Отвали!

Однажды он имел глупость сказать ей: «Не лезь не в свое дело, Тацуки!» и понеслось… Эта кутерьма с пустыми, с прокаченными друзьями, с монстрами, посыпавшимися с неба, с бесконечно появлявшимися супер-пупер крутыми врагами, сражаться с которыми менее одаренным одноклассникам временного синигами было и не под силу, но оттого не менее тревожно. Тацуки и не напрашивалась, хотя в драки всегда первой совалась. Тацуки вспыльчивая, но не глупая: она не собиралась прыгать выше своей головы. Тацуки всё понимала: острые занпакто, уровни реяцу, нечеловеческие скорости и всё такое, но неужто бы ему язык отсох самому обо всем рассказать? Она пережила две его войны и три года убила на познание тонкостей синигамского дела, а он ей: «Не лезь, куда не просят…» — Тацуки, постой! — Отвали, Ичиго! Вот пускай теперь и не обижается. Она — по-прежнему его лучший друг, но это не мешает ей быть такой злопамятной. — Эй, чё ты колешься? — Вон ушел с дороги! Карие глаза вспыхивают огнем, пальцы вжимаются в ее плечи тверже, резче, глубже, кофту ногтями рвут. Арисава сверкает обнажившимися в оскале зубами и заряжает метким кулаком в челюсть, слыша в той ожидаемый хруст. — Больная?! — Сам идиот! Вот такие у них односложные диалоги, не обрастающие яркими эпитетами и сложными конструкциями, и длятся они уже не первый год. Всё началось тогда же, после победы над Айзеном. Лето, череда турниров, меланхолично выглядевший Ичиго в ожидании полной утраты своих сил. У прогулявшего во благо спасения города старшеклассника образовалась уйма хвостов по всем школьным предметам и черт дернул его предложить в благодарность подруге, подтягивавшей его, помочь с не ладившимися накануне соревнований тренировками… — Спасибо, не надо, — нервно повела Тацуки плечом, углубляясь в учебник по химии — у них оставалась еще одна не пройденная тема, — сама как-то разберусь. — Да что ты сама да сама, — хмыкнул Ичиго с игривым смешком, — обещаю: буду поддаваться. Соглашайся. У каратистки вспыхнули жаром глаза под ресницами, но она титаническим усилием воли сдержала негодование в ответ — только в щеках закипела да невидимый пар выпустила из ушей. — Я же сказала, не стоит, — едва не пропела она, за такой интонацией пряча свое желание вырвать другу язык и заставить того тут же сожрать за брошенные ей обидные слова. Он станет ей поддаваться, хех?! Да гори ты в аду, самоуверенный слабак! — У меня всё в порядке, — подняла меж тем улыбающееся лицо Арисава, — честно. Куросаки заметно поежился от натянутой до ушей ухмылки напротив, но, будучи не из тех, кто легко сдается, только лоб нахмурил да стряхнул с плеч непонятных ему мурашек. — Слушай, Цуки. Ты тратишь на меня свое время, сколько помогла с конспектами и контрольными. Я просто обязан тебя как-то отблагодарить. Иноуэ говорила, что у тебя что-то с новыми приемами не срастается, так давай, я выйду с тобой на спарринг? Мне не в тягость, — он размял руку в локте, — наоборот, только в забаву будет. У девушки скрипнули зубы: — Ич-чиго. Ты с первого раза не расслышал? У меня всё нор-маль-но! — Ее синие глаза угрожающе сузились, а язык не сдержал запросившегося наружу припасенного яда: — Не лезь не в свое дело. Она истинно ожидала, что он вспомнит и поймет, но… не тут-то было. Ноль. В рыжей голове, в решительном взгляде напротив — ноль догадок или параллелей с прошедшими разговорами: видимо, Тацуки переусердствовала с учебой и теперь в мозгах у Ичиго — сплошь заученные наспех формулы да алгоритмы решения. — Ты что, боишься меня? — вспылил наконец и он. — Ар-р-р! — раненной тигрицей прорычала Арисава и с ноги отправила Куросаки в полет. — А ты что, по-хорошему не понимаешь?! — и хлопнула дверью его комнаты, понося рыжеволосого идиота на чем свет стоял всё время, пока ее гулкие чеканящие шаги не покинули его дом. Выплеснув пар в тот раз и взяв вожделенное золото на турнире, Тацуки со временем отошла и даже прежние отношения с Ичиго наладила. Однако случилось же тому однажды бросить ей опрометчивое: «Я сам с Иноуэ разберусь», как снова пошло-поехало… Взаимные придирки и высмеивания, споры по поводу воспитания общей подруги, «дружеские» подножки, вовсе не дружеские тычки под ребра. Тацуки всё понимала: трудно Ичиго давалось без сил, он старался держаться бодрячком, делал вид, что всю жизнь мечтал «пожить нормально», тянул руку на уроках, менял спортивные кружки как перчатки, на подработку устроился, но — черт возьми! — он же почти восемнадцатилетний пацан, мог бы и в «другой сфере» найти утешение. Орихиме была бы только рада. — Тацуки, можно?.. — Исчезни, Ичиго!.. Он наивно полагал, что она не обидится? Она же — не просто его лучший друг, а подруга, и, даже будучи злопамятной, видит, что и кто ему нужен. — Эй, да что с тобой? — Граблю щас сломаю! Любые попытки выяснить причины ее ярости чреваты членовредительством, его членовредительством, но Куросаки бесстрашно и цепко держит ее за локоть, намеренно причиняя ощутимую боль, показывая, кто из них сильнее, навязывая свое превосходство. А Арисава только дыру меж его сдвинутых бровей своим пренебрежением просверливает и больно наступает каблуком прям на носок без пяти минут выпускника. — Ауч! Нечестно! — Не лезь ко мне! Вот такая негласная дистанция меж ними, не сокращавшаяся ни годами, ни шагами, ни словами между недо-друзьями, но и меж никогда-врагами тоже. Соседи, товарищи, одноклассники — эти термины им подходили больше, но на выпускном вечере Ичиго решился прояснить нюанс их дружеских отношений. Завтра уже они могли разъехаться по разным городам, да и вообще теперь их связывало куда меньше. Диски и журналы давно не вызывали у повзрослевших ребят прежний интерес, спорт и возобновленная сила синигами развела их по разным рингам, выбранные профессии — по разным университетам, не-выбранные судьбы — по разным путям. Из общего только того и оставалось, что забота о близком человеке, вот почему Ичиго обеспокоился и указал подруге на парня за дальним столиком. — Слышь, Цуки? Говорят, что Кейго давно в тебя втрескался, только боится, что зубы ему пересчитаешь, если признается. Ты б осчастливила его танцем хотя бы? У наряженной и подкрашенной выпускницы звучно треснуло платье по швам и кровь мигом прилила к лицу. Впрочем, в районе танцпола оказалось довольно темно и шумно, чтобы сквозь мерцающие лампы и громыхающую музыку не услышать и не завидеть ее желания окропить выпускной красненьким. Арисава с королевской выдержкой только прокрутила в руках бокал с коктейлем и потянула уголок кривой улыбки: — А ты, значит, не боишься? — В смысле? — Куросаки недоуменно выпучил глаза, чем заставил подругу оскалиться шире. — Ну, к примеру, что сейчас этот самый бокал я тебе в горло затолкаю? — Тацуки вмиг переменилась в лице, прорычала сквозь зубы: — Отвянь от меня! Сам-то, недотепа, по сторонам не пробовал оглянуться? Ичиго с недовольством фыркнул, но, словно бы внемля совету, воровато оглянулся по классу, переоборудованному выпускниками в кафе. Не заметив никого и ничего странного, он только с недовольной миной попенял подруге: — У тебя что, сегодня настроение поругаться? Я к тебе — с просьбой, а ты — в штыки всё, точно я о чем-то заоблачном прошу. Тацуки в истовом изумлении взметнула брови: не поверила — словно это не она не его и не об Орихиме просила полгода тому назад!!! В этой голове неужто пустые все мозги отбили? Неужто он совесть вместе со страхом растерял? — Отойди подальше, Ичиго, — прошипела она разъяренной кошкой, — не доводи до греха. А в карих глазах только ярче нахальные огоньки зажглись; у рыжего мгновенно запылал азарт, а еще нога с педали тормоза соскочила, не иначе. — А то что, Цуки? — с наглой улыбочкой продерзил он. — Меня до смерти затанцуешь вместо Кейго? У бойкой каратистки заиграли под кожей желваки, но одного взгляда на приунывшую за ближайшим столиком Орихиме стало достаточно, чтобы вернуть самообладание. — Хорошо, — кивнула она, пересилив вдобавок себя, — я соглашусь оказать любезность твоему дружку, но, может, и ты, а, снизойдешь на милость? — Какую