«С ума сойти, до чего люди малодушны. Умирают и думают, что важнее в мире ничего нет». — Бернар Вербер
– Я сказал, Кейси – нет. В глазах Ника упрямая решимость и надлом, а еще полопавшиеся капилляры вокруг темно-зеленой радужки. Кейси хмурит брови и проходит вперед, лишь слегка задев Ника плечом. За углом дома она замечает Энзо, и видения лопаются гнилью вспухшего багряного лица и звуком выстрела в ушах, и пульсирующими тугими толчками крови из пробитого легкого. Кейси замирает, позволяя видению сойти на нет, и лишь затем оборачивается назад: – Так ты идешь? И Кейси знает, что Ник пойдет, и ей не нужно спрашивать его дважды – он уже пошел за ней, он уже сказал да. Кейси знает конец истории и ей больше не страшно. Айк Канеко одет в рубашку-поло и светлые летние брюки, а волосы его по-будничному небрежны, но в глазах – все равно – этот деловой тон, официоз и холодная расчетливая приветливость. Кейси не улыбается ему и не протягивает для рукопожатия руки. Она останавливается в шаге от Айка, до последнего момента не сбавляя скорости движения, будто намеревается броситься ему на шею – это заставляет Айка понервничать, но лишь на короткий миг, которого, впрочем, Кейси достаточно. – Здравствуй, – шепчет она, наклоняясь совсем близко к его уху, а потом – сразу – отступает назад, будто ей внезапно стало противно его присутствие. – Здравствуй, Кейси, – улыбается Айк, демонстрируя в широкой улыбке зубы. Кейси окидывает взглядом галерею, позволяя воцариться неловкой и неуместной тишине, и лишь затем обращает свое внимание на ожидающего японца. – Знаете, почему я выбрала для встречи именно это место? – спрашивает она. На лице Айка расслабленная уверенность, в глазах блестит торжество – кажется, он ожидал подобного вопроса. – У меня было время, чтобы познакомится с картинами художницы, и я успел составить о них некоторое мнение, – говорит Айк, чуть наклоняя голову на бок. Он ожидает от Кейси вопроса, но она молчит, и тогда он продолжает сам, хотя по тону его заметно недовольство: Айк бросает Кейси мячик вежливости, и ей стоило бы его поймать, а не стоять, опустив вниз руки, будто она совсем не заинтересована в идее сыграть с ним в эту занятную игру. – В этих картинах фатализм и неизбежность рока. Красное и индиго, желтый и синий четкими мазками и уверенными линиями – каждый сантиметр этих работ кричит: все предрешено. Занятно, Кейси Холмс, должно быть именно таким ты и видишь будущее, там, в своей прелестной головке. Айк указывает пальцем на картину, где руки мужчины сжимают женское горло. – Знаешь, что я вижу тут? Я вижу отчаяние и покорность. Вижу смирение перед будущим и перед невозможностью выбрать другой путь. Очень символично. Браво, Кейси! – восклицает Айк нарочито бодро и даже пару раз лениво хлопает в ладоши. Кейси смотрит на картину, потом смотрит на Айка, прочерчивает взглядом линию от его глаз до горла, где мысленно рисует кровавую прямую или багряно–черное пулевое. – А знаете, что вижу здесь я? – спрашивает она, неожиданно улыбаясь. Кейси подносит к картине ладонь и кончиками пальцев скользит по шероховатой краске, потом касается пальцами собственной шеи, обнажая сходящие следы от пальцев Ника, что прячутся под воротом черной водолазки. – Я вижу здесь любовь. Самоотверженность и раскаяние. Я вижу здесь то, чего вам никогда не понять, – произносит она, отнимая от шеи руки – Айк вдоволь налюбовался ее ранами. – Как знать, Кейси, как знать? – качает Айк головой. – Только автор картины сможет разрешить наш спор, а она, я слышал, женщина не публичная, – улыбается он мягко, будто протягивает Кейси руку для примирения. Улыбка на губах Кейси гаснет. Она лишь на мгновение отводит взгляд, позволяя себе заметить маячащих неподалеку Энзо и Ника, а потом прикрывает глаза, будто свет галереи стал для нее нестерпимо ярок. – Маккензи хорошо охраняют. У него двое телохранителей и водитель, который всегда носит с собой пистолет. Мы будем в рыбном ресторане у гостиной, где я остановилась, завтра в восемь за столиком у окна. Я пришлю вам схему зала и обозначу, где будет охрана. У вас будет только один выстрел, Айк, советую не промахнуться. Кейси открывает глаза, считывая эмоции Айка, как буквы с листа. Она довольна собой, но абсолютно вымотана этой причудливой игрой, где каждый играет по своим правилам и каждый ожидает совершенно определенного исхода. – Будь уверена, Кейси, я не