Не дай ему уйти

      Много времени на то, чтобы найти пропавшую обувь, не понадобилось. Парни рассудили логически, что сапоги вниз не сносили, а значит, они где-то наверху. Кто именно заметил импровизированную гирлянду под потолком, девушки не знали, потому что сидели в таверне под охраной, которая следила, чтобы они никуда не сбежали и ничего не натворили. В конце концов наверху раздались громкие возгласы, а вскоре послышался стук падающих сапог. Ещё некоторое время мужчинам понадобилось, чтобы разобраться, где чьи, но вскоре они стали спускаться вниз. На свободное место около камина расстелили шкуры и набросали на них подушки, Зафира долго и придирчиво выбирала себе место, служанка положила ей вышитую бархатную подушку, а когда Зафира села, разложила подол её платья по всей шкуре, разгладив складки, и накинула ей на плечи узорчатую шаль. Следом за ней пошла устраиваться Асия, плюхнулась на соседнюю подушку и, копируя великосветские манеры Зафиры, потребовала разгладить ей складки на платье. Зафира смерила её презрительным взглядом, парни повеселели и повернулись к ним. Ливия, Джамма и Афарин переглянулись и пошли раскладывать по шкурам её подол, попутно – нечаянно, конечно – потоптавшись по нему, а заодно и по платью Зафиры. Афарин и Джамма придирчиво выбрали каждая себе подушку, Ливия разложила их подолы, пару раз – нечаянно, конечно – наступив на них и на подол Зафиры, тайком полюбовалась на её рожу и уселась на оставшуюся подушку. Парни, поняв, что представление окончено, тоже принялись располагаться в некотором отдалении от них. Кто-то потребовал у кого-то разгладить ему складки на штанах, получил ответ, не разгладить ли ему заодно и морду, после чего все обратили внимание, что девушки заняли как-то очень уж много места со своими платьями.       – Вас всего пять, – заметил брат Афарин, – а расселись вы, как стадо верблюдов.       Муж Асии церемониться не стал и сдвинул дражайшую супругу вместе с подушкой к остальным девушкам. Асия попыталась изобразить высокомерное недовольство, её супруг озабоченно пощупал ей лоб, брат Афарин точно так же сдвинул сестру, в результате чего девушки оказались сидящими плотной кучкой. Что характерно – Зафиру никто не трогал и к ней никто не приближался, она так и осталась сидеть в окружении лишь своего платья. Девушки похихикали, поправили шкуры и подушки и, уже не выпендриваясь, расселись поудобнее. Дивад, занявший место у камина, попробовал строй ребаба, опустил смычок и прикрыл глаза.       В таверне установилась тишина. В полумраке горели лишь три свечи, потрескивал огонь в камине, на улице шумел ветер. Дивад медленно положил смычок на струны. Небольшой проигрыш – и в тягучую хаммерфельскую музыку влился его глубокий гортанный голос:             – Сабуран ахии фи гадин элькаак…*       Он спел куплет, и затем все подхватили его заново.       Это было что-то храмовое, определённо. Светская музыка не бывает такой сильной, не пробирает до мурашек, не выворачивает наизнанку, так что хочется зарыдать, сама не зная отчего. А перед глазами вставало поле боя, устеленное телами убитых, кладбище с бесконечными рядами могил, и она стоит перед ними. Они погибли, она осталась…       Терпи. Это боль, но время лечит. Терпи. Это счастье – жить. Дай мне руку – и я помогу пройти тебе через пропасти, покажу тебе тропинку в непроходимых скалах, укрощу буран перед тобой, укажу на колодец посреди пустыни. Дай мне руку – и ты не собьёшься с пути…       Священное песнопение Хун Дингу…       И странное ощущение, что она его уже где-то слышала. Впрочем, никакой мистики здесь может не быть – она же была семь лет назад в Рихаде, там с отцом ходила в храмы, может, там тоже это пели, и мотив отложился на задворках памяти.       Дивад закончил, наступила тишина, только потрескивал огонь в камине. Потом кто-то из редгардов сказал пару слов, Дивад улыбнулся, кивнул и заиграл новый мотив.       