милость? — Было бы глупо ждать его мгновенное: «Да», когда даже косые взгляды в сторону их общей подруги не указали этому балбесу кого следовало бы пригласить на танец. — Если что-то хочешь от меня, так, так и говори — прямо. — Я хочу сказать, какой же ты идиот, — процедила под нос подруга и нервно потерла переносицу. — Черт, Ичиго, глаза разуй, а? Ты в курсе, что и сам давно нравишься кое-кому из нашего класса? Он неуверенно вновь обернулся через плечо и равнодушным взглядом обвел толпу веселящейся молодежи. — Кому я там могу нравиться? — отмахнулся он и вдруг с вытянувшимся лицом поглядел на Тацуки. Он неверяще оглядел ее с макушки до пят и несмело мотнул головой. — Н-нет, ты намекаешь, что… — Кья! — Ловким движением… ноги Арисава сделала на длинном платье еще один глубокий разрез, отправляя одноклассника в нокдаун по привычной уже траектории. — Тупоголовый осел! — фыркнула она. — Ты намеков ни черта не понимаешь! — И так и увела расплакавшуюся Орихиме домой без обещанного той первого поцелуя от ее «прынца». Вечер тот вся троица долго вспоминала с содроганием, но годы стерли детские обиды, прибавили тинейджерам ума, поуняли юношескую прыть, перестроила мировоззрения, взгляды, жизни. Трогательная Орихиме не без труда, но нашла кое-кого посговорчивее, ее стормозивший одноклассник «женился» на работе и с головой углубился в страсть к сражениям, а их общая подруга старалась не терять связь ни с первой, ни со вторым, покуда последний не выдал однажды: «Не вмешивайся, Тацуки, это моя жизнь!..» Снова-здорово. Однако Тацуки не оскорбилась на сей раз, не вспыхнула, не пообещала отомстить и даже зла не затаила. Она попросту послала временного синигами куда подальше и отправилась покорять столицу: благо, Токио славился не только хорошими вузами, но и отличные перспективы для первенства спортсменов открывал. Тренировки, соревнования, победы — всё это закрутило Тацуки волчком, заставляя ухищряться лавировать меж окончанием учебы и стоящей работой, а еще средь попыток обустроить свою личную жизнь. — Тацуки! Она спиной вздрагивает, заслышав знакомый голос там, на другом конце длинного коридора с высоким сводом, что соединял корпуса университета. — Ксо-о… Не оборачивается — сразу ускоряет шаг, слышит ответным эхом такие же, чужие, припускается сама дальше, сбегает вниз по ступеням, летит на выход со всех ног, попутно думая, как же дико смотрятся со стороны эти гонки двух долговязых студентов, у которых дипломы почти в кармане. — Да стой же! — ее настигают аккурат перед дверью и резко тащат в ближайшую пустую аудиторию. — Отпусссти! — шипит Арисава змеей, а не кошкой, и здорово работает локтями, метя в печень, куда побольнее. — Ай! — отбрасывает ее Куросаки и сердито рыкает: — Да в чем твоя проблема?! — Моя? — Она вскидывает перекошенное злостью лицо. — Это ты, ты мне скажи! Ичиго разгибается, выдыхая по-прежнему тяжко, но его распинает как будто иная мука. Ичиго хмурится, жует губы, непонимающим, но острым взглядом режет подругу без ножа, а у той только зубы сводит, вся она нынче — сплошная безмятежность духа, прямо монумент взрослой сдержанности и величия. А в глубине души ей так хочется дать слабину. Хочется раскричаться как впредь, двинуть рыжего балбеса в челюсть, наподдать ему еще сверху пинков, обозвать идиотом и скрыться на месяц, чтобы в глаза его не видеть. Но он здесь… и им давно как не по пятнадцать лет. Он сам нашел ее, сам приперся к ней. Переехал в ее город. Перевелся в ее университет. Даже работу нашел по соседству с ее. Он занял собой всё чертово пространство от дома и назад, отнимал всё освободившееся после тренировок время. Ичиго невесть зачем опять влезал в ее жизнь, точно снова намеревался сыграть в «школьников». Да, он был повсюду. Мелькал постоянно перед глазами, бубнил что-то на ухо, чеканил рядом шаг, а еще из головы даже во снах не выходил, въедливая сволочь! — Что случилось у тебя? — а сейчас он смотрит требовательно, почти не в обиде. — Я в порядке! — отрезает она, отворачивается и размашисто