промахнусь, – кивает ей Айк. Он собирается уйти, не прощаясь, и Кейси смотрит ему вслед, будто целится для выстрела. – Айк, – окликает она через весь зал, когда японец почти скрылся из ее вида. Он оборачивается, чтобы понять, в чем дело, когда Ник поднимает руку, а в другом конце зала взводится пистолетный курок. Внутри Кейси застревает условленное «до свидания», и так и не произнесенное, истлевает во рту и скатывается внутрь, заставляя Кейси поморщиться. – Это моя картина, – говорит Кейси громко, и каждый человек в зале обращает к ней лицо. – Я ее нарисовала, и точно знаю, что это не «отчаяние». Это никогда не было отчаянием. В другом углу зала Ник опускает руку, а Энзо – голову, будто готовит ее для плахи. Кейси смотрит на замеревшего Айка, и вокруг нее – вспышки журналистских камер, которых, впрочем, не видят ни он, ни она.***
Они стояли под зонтом: Кейси было четырнадцать, Нику и Кире без пяти лет тридцать, а небу, разразившемуся дождем над их головами – не сосчитать. В тот день, когда они гуляли по парку Синдзюку-гёэн, еще не зацвела сакура, а Кейси впервые увидела себя рядом с мертвым телом Ника. Кажется, она остановилась или просто отошла в сторону – теперь уже и не вспомнить. Но полыхающее чувство вины внутри и мертвые глаза Ника отпечатались в памяти фотоснимком и не проходящим отныне чувством. Нет, Кейси и раньше видела смерть Ника, свою собственную смерть и смерти всех тех, кто когда-либо был ей дорог. Она видела их не раз. Но дело было вовсе не в этом ведение. То чувство, что оно с собой принесло… эта пустота. Вот что с ней будет, если позволить увиденному случиться – не тьма и не холод, и не отчаянное бессилие – это будет тупая безграничная пустота. И со дня той прогулки по Синдзюку-гёен каждый божий день Кейси будет искать любые лазейки, новые и новые обманные шаги, но будущее – упрямая тварь – будет за разом раз упрямо подсовывать ей варианты единого исхода. Спустя три месяца, когда Кейси впервые встретится на этом же самом месте с Маккензи – в парке зацветут сакуры, а дождь не станет поливать головы сотен туристов водой – тогда она уже будет знать, что единственный способ сохранить жизнь Ника и ребенка, которого родит ему Кира – оставить Ника одного. Кейси скажет Маккензи «да» и обернется предательницей на шесть долгих лет, потому что из всех возможных вариантов лишь этот спасет того, кто стал ее новой семьей.***
– Можно? Кейси поднимает голову, захлопывая альбом, и встречает взглядом глаза Ника. У него в руке две бутылки с пивом, и он потрясает ими в воздухе, будто предлагает Кейси плату за то, чтобы она позволила ему войти. Кейси похлопывает ладонью по дивану, приглашая Ника сесть рядом с ней, и откладывает альбом на пол, принимая бутылку. – Очередные шедевры? – кивает Ник на альбом. – И да, и нет, – неопределенно пожимает плечами Кейси. На ней растянутая серая майка и мягкие спортивные штаны, волосы собраны в узел на затылке, и она не накрашена – как будто находится дома, но это просто очередная съемная квартира – убежище от Маккензи и Энзо, и от службистов, которые на всякий случай не спускают с нее глаз по просьбе Айка. Когда Ник пришел к ней – Кейси не возражала. Он должен был прийти в каждом из видений, и впервые за долгое время она не сомневалась, а просто ждала. Ник не говорил с ней и не просил рассказать о сыне, не требовал подробностей плана – и Кейси позволила ему остаться. Теперь, когда он сидит рядом с ней, в квартире с плотно задернутыми шторами, из-за дверей которой пахнет подгоревшей у кого-то из соседей тушеной капустой, на диване, где кто-то прожег имя «Элис» – Кейси знает, что все сделала правильно. И впервые за шесть долгих лет голодный призрак пустоты, наконец, отступает. – Зачем ты сказала ему про картину, Кейси? – спрашивает Ник, а потом отводит взгляд и долго пьет из бутылки, пока Кейси следит за движением его кадыка. «Почему ты не позволила мне его убить?» – слышит она в его вопросе. – Ты знаешь, – качает головой Кейси, когда ее глаза вновь встречаются с глазами Ника. – И ты хочешь спросить не об этом. Ник протягивает к ней руку, костяшками пальцев касаясь щеки, а потом кончиками пальцев – места на шее, где недавно были следы его ярости. – Ты так повзрослела, Кейси. Но в глубине души ты все та же потерянная тринадцетилетка с цветными волосами, которой кажется, будто она бунтует против всего мира, а на самом деле – против