ИДЕАЛ В САХАРНОЙ ПУДРЕ

Сидя в элегантном домашнем кабинете г-на Аренина, Штольман колебался, прикидывая, как начать разговор. Наконец начал так: - Г-н Аренин, вы, вероятно, уже слышали о трагической смерти г-на Бронского? Аренин переменился в лице. «Так играть он не смог бы, - подумал Штольман, – он искренне изумлен». - Поверьте, я мог бы вызвать вас к себе в управление и провести допрос по всей форме, но, принимая во внимание ваше положение в обществе… Короче, я приехал сам, чтобы задать вам несколько вопросов. - Прошу вас, - пробормотал Аренин. Он его надменности не осталось и следа. Штольман помолчал, затем произнес медленно и четко: - Расскажите мне правду о той женщине, которую вы опознали, как свою жену… Ведь это не она была, не так ли? - Видите ли, - замялся Аренин, - когда меня попросили опознать женщину, погибшую под колесами поезда, я уверенно опознал только одежду моей жены. Лицо было изуродовано так, что я честно сказал, что не могу ничего утверждать – она это или нет. Тем не менее, на основании того, что я опознал одежду, а также украшения и сумочку, было выписано свидетельство о смерти. - Но полиции сейчас отлично известно, кто была та, которая погибла, - возразил Штольман. - И, более того, нам отлично известно, что в это самое время ваша жена была жива и находилась в вашем доме, о чем вы не могли не знать… Это был блеф. Штольман не мог знать наверняка, где в тот момент находилась супруга г-на Аренина. Он просто решил рискнуть наудачу… - Вы, я вижу, уже все знаете, - Аренин побледнел. – Недаром о вас говорят, как о лучшем сыщике Петербурга… - Итак? - Хорошо, я расскажу вам всю правду, - Аренин собрался с духом. – Уж не знаю, что мне грозит, хотя я виновен только в лжесвидетельстве… Вы производите впечатление очень умного человека, и вы, быть может, сумеете меня понять… Аренин внимательно посмотрел на Штольмана, скользнул глазами по его руке, по обручальному кольцу, и тихо спросил: - Вы, как я вижу, женаты, г-н Штольман? - Женат, - коротко кивнул Штольман, стараясь сохранить poker-face: он не любил касаться своей личной жизни в разговорах с кем бы то ни было, это было слишком интимно для него, да и вообще – такие разговоры он считал крайне дурным тоном. - И, как я вижу, очень счастливо, - заметил Аренин. – У вас глаза как-то этак потеплели, когда вы сказали, что женаты... - Не буду отрицать, - спокойно согласился Штольман. - В таком случае, скажите мне, как женатый человек, - Аренин выговаривал слова, стараясь казаться спокойным, но видно, что эта тема была для него весьма волнующей, - не кажется ли вам, что наше общество крайне гадко относится к семейным людям, к понятию семьи... к правам женатого мужчины? Пока женщина в барышнях ходит, она неприкосновенна, но едва вы отвели ее к алтарю – все переменилось! Все мужчины в обществе смотрят на замужнюю даму, как на свою законную добычу. И ведь, заметьте, не ради того даже, чтобы себе забрать, жениться, нет... Замужнюю совратить - это спорт, как говорят англичане, это - похвастать друг перед дружкой добычею... Они говорят о какой-то любви, но там нет ничего, кроме тщеславия… И при этом муж, супруг для них – персонаж комедии, наставить ему рога почетно и лестно... возмутительно! - Согласен с вами, - коротко отвечал Штольман. - Ужаснее всего, что и женщину воспитывают так, чтобы она не слишком могла противиться такому обращению, - Аренин прошелся по комнате, хрустя пальцами. – Все эти романсы, книжки про любовь, любовь… ради которой можно пожертвовать всем – вероятно, в том числе и семейным долгом – на этом воспитывают юных девушек… Их учат хорошим манерам и красиво одеваться – но дальше что? Кто им скажет о хоть каком-то самопожертвовании во имя долга, в том числе – долга супружеского? Он пожевал губами, как бы собираясь с духом выговорить что-то совсем уж невыносимое для него. - Вы думаете, – медленно произнес он, – этот Бронский… был первым увлечением моей супруги? - Не первым? – заинтересовался Штольман. - Разумеется, нет. При ее полном неуважении к моим чувствам и собственному долгу… стала бы она ждать девять лет с момента свадьбы, чтобы устроить это первый раз? Конечно, нет. Первый раз она преподнесла мне свою измену так, будто она сама убита горем из-за своего падения, и поверьте, я был настолько наивен, что сам был готов рыдать вместе с нею… оплакивать ее слабость, делить ее отчаяние… но когда это стало повторяться раз за разом, и каждый раз сопровождался все той же мелодрамой на тему «как она страдает из-за своей ошибки», я намекнул ей, что это уже становится монотонным… Ну, а когда она, не убоявшись стать посмешищем сама и сделать посмешищем меня, ушла к любовнику - все пришло к развязке. Я раньше терпел ради сына, но теперь… Он помолчал. - Им хватило бесстыдства предложить мне взять вину на себя. Ну, вы же знаете – у нас при разводе тот, кто виновен в прелюбодеянии, не имеет права вступить в брак повторно, а ей очень хотелось замуж за этого Бронского. Я, в