Не дай ему уйти

      Ливия проснулась, когда в пещерке никого уже не было, только свалены были кучей спальники, плащи и одежда, которые она ночью сушила, на улице было сумрачно и снова шёл дождь. Ребята сидели у костра, в котелке что-то варилось. Ливия повернулась на другой бок, снова уснула и проснулась второй раз от того, что Рона её трясла.       – Дежурить? – спросонок не разобрала она.       – Какое дежурить, – фыркнула Рона. – Утро уже, вставай, завтрак готов.       – Не хочу, дай поспать.       – Мальчики рис с зайчатиной сварили, вкуснятина.       – Отстань, – она ткнулась лицом в спальник и забылась опять. Вроде бы её ещё раз пытались разбудить, в какой-то момент она услышала фырканье коней и лязг удил, кто-то рядом шуршал, собирая вещи, потом всё стихло, и Ливия сквозь сон решила, что все уехали без неё, но потом ей на лоб уверенно легла чья-то прохладная ладонь. Явно не Ронина – крупная, мужская…       Дивад не стал с ней церемониться, просто вытащил её из спальника, взвалил на плечо, отнёс к костру, усадил на бревно, накинул на неё плащ и сунул в руки миску с горячей кашей.       С самого утра оказаться в объятьях Дивада… День, кажется, начался удачно.       Ливия с трудом разлепила глаза. Кони, взнузданные и осёдланные, стояли в стороне от лагеря, привязанные к деревьям, ребята приторачивали к ним сумки и скатки. Котелок был уже вымыт и почти все вещи убраны. Она протянула ноги к огню и с трудом подавила зевок. Есть не хотелось, хотелось спать. Да и дождь шелестел так уютно, под него только спать…       – У тебя от простуды что-нибудь есть? – спросил Дивад.       – Ничего, – она всё же не сдержала зевок, поставила тарелку на землю и поплотнее закуталась в плащ. – А кому надо?       – Джамме, Яфару и тебе.       – Мне не надо.       – Ты горишь, да и выглядишь… не очень, – он взял с земли свою кружку и дал ей, а затем сел рядом.       – Утром я всегда выгляжу не очень, – пробормотала она, машинально беря кружку и отпивая глоток. Жидкость в ней оказалась приятно горячей, коричневой и горькой.       – Что это? – Ливия поморщилась.       – Чай. Не лекарство, конечно, но при простудах помогает. Пей, раз ничего другого ни у кого нет. И ещё скажи мне, – он косо глянул на неё, – почему ты мне вчера врала, что у тебя есть вторая бутылка для глинтвейна?       Она повернула к нему голову:       – А ты бы стал пить глинтвейн, если бы я сказала, что кружка, что я тебе отдала, последняя, и нам с Роной не хватило?       – Нет, конечно.       – Вот поэтому и врала. Тебе горячий глинтвейн вчера был необходим, а я и Рона без него могли обойтись.       – И в итоге ты сегодня больная.       – Если бы ты не выпил глинтвейн, больным был бы ты. А ты здесь нужнее, чем я, потому что без меня вы обойдётесь, а без тебя мы не найдём дорогу.       – Здесь заблудиться негде, к Карту вышли – и пошли вниз по течению. До переправы часа четыре.       – Вот и веди, ты всё же знаешь эти места.       Он мрачно посмотрел на неё:       – Ты могла вчера попросить вино у меня, ты же знала, что там осталось.       Ливия поставила кружку на землю.       – Во-первых, ты спал, во-вторых, откуда мне было знать, что ты не допил его? А в-третьих, Джамма просветила меня о его цене и двух золотых за каждый год выдержки.       – Имперка, – в его голосе прозвучала злость. – Сразу всё перевести в деньги… Это мои деньги, а не твои. Считай свои, а мои я посчитаю сам.       – Послушай, – тоскливо проговорила она, отворачиваясь к огню и обнимая себя за плечи. – Почему у тебя «имперка» – это ругательство? Да, я имперка, я так воспитана, я не умею по-другому. Я же не обвиняю тебя, что ты редгард, не злюсь на твои заморочки. Почему ты обвиняешь меня в том, что я имперка?.. Это тебя так оскорбил наш с Роной вчерашний разговор про то, кто на ком должен жениться? Ну, прости, я даже не могу отговориться тем, что была пьяна, я могу только обещать, что больше такого не будет.       