воспитании, стали абсолютно круглыми.              Не знать нотной грамоты, но при этом без тренировки чисто брать самые верхние ноты сложнейших оперных партий! А после буквально пары недель разработки голоса — работать над пассажами на уровне оперной хористки, закончившей консерваторию! Но по-прежнему не знать ни одной ноты…              И если бы дело было только в нотах… Ему пришлось обучать дикаря из прерий всему! Как стоять на сцене, как вести себя, как правильно брать нож и вилку, потому что они в прериях, видите ли, едят жареное на костре руками, а она, как самый цивилизованный представитель тех мест, может еще и ложку использовать… Сначала при взгляде на предстоящий объем работы Эрик схватился за голову. Но потом, здраво рассудив, что если девочку научили кататься на лошади и стрелять из лука какие-то индейцы, то уж его педагогических талантов должно хватить на прививание хороших манер, он взялся за дело.              И снова поразился необычности воспитания девочки. Та в шестнадцать цитировала Маккиавелли, пусть и не совсем точно, но становилось ясно, что работы ученого она прочла и поняла если не все, то большую часть. При этом она не могла зашнуровать корсет, потому что просто в глаза не видела раньше ничего подобного! Могла часами поддерживать с ним разговор на какую-нибудь философскую тему или, поинтересовавшись астрономией, без проблем понять содержимое далеко недетской и тяжелой для восприятия книги, но при этом даже не знала о том, кто такой Ван Гог. А Леонардо да Винчи, сей светоч изобразителного искусства, ею воспринимался исключительно как талантливейший изобретатель и величайший ученый своего времени! Такое ощущение, что из программы воспитания этого ребенка целенаправленно вычеркнули все, что было связано с высоким искусством! Хотя произведения классиков она читала, при этом, правда, не приходя в восторг от «нудятины». Из-под подушки у нее Эрик постоянно вытаскивал то Майн Рида, то Джека Лондона, то еще каких-нибудь писателей, чьи творения явно нельзя было назвать подходящим чтением для женщины шестнадцати лет от роду…              — Да откуда я знать-то должна, что это си бемоль, а не ля диез? И вообще, если твой до на самом деле ре дубльбемоль, что тогда? С трям-трямом проще, по крайней мере. Уж точно не ошибешься и лишнего не нагородишь. Зачем вообще напридумывали такую дурацкую клавиатуру и такие же дурацкие ноты? Взяли бы да назвали каждую ноту по звуку, который она издает. Ну, то есть чтобы до — это до, без всяких там «дубльбемолей». Та, что между «до» и «ре», допустим — «де». И так далее. И всем было бы понятно, и писать эти ваши партитуры было бы проще! И ставить при этом между строчками белые кнопки, а черные — прямо на них сажать и не было бы вот этого вот… — принялась что-то доказывать Жозефина, отчаянно жестикулируя. В тот момент, когда они уже готовились продолжить репетицию… Эрик сразу же ввел правило — обсуждать все посторонние вещи только после занятий, так что к теме «де» они еще могли вернуться не один раз. Так вот, в тот самый момент Жозефина подняла руку, сжимая ее в кулак. Этот жест означал, что кто-то идет к месту, где они находились. Уже выяснилось, что слух у девочки, жившей в прериях, чуть лучше того, который развился у Эрика в результате жизни в подземельях, поэтому именно в обязанности девушки входило слушать и предупреждать о возможной опасности. Не прошло и минуты, как Призрак Оперы скрылся в потайном проходе, а Жози осталась в пустом классе одна. Это, кстати, тоже она предложила — не прятаться вместе, а чтобы прятался только Эрик. Потому что если сначала кто-то слышал игру издалека, а потом она вдруг исчезла, то это будет подозрительно, а так всегда можно будет сказать, что это Жозефина пыталась что-то наигрывать.