always here, always on time

Тина, прижавшись спиной к стене, оглядела помещение в поисках чужака. Но узкая комната оставалась пустой. Она поднялась и стала судорожно открывать раздвижные дверцы, но находила там все то же — пустая уборная, шкаф, ниша со столом. — Что за черт… — пробормотала она тихо. Но он все равно услышал. — Не ищите меня глазами, мисс Голдстейн. Проходить сквозь стены я пока не могу. Вы ведь меня узнали, смею спросить? — Это какое-то волшебство Латиума? — Тина стала осматривать стены. — Не пойму только, на какой эффект оно рассчитано. — Нет, в Латиуме другие воспитательные методы. Вы познакомитесь с ними не позднее сегодняшней ночи. А наш разговор — напротив приятное нарушение местных правил. Поймёте, когда проведёте здесь хотя бы неделю. На какой срок вас арестовали? — Не ваше дело, господин Гриндевальд. Как у вас, Мерлинова борода, это выходит? Без волшебной палочки? Снова тихий смех. — Вы ограничиваете сами себя, когда верите, что ваша сила в палочке. Слепым маглам нужна трость, чтобы ориентироваться в пространстве, но волшебникам не обязательно им уподобляться. — Для магии нужен инструмент, — непреклонно возразила Тина. Она вернулась в кровать и уселась на ней по-турецки. — Если у вас нет инструмента, значит есть помощник. Кто-то ведь обслуживает это место: готовит еду и убирается. Первым завтрашним делом Тина назначает себе написать донесение в аврорат и управление тюрьмами. Самый опасный преступник современности общается с соседями по изолятору! Ох, просто немыслимо. — Если вы надеетесь отправить утреннюю сову в МАКУСА, вынужден вас разочаровать, мисс Голдстейн, письменные приборы здесь не для писем. Для дневниковых записей, чтобы заключённый сходил с ума медленней, — словно прочтя ее мысли, заметил Гриндевальд и с усмешкой закончил, — Если у вас есть ещё вопросы об этом месте, не стесняйтесь их задавать. Тина решила, что, несмотря на сказанное, оставит записку на подносе с завтраком. Кто-то ее обязательно прочтет. — Я иду спать. Будьте добры, — она попыталась вложить в эти слова как можно больше яда, — замолчите. Я не желаю вести беседы с преступником ни сейчас, ни завтра, ни в любой другой день моего здесь пребывания. Гриндевальд смолчал. Тина забралась под тонкое одеяло, закрыла глаза и попыталась опустошить голову от навязчивых мыслей. Через несколько минут источник этих мыслей сказал: — Тина, помните, что под куполом потолка есть барьер. Пёс сквозь него не пройдет. — Что?.. — Она встревоженно приподнялась на локтях. — Что за пёс? Но ей не ответили. *** Жёсткая койка, до конца не погасший свет, тяжёлый день — Тина была измотана, но сон не шел. Безуспешно она досчитала до пятисот, применила дыхательные практики и даже опробывала совет из «Ведьмополитена» Куинни — представить единорога на залитой луной поляне. Она не знала сколько времени прошло с момента последней реплики Гриндевальда, когда в густой тишине камеры услышала шорох, а затем до ее носа долетел отвратительный запах, больше всего похожий на вонь гниющей рыбы. С нарастающим чувством паники, Тина выскользнула из-под одеяла, опустила ноги на пол и огляделась. Рука ее на автомате потянулась к карману с палочкой, но, разумеется, нашла лишь пустоту. Шорох, сухой, словно от вороха осенних листьев под ногами, повторился. Вспомнив слова Гриндевальда, Тина медленно подняла голову и не смогла сдержать крик. Существо, занявшее весь потолок, обратило к ней длинную морду и раскрыло страшную, полную острых зубов пасть. Вместо рыка или иного звука из горла твари вырвался столп синеватого света. Если бы она не сидела на кровати, то упала бы — Тина ощущала эту предательскую слабость в коленях, сковавший спину ужас, почувствовала как отвисла ее челюсть. Во все глаза она таращилась на чудовище, которое взволнованно водило носом по воздуху, словно чуяло, но не видело пленницу. В голове Тины билась одна-единственная мысль:"отвернись-отвернись-отвернись». Здесь наверняка применено то же заклинание, что и в зале суда — прозрачный барьер. Тина усилием воли опустила голову и заслонила лицо дрожащими руками. — Я не буду смотреть, не буду смотреть… Они не могут скормить меня монстру, — всхлипнула она против воли. Тварь над ней