Она глядела на затухающий постепенно огонь, всей кожей чувствуя, что Дивад смотрит на неё, но поднять на него глаза было свыше её сил. Было горько и обидно, хоть плачь. Мало того, что заболела, что само по себе досадно, потому что она всегда считала себя привычной к холодам и непогоде, так ещё и умудрилась поругаться с утра пораньше. И ладно бы с кем-нибудь другим, так с Дивадом же. Будь оно неладно и это вино, и то, что она заикнулась про деньги. Сделала бы вид, что забыла про него, или что была уверена, что он его допил, и всё было бы нормально…       – Прости, – сказал наконец Дивад, – я был неправ. Просто у нас… Сейчас попробую объяснить… есть понятие «свои» люди и «чужие». И среди «своих» не принято переводить в деньги что бы то ни было. Будь ты чужой, я бы пожалел для тебя той же аль-Илайи, но… – он запнулся.       – Но я попала в категорию «своих»?       – Да. И поэтому то, что ты заговорила о деньгах – это… как оскорбление.       Она вздохнула и повернула голову.       – У меня и в мыслях не было тебя оскорблять, честно. Прости, если так получилось. Просто я имперка, и я… я действительно не умею по-другому. К тому же… нет, лучше не надо.       – Говори уж.       – Для тебя это, наверно, будет оскорблением, потому что я опять про деньги.       – Лучше расставить точки над «и» сейчас, чем потом опять ссориться на пустом месте, – хмуро сказал он.       – Пожалуй, ты прав… В общем, четырнадцать золотых для меня – это не маленькие деньги, и одно дело потратить их на что-то действительно нужное, и другое – на… на роскошь, а вино за четырнадцать золотых – это для меня неоправданная роскошь. Оно было вкусное, правда, очень вкусное, я подобного никогда не пила, но…       Она замолчала. Голова была тяжёлой, думать не хотелось, хотелось вот так сидеть, смотреть на огонь и не шевелиться, а ещё лучше пойти в пещерку, закутаться в спальник и уснуть, понадеявшись, что о ней забудут. И разговор этот… Ну вот почему именно сейчас? Если уж без него никак, то почему он не мог случиться вчера или когда-нибудь позже, когда она была бы здорова и с нормально соображающей головой?..       – Я правильно понял, – после довольно долгой паузы уточнил Дивад, – что проблема всего лишь в цене вина? И если бы оно стоило каких-нибудь шесть серебряных, как Алто, проблемы бы не возникло?       – Да, – кивнула она.       Последний язычок огня в костре потух, оставив лишь горсть переливающихся алым горячих углей. Затем появился снова в другом месте.       – Знаешь, – медленно проговорил Дивад, помолчав, – давай… договоримся. Я умею считать деньги. И если я трачу на тебя или на кого-то ещё сумму, которая тебе кажется… как ты там выразилась… неоправданно большой, то это значит, что я могу позволить себе потратить эту сумму без ущерба для себя.       – Я поняла. Не считать твои деньги.       – Верно.       – Хорошо… – она поколебалась, потом всё же добавила честно: – Постараюсь.       Он косо глянул на неё, но продолжать разговор, тоже не особо приятный для него, не стал, поднял с земли кружку и сунул ей в руки:       – Допивай.       – Он невкусный.       – А это не выпивка, а лекарство, – ответил он её же вчерашними словами, встал, шагнул ей за спину – его плащ при этом на мгновение проскользил по её ноге – и положил свою прохладную руку ей на лоб, второй рукой придержав затылок.       Она закрыла глаза. Его руки на её голове, он сам – так близко, что его плащ прикасается к её плащу, и его запах…       – Допивай чай, – сказал он, убирая руки, – скоро поедем. Твоя лошадь уже осёдлана.       И только после этих слов сделал шаг от неё.       Местность понемногу понижалась и становилась всё более топкой, под ногами хлюпала вода, камни всё больше погружались в землю, а сосны и ели становились более редкими, чахлыми и скрюченными. Дождь то ослабевал, то усиливался, временами переходил в мокрый снег, но не прекращался, ветер дул со стороны Карта, неся с собой промозглый холод, от которого стыли лицо и руки. Лошади шагали понуро, а замёрзших и промокших ребят грела лишь мысль, что это последний переход – после полудня они должны выйти к переправе, а там… даже если всё плохо и паромы из-за погоды не ходят, то на переправе был постоялый двор, и ночевать на улице больше не придётся.       – Вон уже и Солитьюд виден, – Рона указала на противоположный берег, где, плохо различимые на фоне туч и дождя, виднелись стены и башни северной столицы.       – А что на перевале творится! – присвистнул Яфар. – Хорошо, что нас там нет!       Перевал тоже едва просматривался, но разглядеть низкие чёрные тучи над ним и косые серые линии снега можно было без труда.       – Не хотел бы я там оказаться, – согласился Дивад.       А ещё через пол-лиги пришлось спешиться, потому что кони под всадниками начали проваливаться в землю по колено. Яфар, правда, схитрил, перевесил свои седельные сумки и скатку на коня Дивада, а Джамме велел оставаться в седле, по крайней мере, пока это возможно. Редгардка, закутанная в зимний плащ Ливии, вымученно улыбнулась и спряталась в плащ с головой. Дивад взял своего коня за повод и пошёл вперёд.       Идти было тяжело, ноги скользили на мокрых камнях, путались в корнях, траве и ветках ползучих кустарников, вода медленно, но верно просачивалась в сапоги. Мокрая трава хлестала по штанам, потихоньку промачивая их, дождь перешёл в мокрый снег, и на поверхности луж вскоре появилась грязная снеговая кашица. И наваливалась слабость, от малейшего усилия сбивалось дыхание. Дышать вообще приходилось часто, видно, чай чаем, а жар никуда не делся. Но приходилось идти. Даже под лёгкой Джаммой конь увязал в грязи, под ней же и вовсе будет проваливаться по брюхо…       Паромная станция появилась как-то внезапно. Только что вокруг простирался унылый и безрадостный пейзаж, где, куда ни глянь, тянулась заболоченная земля, тяжелеющая под мокрым снегом трава, да время от времени попадались перекрученные ветрами сосенки, а вдруг они ступили хоть на грязную, но твёрдую гравийную дорогу. Совсем недалеко слева виднелись паромная станция, почерневший от дождей постоялый двор да несколько мастерских, прилепившихся к нему. И было видно, что у причала грузятся на паром люди.       – Это мы вовремя, – прокомментировала Рона, притопывая, чтобы согреться.       Паромщик – крупный бородатый норд в промокшем плаще – равнодушно посмотрел на них, прикинул их общий вес и пробасил:       – За человека – пять серебряных, за коня – десять.       Ребята задубевшими пальцами полезли в кошели, и через час паром, глубоко осев в воде, тяжело отчалил от причала. Течение сносило его вниз, гребцы время от времени сбивались с ритма, и тогда судёнышко начинало опасно раскачиваться и поворачиваться. Правый берег медленно скрывался за пеленой снега. Ветра почти не было.       – На середине реки дует крепко, – сообщил паромщик, проверив, хорошо ли привязаны в стойлах кони. – Качать будет.       Ливия пробралась в стойло к коням и почти упала около стенки, скрутившись калачиком и пристроив голову на бухте верёвки и испытывая почти неземное блаженство. Скамп с ним, что она мокрая почти насквозь, что надо переодеться в сухое, пока есть возможность – не-ет, лежать… Как хорошо, оказывается, просто лежать и не двигаться…       Нашла её Рона, растолкала, заставила переодеться и наконец-то оставила в покое. Ливия снова пристроила голову на бухте и закрыла глаза, проваливаясь в зыбкую полудрёму. Дивад пришёл, когда паром уже начало заметно раскачивать, пощупал её лоб и некоторое время сидел рядом. Начинало болеть горло, а мысли то уплывали в сон, то снова ненадолго возвращались в реальность…       На левом берегу Карта погода была немногим лучше, снег почти прекратился и ветер стих, хотя в прибрежном посёлке рабочие лесопилки объяснили им, что это только здесь высокий берег прикрывает их от ветра, а подняться вверх на солитьюдскую дорогу – то там свищет так что не балуй. Хотя успокоили в одном – льда на дороге нет.       Утоптанная тропа полого взбиралась на высокий берег, по верху которого проходила дорога на Солитьюд. Ливия немного ожила. Может быть, причиной тому было то, что снег почти прекратился, может, что она поспала на пароме, а скорее всего причиной бодрого настроения было то, что до Солитьюда оставалось четыре часа. Всего четыре часа. И препятствий на пути к нему больше не было – Карт они переплыли, перевалы остались в стороне. Им нужно только подняться на тракт, а там уже скоро начнётся посад, а там и ворота города…       Затишье закончилось, когда их лошади ступили на мощёную дорогу. Здесь наверху ветер гнул тонкие деревья и кусты, нёс сухие и жёлтые листья и мелкие ветки, а вдобавок снова полил холодный дождь. Вершины гор прятались в серых тучах.       – Последний бой – он трудный самый, – гортанно пропел Яфар.       