Тоже храмовое, и его пели точно так же – Дивад пропевал кусок, и потом этот же кусок подхватывали все хором. Невпопад, у кого насколько хватало или не хватало музыкального слуха, но было в музыке что-то такое, что делало всю эту неслаженность неважной и незначительной. Тягучая мелодия ребаба и глубокий гортанный голос будили в душе что-то сокрытое, Ливии казалось, что ещё вот-вот – и она что-то вспомнит, или что-то поймёт, что-то важное. Временами губы сами повторяли непонятные слова чужого языка как что-то давно знакомое, просто забытое. Песня сменяла песню, а перед глазами вставали сухие холмистые степи, и она летит на коне по этим бесконечным травам, а в лицо бьёт горячий, напоенный запахами трав воздух…       Потом в какой-то момент она вынырнула из собственных видений. Одна из трёх свечей погасла, Дивад подстраивал ребаб, где-то кто-то шептался. Девушки сидели с просветлёнными лицами, и даже Зафира потеряла своё высокомерие. Она, не отрываясь, смотрела на Дивада – и смотрела влюблённо и с обожанием.       Всё-таки обхаживает она его не из расчёта, а из искреннего чувства…       Служанка принесла им кувшин травяного настоя и пять кружек. Девушки обрадовались и зашевелились.       – Что ты принесла? – холодно процедила Зафира. – Я не нищенка, чтобы пить эту бурду! Неси чай! И чашку нормальную, а не это убожество!       Ненадолго хватило её просветления…       Интересно, стукнет ли её когда-нибудь жизнь по голове, или она никогда так и не узнает ни проблем, ни горя, ни бедности? Будет всю жизнь смотреть на остальных людей как на пыль под ногами, помыкать слугами и считать себя центром Нирна?..       Ливия налила себе горячего настоя и осмотрелась. Хозяин передал несколько кувшинов и для мужчин, а Диваду отдельно принёс большую глиняную кружку – скорее всего, с водой. Дивад отпил пару глотков и проверил строй ребаба.       Редгарды спели ещё одну песню, на этот раз явно светскую – в ней уже не было той силы, какая пропитывала храмовую музыку, потом ещё несколько. Служанка принесла Зафире изящную фарфоровую чашку с чаем, та с видом королевы приняла её, а затем, дождавшись паузы, стрельнула глазками в сторону Дивада и что-то сказала ему.       – Просит спеть песню про двух влюблённых, – шёпотом перевела Джамма.       Дивад наклонил голову и спел что-то лирическое, все без особого энтузиазма подпели, а потом он глянул на Ливию:       – Давай с тобой «Что ж ты милый не пришёл?..»       Все засмеялись и поддержали. Эту имперскую песню-разговор девушки, которая ждала парня на свидание, и парня, который на это свидание опоздал и придумывал различные оправдания, знали все, и девушки энергично вытолкали Ливию вперёд. Она села в шаге от Дивада, Джамма насвистела на флейте, и они спели по ролям: Ливии подпевали девушки, а Диваду – парни. В процессе выяснилось, что Дивад знает лишь укороченный вариант песни, и когда Ливия спросила: «Что ж ты, милый, не пришёл, когда лук ты свой нашёл? Стрел неужто не нашлось, аль чинить его пришлось?», он только вытаращил глаза и принялся ловить ртом воздух.       – Что? – развеселились парни. – Нечем оправдаться?       Кто-то ему подсказал, что лук-то он «нашёл, только кот в избу зашёл, я хотел его с ноги, а он спёр, гад, сапоги». Упоминание сапог вызвало хихиканье у девушек и хохот у парней, так что песню пришлось остановить. Кто-то поинтересовался, нет ли там куплета про подштанники, Ливия ответила, что нет, но придумать можно, и песню со смехом пополам продолжили.       А потом Афарин попросила нордское «Ой хотела меня мать за всех подряд замуж сдать».       – «За Мансура замуж сдать», – уточнил кто-то из парней. Ответом ему был хохот, причём такой, что Ливия поняла – это был намёк на его отношения с Зафирой. И все этот намёк прекрасно поняли. Дивад тоже засмеялся:       – В Хаммерфелле, – пояснил он Ливии, – есть вариант этой песни, где отец пытается выдать дочь за представителей разных кланов – Мансур, Тура, Суда… Но мужчина из клана Мансур – а это клан воинов – сбежал как последний трус, Тура – это целители – подавился косточкой вишни и умер, Суда – это торговцы и ростовщики – разорился и пошёл просить милостыню…       – И чем всё закончилось? – спросила Ливия, отчаянно жалея, что не знает редгардского.       – Тем, что отец пытался выдать её за мужчину без клана, тот её взял и ушёл с ней жить к гоблинам.       Ой как в тему, такое просто кощунство не спеть.       – Давай я сыграю, – предложила она, – а ты и Джамма споёте. Мотив-то тот же? Только кивнёшь мне, когда надо будет заканчивать.       Джамма, с трудом сдерживая смех, тоже вышла вперёд. Ливия забрала у неё флейту, взяла несколько нот, проверяя строй, дождалась кивка Дивада и заиграла.       Песню все спели с большим энтузиазмом. Кто во что горазд, конечно, иногда путали последовательность кланов, так что в итоге запутался сам Дивад, но всеобщее воодушевление компенсировало все огрехи исполнения. И лицо Зафиры, словно бы она съела кислый лимон, подтверждало, что песню они выбрали правильно.       Стоило им закончить, как она снова произнесла длинную фразу на редгардском, сначала высокомерно, а под конец – улыбаясь и трепеща ресницами.       – Говорит, – фыркнула ей на ухо Джамма, – что у нас… в общем, никакого чувства прекрасного, что мы поём такие песни, и просит ещё про влюблённых.       Они с Джаммой вернулись на своё место и словили злой взгляд Зафиры.       – Я тебе что говорила, нищенка! – прошипела она, пока Дивад подкручивал колки ребаба. – Как ты смела приблизиться к нему?       – То есть когда он меня позвал, – уточнила Ливия, – мне надо было ему сказать, что вы запретили мне подходить к нему? Хорошо, следующий раз скажу.       На её лице появилось беспокойство. Ага, не уверена, что Диваду это понравится.       – Дальше надо было сесть от него, – она всё же пошла на попятную.       – Один шаг, – напомнила Ливия. – На такое расстояние ваши обычаи позволяют приближаться к мужчине без ущерба для его и своей чести.       Пока Зафира пыталась придумать, что на это можно ответить, Дивад заиграл и запел, и разговор, к облегчению Ливии, пришлось прекратить. Зафира потребовала у служанки вторую чашку чая, а когда та принесла, воровато глянула по сторонам и незаметно вытащила из складок платья маленький хрустальный флакончик. Ливия с любопытством понаблюдала, как она капнула несколько капель в чай и спрятала флакончик назад.       А в очередную песню незаметно вплёлся чей-то храп. Оказалось, что трое парней уже прикорнули на шкурах, поэтому решили закругляться. Мужчины зашевелились, кто-то жеманным голосом по-нордски попросил кого-то проводить его на задний двор, ему пообещали, что и проводят, и утопят там, и мужчины принялись расходиться.       Дивад зачехлил ребаб и привалился спиной к тёплой стенке камина. Зафира, взяв чашку с чаем, в которую она что-то подливала, и, оставляя после себя едва заметный, но приятный шлейф духов, подошла к Диваду, изящно села рядом с ним на колени и, улыбаясь и трепеща ресницами, что-то принялась ему говорить. Он время от времени что-то коротко отвечал, смотрел мимо неё с нейтрально-вежливым видом и периодически делал глоток-другой из своей кружки. Она заглянула в его кружку, поморщилась, что-то сказала – и поднесла ему свою чашку чая, которую до сих пор держала в руках, при этом ласково улыбаясь и глядя ему в глаза. Ливия насторожилась.       Дивад взял чашку, что-то сказал, Зафира ответила, а Ливия лихорадочно пыталась придумать, что делать. Во флаконе мог быть и обычный ароматизатор, и сладкий сироп, но то, что она подливала его тайком, вызывало нехорошие подозрения. Что ещё может подливать девушка в чай парню? Приворотное или яд, больше, вроде бы, нечего, но травить Дивада Зафире не с руки, иначе умрёт он – и не быть ей аль-Мансур, а вот приворотное…       Про приворотные зелья ей рассказывала ещё Доната Ромален в Чейдинале. Собственно, зелья, которые назывались приворотными, были всего лишь афродизиаками более или менее длительного действия. Разве что настаивались они на… крови конкретной девушки, чтобы парень западал именно на неё, а не на любую встречную женщину. Если регулярно подливать мужчине чуть-чуть приворотного, он всё время будет… думать об одной девушке, и это постоянное желание не так уж и сложно спутать с любовью…       Нет уж, шиш тебе, а не Дивад!       