зашевелилась опять. Ее вытянутое, облаченное в шипастую шкуру тело билось в куполе потолка, когти скребли по стенам. Тина слышала его, чувствовала его мерзкий запах. Не выдержав, она метнула взгляд наверх и ей показалось, что чудовище опустилось ниже. — Тина? Она вскрикнула от неожиданности, и сразу закрыла рот ладонью. — Оно не нападет. Пробудет на потолке до рассвета, но не опустится ниже. Не смотри туда, просто не смотри. — Мне страшно, — по щекам потекли слезы, стоило признать очевидное. — Что это за чудовище? — Однажды, в образе Персиваля Грейвса я ужинал с Имельдой Таунс, главой департамента тюрем. Мы обсуждали события в Нью-Йорке, когда обскур только начал свои нападения. После изрядной порции вина она намекнула, что в городе есть тварь, которая может сеять подобные разрушения, но она сидит на привязи и служит МАКУСА. Имельда назвала ее «пёс Тиндалоса», хотя как видишь, на собаку эта тварь не похожа ни капли. Поверь, я также не сдержал крика, когда впервые увидел ее нависшую голову над своей койкой. — Меня сейчас стошнит от этого запаха, — Тина обняла себя за плечи. — Можешь укрыться в уборной, пересидеть ночь на поддоне душа. Возьми одеяло. — Голос злого гения был полон спокойной заботы. — Почему вы помогаете мне? Я ведь непосредственно связана с вашим арестом. — О, Тина, — Гриндевальд засмеялся. — Я не опереточный злодей, затаивший месть. А что касается ареста… Это лишь результат моих ошибок, за которые я несу ответственность. И немного вашего везения. Отправляйся в ванную. Тина кивнула в пустоту, стянула одеяло с кровати и, стараясь двигаться как можно бесшумнее, юркнула за одну из раздвижных дверей. Забившись в угол и зажмурившись, она все равно слышала как пес ворочается в тесном пространстве, тщетно пытаясь найти свою добычу. Монстр, как и предсказал Гриндевальд, исчез с рассветом. Тина, не сомкнувшая глаз, выбралась из своего укрытия и размяла затекшие ноги. Ее подташнивало, голова кружилась, но первым делом она села за стол и потянулась за пером. Докладная записка вышла короткой, но емкой: Тина описала, как с ней связался Гриндевальд и выразила опасение, что он может оказывать влияние на других заключенных, а также готовить побег с помощью своего неизвестного пособника. Она аккуратно сложила бумажный лист, и только после этого рухнула на кровать и забылась беспокойным, полным тревоги сном. *** Когда Тина очнулась, на столе стояло два подноса — с остывшими завтраком и обедом. Она взяла сэндвич и без аппетита сжевала его, запивая холодным чаем. Пристроила к пустой посуде свое донесение. Подносы плавно уплыли за стену. Задумчиво посидев в тишине несколько минут, Тина вновь потянулась к перу. — Дорогой Ньют, отправляю тебе описание такой твари, что даже ты не счел бы ее достойной охраны, — с горькой усмешкой начала она свое письмо в никуда. Подробно, насколько позволяла память, Тина описала внешний вид чудовища, которое (она думала об этом с ужасом, холодившим внутренности) еще не раз ее посетит. — Я впечатлен, — уже знакомый голос раздался, когда Тина поставила последнюю чернильную точку и отодвинула бумагу. — Что бы ни говорили завистники, вы не зря работали в аврорате. В вас чувствуется стержень, Тина. — Я дрожала до самого восхода, словно кролик в силке, — Она откинулась на спинку стула. — Да, но потом первым делом привели мысли в порядок — описали монстра и нашли безопасный выход эмоциям. — Зачем он здесь, — против воли вырвалось у Тины. — Неужели мало того, что человека помещают в каменный мешок. — Они хотят сломать нас. Оставить вечное клеймо страха, намекнуть каким может быть исход. — Я этого не заслужила. — Конечно, заслужила. Тина, почему мы с тобой не сидим в Сим-Плейс? Месте, где держат воров и мошенников? Потому что мы самые опасные из возможных злодеев, мы мыслепреступники. Мы считаем, что система может работать иначе, а общество требует перемен. Ты ведь попала сюда из-за нарушения статута о секретности? Что ты сделала? Ради кого отодвинула в сторону закон Раппапорт? — Прекратите, — Тина вскочила на ноги, обращаясь к невидимому собеседнику, — не смейте ставить меня на одну доску с вами! Оставьте меня в покое! Тишина, последовавшая за этим требованием, продолжалась три дня.