марширует к двери. — Это неправда! — преграждают ей путь, заслоняя дверь собой и отрезая выход. — Мне пнуть тебя? — показывают ему зубы и медленно сжимают добела кулаки. — Давай. Сделай это! — Ичиго только брови сводит дюже, а сам и с места не сдвигается. — Может, хоть так перестанешь игнорировать меня?! Мы же друзья! — О дружбе вспомнил?! — Тацуки врезает-таки другу прямо в ухо, но рыжий только головой встряхивает, точно она у него пустая. А может, она и есть такая? Сколько раз она пыталась намекнуть ему, что они — уже разные, что общих тем для разговоров больше нет, и вкусы теперь стали у них совершенно иными. Сколько раз она пробовала отвратить его внимание от себя на других девушек, что толпами таскались за новеньким, а ему словно разом стало наплевать на всех. Сколько раз она напрямую вколачивала ему в башку, что она тоже разрывается между учебой и работой, что у нее тоже есть любимое занятие, что у нее тоже нет, но хочется заиметь еще и любимого человека — всё без толку: точно о стену горохом. Ичиго продолжал наступать на ее свободу и доставать ее, тогда как сам в подобной же ситуации в открытую послал ее. — Что не так, Цуки? — кривясь, ловит Ичиго очередную оплеуху. — Дай пройти, что неясно?! — Тацуки уже не бьет — пытается просто оттащить его от двери, забаррикадированной им одним — подкаченным и заматеревшим. — Дам пройти, если расскажешь. — А отбивается он всё равно вяло. — Тебя по адресу послать или сам найдешь дорогу? — А она злится всё сильнее и всё сильнее вонзает ногти в сдерживавшие ее за пальцы чужие руки. — Цуки, погоди! — Отвали, достал! — За что ты взъелась?! — Да потому что… Ты! Арисава резко отпрядывает назад и шлепается задницей на первую парту. Зажимая ладонями уши, мня виски, Арисава не плачет — просто люто ненавидит этого конкретного человека и себя ненавидит за то, что такая с ним, истеричка. — Я… я не понимаю, — прорывает ее давно наболевшая мозоль. Прорывает не слезами или болью, но и не облегчением. — Неужели так сложно понять? — она вздыхает и прячет лицо за стекшей на лицо смолой волос. — Не понимаю, почему ты просто не оставишь меня, Ичиго?! Почему не сделаешь, как я прошу? Я не хочу рвать с тобой, но и терпеть этот фарс далее не могу. Я страшно устаю здесь, я выкладываюсь на работе, а остатки сил бросаю на тренировки. Мне некогда общаться с тобой. — Она поднимает свои уставшие глаза на него, остановившегося в шаге напротив: — Это иллюзия, ну какие мы друзья? Говорящие на разных языках и живущие в параллельных мирах? Ичиго, эта неопределенная дружба мучает нас обоих. Тебе нужна другая подруга. У меня появился парень. И потом, ведь ты никогда не слушаешь меня, а тут зачем-то переезжаешь ко мне, записываешься в мой додзё, интересуешься тем, что я люблю… Черт, — Тацуки возводит заблестевшие влагой глаза к высокому потолку и истерично улыбается, — ты даже старую гитару из дому привез, когда я рассказала, какую музыку люблю. Ичиго, — сипнет ее голос. — Зачем тебе всё это? Почему ты здесь? Кто я для те… Ее слова перехватывают чужие губы, и всё, что видит Тацуки в сменившийся момент — два веера ресниц, что щекочут веснушчатые щеки рыжими кончиками, да разгладившуюся морщинку меж вечно хмурых бровей. — Ну и кто у нас намеков не понимает? — насмешливо бросает Ичиго, отлепившись от нее. Он еще шире улыбается, когда его признание заставляет девушку приоткрыть рот — от шока, очевидно же, но и так призывно, что удержаться невозможно. Куросаки снова медленно скользит подбородком по воздуху вперед, но стиснутые кулачки легонько стукаются в его грудь, несмело отталкивая. Арисава, всё еще в оторопи, но с проблеском ясности в очах, неуверенно мотает головой, как он когда-то. — Отвали… — Шепотом. — Иначе я ударю. — Нет. — Решительное. И за себя, и за нее. Ичиго наконец заключает Тацуки в крепкое кольцо рук и тянется вновь к ее губам. — Ну и идиот ты, столько медлить! — фыркают смехом ему в поздний поцелуй. — Сама дура, хрен к тебе подступишься! — дразнится он едко, а целует сладко.