Он поднёс чашку к губам, и времени на раздумья не осталось. Ливия подбежала к нему, бухнулась рядом на колени и схватила его за руку – по «чистой случайности» именно ту, в которой он держал чашку.       – Дивад, – воскликнула она, глядя на него щенячьими глазами, – Джамма сказала, что у тебя конфеты есть…       И потрясла его за руку словно бы от нетерпения. Чашка как-то очень легко выскользнула из его пальцев и упала на пол. К облегчению всех, осталась цела, но чай разлился – Дивад едва успел отодвинуться в сторону, чтобы чай не выплеснулся на него.       – Что ты себе позволяешь! – Зафиру прямо перекосило. – Да знаешь ли ты, сколько этот чай стоит? Я требую возмещения мне ущерба!       – Этот чай вы отдали мне, – спокойно возразил Дивад, поднимая с пола чашку, – то есть на тот момент, когда я его разлил, он уже был моим. Поэтому требовать компенсации вы не можете.       Приятно наблюдать, как у противника выбивают почву из-под ног.       Дивад полез к себе в карман, выудил оттуда небольшую конфету в вощёной бумажке и отдал Ливии. Та радостно схватила её и с облегчением сбежала.       – Ты чего это? – удивлённо спросили её девушки, когда она вернулась к ним.       – Надо было, – уклончиво ответила Ливия, пряча конфету в карман шаровар и чувствуя, что её немного колотит.       Зафира явно о чём-то попросила Дивада, не забыв сопроводить просьбу долгим взглядом и наклоном головы к плечу. Он попытался ответить отказом – это было понятно даже без перевода – но она придвинулась ближе, оказавшись почти вплотную к нему, и протянула ему руку. Его лицо, до этого нейтрально-вежливое, снова приняло отчуждённое выражение. Он встал, взял её за самые кончики пальцев, помог подняться и повёл к лестнице, держась от неё на максимально возможном расстоянии. Зафира всё пыталась придвинуться к нему, он всё отодвигался.       … Ты вообще видишь его лицо, когда ты подходишь к нему? Видишь ли ты, как оно из спокойного или весёлого становится непроницаемым и холодным, словно бы он мысленно возводит между тобой и собой стену? Или ты знаешь, что он всё равно достанется тебе по брачному договору, и тебе не важно всё остальное? Но жить с человеком, которого любишь, и который тебя едва терпит – счастье ли это? Любить – и знать, что тебе принадлежит только тело, а в его душе, сердце и мыслях тебя нет? Или тебе достаточно обладать лишь его телом и носить фамилию его клана?       Или тебе ещё мало лет, и ты за телом ещё не умеешь видеть души? И внешнее проявление внимания кажется тебе любовью?..       Девушки на этот раз строить из себя светских дам не стали. Асия притащила откуда-то подушку и рваное ватное одеяло, Ливия сложила их около камина, девушки дождались, пока мужчины освободят задний двор, сходили туда, заодно полюбовавшись на тонкий серп Секунды, и пошли назад. А в таверне, уже погружённой в темноту и освещённой только огнём камина, они увидели Дивада, кочергой поправлявшего угли. Девушки многозначительно посмотрели на Ливию, пожелали спокойной ночи («Но если тебе ещё какая идея в голову придёт, – шёпотом уточнила Асия, – приходи к нам») и поднялись к себе в комнату. Ливия, чувствуя, что её опять начинает немного колотить, подошла к Диваду.       – Она в чай что-то подливала, – тихо объяснила она, сжимаясь, – я побоялась…       – Я видел, – серьёзно кивнул он. – Я сам думал, как разлить чай. И когда ты схватила меня за руку, я этим воспользовался.       Она достала из кармана конфету и вернула ему.       – Извини, я не придумала ничего лучшего…       Он улыбнулся и сжал её руку, зажимая конфету в её кулачок.       – Бери себе. Я её для тебя и приберёг.       На его смуглом лице плясали красноватые блики огня. Ливия смотрела на него и чувствовала, как у неё щемит сердце, а на глаза непонятно отчего наворачиваются слёзы.       – Будешь вино?       Она молча кивнула. Он ушёл в темноту и вскоре вернулся с коричневой запыленной бутылкой, штопором и двумя серебряными кубками. Ливия постелила у боковой стенки камина медвежью шкуру, Дивад вытащил пробку, налил по полкубка вина, подал один кубок ей, второй взял себе, и они сели, прислонившись спиной к тёплому камину.       