Голубь мира

– Маш, – говорит Олег, затравленно глядя на нее, и у Маши появляется неприятное чувство дежавю – обоснованно, потому что Олег продолжает: – Маш, поговори с Леной. Женщина на месте Олега уже билась бы в истерике, но поскольку Олег мужик, он мужественно балансирует на грани. – О чем? – устало спрашивает Маша, хотя прекрасно знает, о чем. И Олег знает, что она знает, поэтому просто смотрит и хлопает ресничками. – Я уже провела один сеанс психотерапии на днях, – говорит Маша. – Ничего не получилось. Стало только хуже. – Ну тут-то другое, – умоляюще говорит Олег. Маша трет пальцами лоб. – Ты вообще понимаешь, что это не очень по-дружески с твоей стороны, просить меня об этом? – спрашивает она. Олег смотрит на нее исподлобья и беспомощно, слабо разводит руками. – Вы все обнаглели по самое некуда, – сообщает Маша. – Вы все долбанутые какие-то. Из вас всех Штоппель самый нормальный. – Она поднимает палец. – Прочувствуй это: Штоппель самый нормальный из вас. Олег смотрит на палец, потом снова в глаза. Маша молчит с минуту, потом говорит: – Хотя вообще-то не из вас, а из нас. – Это «да»? – осторожно уточняет Олег и, когда она кивает, восторженно кричит: – Машка! – О Господи, – бормочет Маша и торопливо выходит из кабинета. Лену она поджидает у выхода из клиники и несколько метров идет вровень с ней, чуть в отдалении, рассматривая и подыскивая подход. Выглядит Лена неважно, явно не спала ночь, и даже тщательный маскировочный макияж не очень помогает скрыть последствия. Но в целом вид у Лены спокойный, и Маша надеется, что она не решила ничего плохого для Олега и в глубине души жаждет, чтобы ее убедили простить его. Они выходят на стоянку, проходят мимо Машиной машины. Маша останавливается у пассажирской дверцы, окликает Лену. Лена делает еще два шага, прежде чем обернуться, находит взглядом Машу, прищуривается, узнавая, слегка улыбается. – А, – говорит Лена, – Маша? Здравствуйте. – Здравствуйте, – кивает Маша, чувствуя себя очень глупо. – Лена, есть у вас несколько минут? Мне поговорить надо с вами. Лена хмурит красиво очерченные брови. – Об Олеге? Маша усмехается и поднимает руки ладонями вперед: да больше, мол, не о чем. – Давайте в машине поговорим, – предлагает она, глядя на небо. – А то тучи подозрительные. И открывает Лене дверцу. Губы Лены сходятся в тонкую линию, но она все-таки идет к машине и залезает внутрь. Маша быстро обегает машину, садится за руль и натыкается на ждущий и какой-то требовательный взгляд Лены. Этот взгляд слегка выбивает воздух из Машиных легких и заготовленные обрывки торжественной речи – из головы. И Маша задает вопрос, который давно не дает ей покоя: – Лен, почему вы так в нем не уверены? – Потому что я ни в чем не уверена, – спокойно отвечает Лена. – И меньше всего уверена в себе, в своей способности удержать его. Мне очень хочется, чтобы моя жизнь хоть в чем-то не была похожа на хождение по канату под куполом цирка. Я очень надеялась, что Олег сможет обеспечить это хотя бы в плане личной жизни, но каждый раз, когда все становится хорошо, случается какая-нибудь фигня, и я опять оказываюсь на канате. – Но он ведь собирается жениться на вас! – восклицает Маша. – Это ведь уже решено! Неужели вы считаете его настолько извращенно коварным и жестоким? Способным на такой циничный обман? Сделать вам предложение и тут же побежать к другой? – Я не знаю, – кротко отвечает Лена, и Маша мысленно резко натягивает вожжи. – Когда случается фигня, у меня отключается голова. Меня несет. Потом я, конечно, жалею об этом. Это все не очень способствует культивации уверенности в себе. Они молчат довольно долго. Маша собирается с духом, Лена, видимо, просто пользуется передышкой, чтобы ни о чем не думать. – Давайте я вам сейчас кое-что скажу, – медленно начинает Маша, – а вы попытаетесь представить, что это вам Олег говорит. А потом я донесу до него, что ему нужно учиться использовать рот не только для еды, оправданий перед начальством и ора на арестованных. Лена смотрит на нее и улыбается. Маша вопросительно поднимает брови, ожидая решения. – Я слушаю, – решает Лена. Маша откашливается. – Значит, так. Катя – шестнадцатилетняя девочка. Девочки в этом возрасте склонны принимать желаемое за действительное и раздувать из мух слонов. Например, предписанное инструкцией и моральным законом отношение сотрудника полиции к потерпевшей принимать за знаки внимания, которые мужчина оказывает понравившейся женщине. Кроме того, эта девочка оказалась в очень тяжелой ситуации, осложненной ее избалованностью. Я была бы очень удивлена, если бы она как-то по-другому отреагировала на Олега. Может быть, даже немножко обеспокоена, потому что это было бы странно и ненормально. Лена слушает внимательно, склонив голову набок и глядя на приборный щиток. Маша переводит дух и продолжает: – Олег виноват, конечно. Если бы он сразу рассказал вам о Кате, а Кате – о вас, возможно, ничего бы не было или, во всяком случае, обошлось бы меньшей кровью. Но дело в том, что он далеко не сразу понял, что, собственно, происходит. Он