А Ливия смотрела на раскинувшееся перед ними плато, виднеющиеся впереди стены Солитьюда, остроконечные черепичные крыши, выглядывавшие из-за стен, и ей казалось, что это сон. Три седмицы нелёгкой дороги, а уж два последних дня выдались самыми тяжёлыми. Хотя, может быть, все они просто устали от долгого пути… Ничего, два часа, ну, три – и они будут дома. И не нужно будет искать место для привала или комнату на постоялом дворе. И не нужно будет завтра никуда идти. Разве что на занятия…       Лошадей они оставили в конюшне, ближайшей к воротам города. Там плата за постой была выше, чем в дальних конюшнях, но измученные ребята предпочли переплатить, чем тащить на себе седельные сумки и скатки лишний милларий[8]. Перевести коней в другую конюшню можно будет и завтра.       Дивад забрал у Ливии её сумки и скатку, и девушка не стала протестовать, потому что понимала, что с ними сама она не дойдёт. Снова навалилась слабость, и все силы уходили на то, чтобы переставлять ноги. Она начала было считать шаги, но их количество росло слишком медленно, и это вгоняло в отчаяние. Шаг, шаг, ещё шаг. Колодезный район никак не заканчивался, таверны, постоялые дворы, лавки, магазинчики, мастерские – всё тянулись бесконечной чередой, и когда справа раскинулись торговые ряды, сейчас уже пустующие, а над их головой проплыла величавая арка Мрачного замка, Ливия даже побоялась верить, что это ей не снится. А до Коллегии Бардов ещё столько же, сколько они прошли от ворот…       Когда они в конце концов ввалились в холл Коллегии Бардов, Ливия прислонилась спиной к стене и поняла, что никуда больше не пойдёт. Вокруг них быстро столпились одноклассники, начались обнимания, расспросы, ахи и охи, Ливия с кем-то обнималась, что-то отвечала, но толком пришла в себя лишь не надолго, когда по лестнице спустился мастер Виармо, то ли заинтересовавшийся суетой в холле, то ли ему донесли о приехавших учениках. Он оглядел их промокшую и продрогшую компанию с улыбкой, в которой были радость и облегчение.       – Явились, гуляки, – своим низковатым голосом произнёс он. – А мы уже думали, что потеряли вас.       Он обменялся рукопожатием с Дивадом, а затем порывисто притянул его к себе и обнял.       – Ты всё-таки вернулся…       Потом Эдис, обнаружив, что у Ливии жар, всплеснула руками и потащила её в общежитие. В их комнате они с Мьядой помогли ей раздеться, закутали в тёплое сухое одеяло, и Эдис побежала на кухню закипятить воды для зелья, а также за горячим бульоном.       – Всё мужское крыло, – со смешком сообщила она, возвращаясь с тарелкой разогретых щей, – пытается Дивада и Яфара бренди напоить. Они отбиваются.       Ливия засмеялась и тут же закашлялась.       Когда она, поужинав, начала засыпать, снова вернулась Эдис, на этот раз с зельем.       – Дивада и Яфара уже напоили бренди? – полюбопытствовала Ливия, неохотно садясь и принимая у Эдис кружку с горячим лекарством.       – Их мастер Виармо спас, – улыбнулась её одноклассница. – Забрал к себе. Я забегала к нему за толчёным бивнем мамонта, они там чай пьют. Но судя по запаху в кабинете, он их напоил чем-то вроде того, что я тебе сейчас сделала…       Ливия допила отвар, отдала Эдис кружку и легла, закутавшись в тёплое одеяло и чувствуя, что начинает уплывать в небытие. Даже не верилось, что всё уже закончилось, что их не заливает дождь, не продувает ветер, не хлюпает под ногами болотная грязь. И было немного жаль, что всё закончилось. Что не будет больше ночных костров, что не будут они разводить огонь, прикрывая его руками от ветра и дождя, не будет он колоть дрова, подкидывая ей поленца, не будет споров, что варить – надоевшую всем гречку или ещё не всем надоевший рис, не будет по утрам его высунутой из спальника замотанной в куфию головы и его сонного и помятого лица. Не будет он спать так близко, что можно протянуть руку и коснуться его спальника, и он не будет отлеплять её от камня, к которому её прибило ветром. И не будут они сидеть вдвоём в тёмном коридоре постоялого двора, пить вино и слушать тишину. И как много, оказывается, можно вспомнить за эти десять дней, что они провели рядом, – больше, чем за два предыдущих года…       Ну и пусть, ей и так за эти десять дней досталось счастья больше, чем она смела мечтать.       Зато впереди – целый учебный год. И Дивад будет… да, не так близко, как в походе, но ведь рядом… ________________________________________       [8] Милларий – древнеримская единица длины, равная 1,597 км.