Потрескивал огонь, освещая колеблющимся красноватым светом пол и стену таверны, за окном шумел ветер да где-то выли волки. А вино было мягким, сладким и пахло травами.       – Ты женишься на Зафире?       Лучше это спросить прямо и сразу. Каким бы ни был ответ – определённость лучше, чем неопределённость. Тешить себя надеждой и давить червячка где-то глубоко внутри – нет, лучше знать точно, на что можно надеяться.       – Нет.       Сказано это было спокойно и… И так, что становилось понятно – действительно нет. Ливия сдержала себя, чтобы не разреветься от облегчения.       – Если я, – в голосе Дивад послышались суховатые нотки, – введу её моей женой в мой клан, я этим навлеку бесчестье и на себя, и на клан. То, как она себя ведёт с мужчинами, непозволительно для девушки.       – Хочешь сказать, как она ведёт себя по отношению к тебе?       – И это тоже, но не только. Я ей никто, я не могу к ней прикасаться. И она ко мне – тоже. В Хаммерфелле меня бы уже… плетьми бы не выпороли, потому что прикасался я к ней по её просьбе, но подвергли бы публичному осуждению. А её заперли бы дома и никуда не выпускали, чтобы она не опозорила себя ещё больше… Её родители вхожи в некоторые знатные дома Солитьюда и время от времени сами дают приёмы. Меня как-то позвали туда поиграть, я сходил, посмотрел. Так она мало того, что танцует с чужими мужчинами, так ещё и позволяет им прикасаться к себе, когда не танцует.       – Так это выходит, – Ливии даже стало жалко Зафиру, – что она должна затворницей сидеть дома и мужчин к себе не подпускать? И только тогда на ней кто-то женится?       – Нет, конечно. Улыбаться чужому мужчине не запрещено, как и чужой девушке, но… не так, как она. Прикасаться нельзя, но если очень хочется, то существует множество способов это сделать… не так откровенно. Можно подстроить, чтобы прикосновение выглядело нечаянным, а если прикоснуться друг к другу хотят оба, то подождать, пока никто не будет видеть. Но демонстративно на глазах у всех просить меня взять её за руку, да ещё в таких выражениях, после которых отказаться – это оскорбить… Это пошло.       – А… сказать ей, что она ведёт себя… неправильно? Может, она не знает?       Дивад невесело усмехнулся:       – Не думай, что ей не говорили. Я говорил ей, что её поведение порочит честь редгардки, и для человека из уважаемого клана неприемлемо, и говорил не один раз. И намёками, и прямым текстом. И другие говорили, и тоже не один раз. Говорили и ей, и её родителям. Они не восприняли. И Зафира, и её отец заявили мне, что здесь не Хаммерфелл, и вести себя можно так, как принято здесь. Это их право, как вести себя, – в его голосе послышались жёсткие нотки. – Говорят, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но у них свой монастырь, а у меня свой. И их устав для меня не подходит. Если они хотят, чтобы их дочь вошла в какой-нибудь уважаемый клан, то пусть она ведёт себя так, как принято в этом клане.       – То есть её сейчас замуж никто не возьмёт?       – Возьмут. Её отец такое приданое за ней даёт, что за ним выстраиваются очереди, хотя, насколько я знаю, редгардов из уважаемых кланов там нет. Но я Мансур, – его голос снова прозвучал жёстко, – для меня и моего клана слово «честь» – это не пустой звук. Зафира своим поведением порочит и себя, и меня, и брак с ней для меня недопустим.       Ливия отпила глоток вина, вдохнула аромат трав.       – Тогда выходит, – тихо сказала она, невольно стискивая пальцами кубок, – что брак… с девушкой другой расы для тебя тоже недопустим, потому что… все остальные расы гораздо свободнее относятся к… контактам между мужчинами и женщинами.       И словно бы застыло время, замерли блики огня на полу. Даже вдох, который делал Дивад, чтобы ответить, казался растянутым до бесконечности.       – То, что непростительно редгарду, могут простить человеку другой расы, потому что все понимают, что у вас другие обычаи, и все наши… тонкости вы можете не знать. Да, к бракам с другими расами у нас относятся осторожно, но если я введу в клан своей женой… тебя, например, мой клан тебя признает.       Ливия судорожно сжала руками кубок. Голос Дивада прозвучал по-другому, слышно было, что он повернул к ней голову, но она не нашла в себе сил поднять глаза и посмотреть на него. Считать это намёком? Или… Или лучше думать, что это был просто… пример?..       – Она говорила, – голос всё-таки дрогнул, – что между вашими семьями существует брачный договор.       Дивад усмехнулся и отпил глоток.       – Брачный договор действительно существует. Но предварительный и не конкретно на меня. Нас было четверо братьев, и договор гласит, что если к тому времени, как Зафире исполнится пятнадцать лет, кто-то из нас ещё будет не женат, не связан брачными обязательствами, а также не будет иметь принципиальных возражений против брака, то будут вестись переговоры о заключении брака между Зафирой и кем-то из нас. Двое моих братьев погибли в бою за Танет, мой старший брат этой осенью женился. Остался я.       Ливия поперекатывала во рту глоток вина, проглотила его.       – Что значит «принципиальных возражений против брака»?       – Это значит, – кивнул Дивад, – что я могу заявить, что мне не нравится невеста или условия брака, и отказаться от него. Неустойку я обязан буду выплатить, но она небольшая, потому что договор предварительный. Но бесчестное поведение девушки – это серьёзная причина отказаться от брака с ней, более того, здесь уже я имею право требовать неустойку за то, что мне пытаются подсунуть порочную невесту. А кроме этого договор вступает в силу только после того, как ей исполнится пятнадцать лет, а ей лишь недавно исполнилось четырнадцать, и требовать от меня выполнять договор или подтвердить отказ от него её отец сейчас не может.       Они помолчали. По полу плясали блики огня, пахло травами.       – А через год, – она посмотрела на него, – когда ей исполнится пятнадцать?       – Через год, – Дивад повернул к ней голову, – я надеюсь быть если не женатым, то помолвленным.       Ливию бросило в жар даже не от этих слов, а от его взгляда – чёрного, внимательного и словно испытующего. Опять… намёк, или… Или это игра света и тени?..       За окном шумел ветер, временами поскрипывали сосны, потихоньку начинал затухать огонь в камине. Дивад осторожно протянул руку и накрыл своей ладонью её руку. Ливия улыбнулась и опустила голову ему на плечо.       – Знаешь, – тихо сказал он, – тебе идёт хаммерфельское покрывало. Мне кажется, у тебя в роду были редгарды.       – Мой папа из Анвила, – она закрыла глаза, – а там немало редгардов. Может, несколько поколений назад и были. А может, в самом деле кто-то когда-то проскочил… неофициально.       Плечо Дивада под её виском, его рука на её руке, и его пальцы мягко поглаживают её пальцы. Его запах – мужской, тяжеловатый, с примесью банных трав и чего-то сладкого. Его глубокое спокойное дыхание, от которого плечо под её виском то чуть поднимается, то чуть опускается, и тишина – полная, всеобъемлющая, и кажется, что кроме них никого больше в мире нет, что весь мир сейчас обнимает их одних…       Она понимала, что засыпает, но мысль о том, чтобы встать и нарушить эту тишину, казалась кощунственной, и Ливия сидела, закрыв глаза, вдыхала запах Дивада, и ей казалось, что она лежит на волнах, которые чуть покачиваются вверх-вниз, вверх-вниз, над головой раскинулось невероятно голубое небо, а воздух мягко пахнет травами…       Из сна её вырвал тихий, но всё же отчётливый звук оружия, вынимаемого из ножен. Она дёрнулась, открыла глаза и осознала, что лежит на шкуре, накрытая одеялом и уже без сандалий. Дивад, тоже разутый, как раз укладывался рядом, положив между нею и собой меч.       – Спи, – тихо сказал он, накрываясь своим одеялом.       Было тепло, догорающий камин бросал на пол и стены последние, уже тусклые красноватые блики, где-то наверху кто-то храпел. Ливия поправила подушку под головой и закрыла глаза.       За окном завывал ветер и шумели сосны…