слишком поздно увидел необходимость рассказать чужому человеку о своей личной жизни. А свою личную жизнь он очень бережет, он и с нами-то о вас почти не говорит. Когда он отпрашивается, чтобы успеть на встречу с вами, он благоговейно понижает голос и дико поражается, если его не отпускают: он считает, что одно ваше имя должно открыть перед ним все двери, и не понимает, как вы можете быть менее значительны для других людей. Маша бросает осторожный взгляд на Лену. Лена теперь смотрит на Машу и едва заметно улыбается. Маша выдыхает и поджимает губы, готовясь перейти к самой опасной части. – Лена, – говорит Маша, страдальчески морща лоб, – я очень хочу, чтобы вы поняли меня правильно, не обиделись и мои старания не пошли прахом. Я не нападаю на вас, я не обвиняю вас. Я просто хочу помочь своему другу. Вы постараетесь понять меня правильно? – Постараюсь, – не задумываясь обещает Лена. – Хорошо. – Маша покусывает губу и говорит: – Его беда не в том, что он нечуткий. У него проблема с определением момента, когда нужно проявить чуткость. Там, где вы – и многие другие – видите красивую молодую женщину, пытающуюся его охмурить, он видит несчастную девчонку, прибитую горем и, вполне вероятно, не очень дружащую с головой. У него есть одна точка обзора – его собственная, и если его не ткнуть носом в существование других точек, он так и будет удивляться и расстраиваться, почему его поведение – совершенно логичное с его точки зрения – вызывает такую катастрофическую реакцию у его окружения… И вот тут я вступаю на зыбкую почву, на которой мы с вами можем расползтись в разные стороны. – Маша виновато улыбается, Лена наклоняет голову, побуждая ее продолжать. – Лена, в ваших силах вдолбить ему, что нужно смотреть на жизнь шире. Я считаю, что вы должны помочь ему научиться понимать вас. Начните прямо говорить, что вас не устраивает; не спрашивайте, что это за девка и что у него с ней было, а скажите, что вы ревнуете, вам плохо и страшно. Чтобы защитить вас, он все сделает. Меньше намеков, больше прямоты, и может быть, со временем он и намеки научится понимать. – Маша фыркает. – Боже мой, да более широкий взгляд ему и в работе не повредит, потому что даже сейчас, после того как метод Штоппеля доказал свою эффективность и несколько раз спас самому Олегу жизнь, он продолжает отчаянно бороться против непривычного. – Маша, это ведь он вас послал? – спрашивает Лена, когда Маша умолкает. Маша настораживается. – Ну… да. Выглянувшее из-за тучи солнце бьет Лене в глаза, она опускает козырек. Маша смотрит на ее тонкую руку, обнаженную до локтя, и очень ясно представляет, как Олег держит эту руку в своих. Почему я здесь, думает Маша, где мой инстинкт самосохранения, почему я не пользуюсь положением? Потому что мне не шестнадцать лет, думает Маша, и даже в шестнадцать я не была склонна принимать желаемое за действительное. – Скажите, – говорит между тем Лена, – если бы вы были на моем месте, как бы вы отнеслись к тому, что голубь мира сам влюблен в того, кого он прилетел защищать? Маша леденеет, потом думает: «А-а, какого черта». – Я подумала бы, что голубь мира очень хороший и надо пожалеть его и сделать так, чтобы его труды были не напрасны. Лена поворачивает к ней голову. Тень от козырька лежит на ее лице, как полумаска. – А если серьезно? Маша устало вздыхает и подпирает голову рукой, поставив локоть на раму открытого окна. – А если серьезно, Лена, мне все это тяжеловато дается, но я правда желаю Олегу добра. Если уж нам с ним не быть счастливыми вместе, пусть хотя бы он будет счастлив без меня. Я готова немножко потерпеть ради этого. Вы, конечно, вряд ли поверите мне, но других оправданий у меня нет. Постарайтесь сами поверить, что вы взрослая разумная женщина, способная принять рассудочное решение даже в сердечных делах, как в это верю я. И еще: попробуйте не ждать очередной фигни, когда все хорошо. Может, она и случается-то потому, что вы ее с таким нетерпением ждете. – Спасибо вам, – тихо говорит Лена. – Извините меня. Я тщательно обдумаю все, что вы сказали. Я постараюсь придавить подушкой ревность и выкрутить на максимум разум. Маша кивает, не глядя на нее. – Договорились. И если все-таки решите, что снова готовы с ним разговаривать, скажите ему, пожалуйста, чтобы меня больше не засылал. И вообще обставьте все так, как будто этот разговор на вас не подействовал, а то у нас в управлении народу много. У голубя крылья сломаются от нагрузки. Лена сочувственно смеется и протягивает Маше руку. Маша изумленно смотрит на Лену, осторожно пожимает узкую кисть. Лена несколько мгновений удерживает Машину руку, ласково глядя Маше в глаза, потом открывает дверь. – Может, вас подвезти? – выпаливает Маша. Лена выходит из машины, оборачивается, качает головой. – Нет, спасибо. На ходу мне лучше думается. Захлопывает дверь, взмахивает рукой и исчезает среди машин. Телефон у Маши в кармане начинает пиликать минут через пять, но Маша даже не достает его, сидит, ежась от щекотной вибрации, и смотрит на откинутый козырек, пока не начинается дождь.