самой себя. Кейси мягко отстраняет руку Ника и делает глоток из бутылки, надеясь, что пиво вымоет из ее гортани желчь тех слов, что ей вот-вот придется ему сказать. – Ты хочешь сказать мне не это, Ник, – шепчет Кейси, не отводя взгляда. У Ника глаза самые красивые из тех, что ей приходилось видеть – глаза, которые она рисует зеленым и золотым, изображая их в листве деревьев и в солнечных лучах, и в свете фар, и на лицах тех немногих людей, которых она выдумала сама – которые не приходили в ее голову видениями, трупами с вытекающими глазными белками, с пеной на губах, с кровавой рвотной массой, замазавшей лица. На лицах воображаемых героев Кейси глаза Ника. Даже, если ей никогда не хотелось рисовать там именно его глаза. – Ты все та же маленькая девочка, Кейси Холмс. Ты выучилась лгать и подводить черным глаза, носить сексуальные платья и трахаться, не плакать и не говорить о мамочке – но черт! – Кейси, это все еще ты, это ты, ты, ты! – стонет Ник, хватая Кейси за плечи. – Так почему у меня такое чувство, будто я опять теряю тебя? У него губы пахнут табаком, а недельная щетина уколеят ей щеку, но Кейси позволяет ему целовать себя, позволяет его рукам скользить по ее голым плечам и по животу несколько долгих мгновений. А потом она отталкивает Ника прочь, заставляет его смотреть ей точно в глаза. – Ты хочешь сказать мне не это, Ник, – произносит Кейси, приказывая голосу звучать ровно, а бьющиеся о черепную коробку ведения рассыпаться огненным конфетти. – Так скажи, наконец, – говорит она, вытянутой рукой обозначая бесконечное пространство между ними, раскачивающееся и мерцающее, пляшущее от стука их сердец и от частого сухого дыхания. – Просто скажи это, и тогда я тоже скажу тебе правду. В глазах Ника расцветает и гаснет одна мысль, затем вторая и третья. Но он не размыкает губ, пока Кейси не отводит от его лица взгляд. – Я так любил ее, Кейси. Я любил Киру больше всех на свете, но даже, когда ты подставила нас, когда позволила службистам добраться до нее – даже тогда я не переставал верить, что все это было частью твоего гребаного плана. Но Киру убили. Они убили ее, а ты исчезла, и я опять потерял всех, кто был мне дорог. Я должен был ненавидеть тебя, я сотни раз представлял себе твою смерть, но все равно – все равно – даже тогда не мог заставить себя перестать сомневаться, что это просто часть твоего плана. Ради чего? Спасти нас всех от службистов, найти лекарство, которое прекратило бы эксперименты над такими, как мы? Я не знаю, Кейси, почему ты допустила, чтобы Кира умерла, но я верю, что у тебя есть на то причина, и я верю, что, если бы был хотя бы один шанс спасти ей жизнь – ты бы сделала это. Кейси закрывает глаза, не позволяя Нику увидеть в них слезы, и поднимается с дивана, умножая расстояние, заставляя рассудок подчиниться, а сердце обратиться камнем и холодом. – Ты думаешь, что знаешь меня, Ник. Но правда в том, что ты никогда не знал. – Говорит она, отступая еще на шаг назад. «Не ври ему», – беснуется в ее голове. Горчично-желтым разливается пустая крыша, освещенная полуденным солнцем прямо перед глазами, заполоняя собой пространство серой комнаты в съемной квартире. – Моя мать видела, что должно произойти задолго до того, как оно случалось, – произносит Кейси, ощущая, как жар солнца стягивает ее кожу плотным кольцом. Щелчок. Выстрел. Раз, два, три. Выстрел. В ушах, в комнате – так близко, что Кейси едва не задыхается от ужаса. Но она заставляет свою спину оставаться ровной, а глаза – сухими. – Она позаботилась о стольких людях, стольких спасла. Но не себя, Ник. Она не смогла спасти себя. Кейси чувствует, как майка напитывается кровью, как та толчками покидает ее тело из темных глубоких ран. Темная густая кровь. Выстрел. Четыре, пять, шесть. – Мы никогда не были одной семьёй, Ник. Мы не смогли ей стать, потому что это был не твой план и не мой – ее. И она провалилась. Кейси поднимает с пола оставленный альбом, пытаясь спрятать за ним свои дрожащие пальцы. – Я видела, что Киру можно спасти, если я умру. Но я хотела жить. В отличие от моей матери, я хотела. Семь. Кейси выбегает из квартиры прежде, чем Ник успевает сказать ей хоть что-нибудь. На улице дождь, но Кейси не холодно, совсем не холодно – ее кожа горит под лучами полуденного солнца, ее кожа и ее тело, распростертое на крыше ЦОС, и через одиночное пулевое выходит наружу ее кровь и ее жизнь.