таком случае, был бы опозорен и потерял возможность вступить во второй брак. И, вы знаете, я был готов даже согласиться на это, вы, наверное, понимаете, почему? - Почему же? – осведомился Штольман, приподняв брови. - А потому, что мне хотелось, чтобы этот Бронский оказался сам в моем положении. Эти хищники, вроде Бронского - Аренин дернул щекой, - разорители чужих гнезд, считают доблестью влезть в чужой дом, все изломать… Так пусть же он получит в награду за свое поведение вечный союз с бездушной злой особой, которая не умеет считаться ни с кем и ни с чем, кроме собственных сиюминутных капризов. Я согласился поначалу, но потом произошло событие, которое резко поменяло мои планы... - И какое же? Аренин барабанил пальцами по столу. Потом проговорил медленно: - Нет, так вы не поймете, я должен рассказать вам с самого начала… Не знаю, встречали ль вы таких женщин, которые не могут любить просто, искренне, без хитростей. Нет - им нужно непременно мучить мужчину, играть с ним, как кошка играет с полузадушенной мышью, то отпуская, то вонзая когти… Им надо непременно то приманить мужчину лаской – то оттолкнуть от себя; то заставить его поверить, что вся ее жизнь в нем одном – то тут же облить холодом… Моя жена была именно такой, и мне кажется – ее измены тоже были не ради даже самих измен, а – как часть ее жестокой игры со мной. То она заставляла поверить меня, что все наши размолвки в прошлом и впереди – новая жизнь, полная любви, то – уходила в новое увлечение… Ах, г-н Штольман, не дай вам Бог попасть в зависимость от дурной женщины, когда и умом и душой понимаешь всю меру ее испорченности, но не можешь никаким огнем выжечь ее образ из сердца… Штольман молчал. Он вспоминал, как корчилась в огне фотография Нины, и как он до последней минуты смотрел и смотрел на ее лицо в пламени, а потом – очень долго смотрел на кучку пепла… - Продолжайте, прошу вас, – сказал он. - Я более всего боялся потерять ее. Я терпел унижения, терял свое достоинство, угождая и ненавидя, но страх пустоты, в которой я окажусь, если потеряю ее… Порой я желал себе смерти, ибо смерть казалась мне легким выходом по сравнению с той агонией сердца, которая начиналась во мне при мысли, что ее рядом со мной не будет… А потом случилось то, чего я боялся более всего. Я пришел домой, а ее - не было. В комнатах было темно, тихо и пусто. Я искал письма, хоть записки, но она не удостоила меня даже этим. И эти темные комнаты, этот ужас отверженности… Он закрыл лицо ладонью. - Принято считать, что мужчины умные и гордые, сильные духом не могут стать добычей такой женщины, - но, поверьте, могут. Она ведь не сразу покажет вам свою подлинную суть. Она войдет в ваше доверие исподволь, она, словно ядовитое растение, прорастет в вашу душу тысячами корней – и только когда вы уже будете оплетены этими путами, - тут-то она и покажет себя. Такие женщины – как наркотик, и, привыкнув к ним, вы окажетесь вынуждены получать каждый день новую порцию этой отравы, а иначе… Аренин вдруг замолчал, и, пристально взглянув на Штольмана, тихо спросил: - Что с вами, г-н Штольман? У вас сейчас лицо такое, словно вы увидели привидение… - Дальше, прошу вас, - вздохнул Штольман. - Дальше? Я слег, вот что было дальше. Заболел. Доктора не знали, что со мной делать… Лежал недели две, не мог есть, и бог знает, сколько я еще бы пролежал так, но случилось событие, которое сильно перевернуло все в моей жизни. Скажите, г-н Штольман – у вас были в детстве какие-нибудь ... привязанности? Штольман удивлено приподнял брови. - У меня была, - продолжал Аренин, - моя мать однажды взяла на воспитание дочь дальних родственников. Предвосхищая ваш вопрос, скажу, что между нами не было даже намека на что-то большее, нежели дружба. Да и дружбы, собственно не было. Ну, вертелся вокруг меня ребенок, который был меня моложе на семь лет, что мне в этой девочке? Я, правда, знал, что эта девочка всегда будет на моей стороне, что всегда ее глаза, устремленные на меня, будут полны участия, но разве я ценил это? Я не видел в ней женщины – эта соломенная шляпка, косичка с бантом… Но главное, что мне мешало увидеть в ней женщину – это ее искренность, как ни странно это звучит. Ее готовность поднести вам всю душу свою на блюдечке вот просто так, потому что любит… а ведь женщина, о! - она должна быть блестящей и недоступной, ее надо завоевывать… как любим мы все усложнять. Не так давно она написала мне и попросила протекции для своего сына. Муж ее умер, она осталась почти без средств. Я предложил ей помощь – и, поглощенный своим горем, попросту забыл об этом, но она приехала... И, знаете, всколыхнулись этак вот воспоминания... о добрых детских глазах, теплом участии… Знаете, она, Наташа, сидела вот так рядом со мной, за окном шелестел дождь, и я сказал себе: не хочу больше страдать! Я понял, что дороже всех страстей мне это чувство тихой умиротворенности в душе… не знаю, понимаете ли вы меня... - Вполне, - кивнул Штольман.