Алое золото

Слышится чье-то беззаботное пение на исконно гавайском. Навстречу Джейн или «не Джейн» ступает сама хозяйка бара «Honolulu». Кейкала. Невысокая, но пышногрудая обладательница кожи цвета молочного шоколада, короткой стрижки и выкрашенных волос в платиновый блонд, татуировок «Not your baby» на левом запястье и «Aloha» на правом. К тому же бабушка пятерых внуков и жена хозяина бара, что делает хозяйкой и её тоже. Какого бы роста она ни была, в этих объятьях можно кутаться вечно. — Детка, дай на тебя взглянуть, — карамельным голосом протягивает Кейкала. — Я росла на Гавайях, и орхидеи цвели вокруг меня. Но ни одна из них не сравнится с тобой. — Я тоже скучала, Кей. — Пойдём со мной, подальше от «обезумевшей толпы», — хохочет женщина, таща под руку за собой собеседницу, протискиваясь меж бильярдных столов и устраиваясь на просторном диване. — Сегодняшний вечер слишком хорош для разговоров про работу, родственников и болячки… — хитро покосилась гавайка. — А как же внуки? — И те подождут. — Почему же? — Покажи мне руки, — и прежняя весёлость сходит на нет. Бинты спадают с кисти: разбитые костяшки заживающими ранами являют себя свету навесных ламп. — Это того стоило? — Aut vincere, aut mori*. Кейкала цокает, и хмурым становится приветливое лицо. — Побереги себя. — Берегу. — Или позволь оберегать тебя другому. — Я в силах за себя постоять. — Когда его руки покрыли твои — лампочки замигали. Да ты и не заметила, — от восторга по спине загорелой дамы побежали мурашки. — Дело не в древней силе, данной вам по праву рождения. Дело в том, как вы равны в этой силе. Джейн ухмыляется, подносит пальцы к губам, пряча уголки неясной улыбки. К ней вновь обращается хозяйка бара, но теперь по имени. Имени, которое не похоже на «Джейн». Разгоряченному уму лепрекона не расслышать и не разобрать его. Он без стыда всматривается в губы гавайки — желает быть втянутым в таинство. Вдруг Кейкала замечает надвигающегося великана и лениво поднимается с места, наблюдая за непониманием на лице «детки». — Кхм-кхм, — женщина склоняется над ухом брюнетки. — Идёт сюда! — О, нет… — Джейн буквально подавляет желание обернуться. — Не уходи! Кей! — Я принесу тебе вишнёвый пирог, детка, — и убегает в сторону кухни, напоследок задорно оценив взглядом рыжеволосого. И по сторону девушки оказывается чашка свежего горячего шоколада, по его — стакан виски. Незваный гость усаживается перед брюнеткой, грузно оперевшись локтями о древесину, что не ослабило едва дрогнувшей осанки белоснежки. Отчего-то свет становится приглушенней, пока отблеск чёрных волос теряется в сигаретном дыму. Она следит за суставами длинных пальцев и приоткрытыми губами, когда мужчина делает очередную затяжку. Сквозь дым он видит, как ткань платья спадает с острого плеча. Магия лепрекона тут ни при чём. Ярко-салатовая пепельница, усеянная крошечными пальмами, вбирает в себя догоревший окурок. Вновь макушка смертной склоняется в знак благодарности. Всё той же неподдельной благодарности. Сын Луга глядит на неё с настороженностью, совершенно минуя чувство доверия. С каждым столетием человечество только разочаровывает Суини, поражает своей дешевой и бесполезной благодарностью. Нескончаемые годы, проведённые им без тени восхищения пред человеком, сделали его самого недоделанным божеством. Теперь же он злится оттого, как просто, как по-настоящему ей это удаётся — быть благодарной ему. — Как мне звать тебя? — вопрошает мужчина, сдаваясь сознательно. — Зови меня Бенита, — самозванка не думает говорить правду. Суини ухмыляется, обнажая белые зубы. — К чему все эти игры, дорогая? — Si no puedes convencerlos, confúndelos*. Каждое слово, сказанное на испанском совершенно чисто, стукнуло по зубам ирландского духа, раззадоривая его. Действительно сбивая с толку. — Я не люблю, когда мне говорят неправду, — лепрекон избегает слова «лгут». — Не говорить правду незнакомому человеку — вопрос безопасности. Женские пальцы невольно сцепились в замок. Суини совершает ошибку снова, ибо один вид маленьких рук, должно быть не раз отстоявших право на безопасность, так нелепо размазывает его. Злит его. — Загадай желание, — почти требует рыжебородый. Если Джейн загадает желание, то Суини сможет уйти спокойно. Человек поймал лепрекона на жульничестве — разгадал трюк, выстроенный с помощью магии. Лепрекон чтит правила, а значит, должен исполнить желание. Он сможет уйти. Но прежде нужно попрощаться. — Мне ничего не нужно. — Вам людишкам всегда что-то нужно, — Суини аж цокнул. — Шелка! Камни! Золото! Проси о чём угодно… Ну же! Она цокает в ответ, отрицательно качая головой. Ему вновь не хватает терпения. В порыве обхватывает кисти рук, склоняясь к своим же огромным рукам, удерживающим чужие, как угольную синицу, белогрудую и черноголовую. Прикрывает глаза, дабы сила, дарованная недрами малахитовой родины, объяснила ему, почему он, повидавший безмерно многое, столь глуп. — Мое желание — твое имя, — наконец-то слышит божество. — На что тебе имя старого лепрекона? — Я хочу помнить о том, кому была благодарна, — вновь опережают его. — Суибне. Меня зовут Суибне. Тяжело даётся произнесение собственного имени. Вероятно, что уста матери звали ещё нерожденного сына иначе. Он помнит лишь это имя, а значит, не лжет. Желание исполнено — лепрекон может идти. Суибне с тяжестью поднимается, задевая ножку стола в попытке по-крутому ухмыльнуться. Старается не смотреть на неё, когда стихающий голос догоняет угрюмого верзилу: — Я — Вецена. Имя её чужеземное. Вецена — чужеземка. Да и Суини сам неродной великой Америке. Но имя… Оно настоящее. Как золотая монета, что щедро приносит удачу. Как давно забытое чувство, горячим волнением отзывающееся в межреберье древнего тела. Как растерянность в робеющем взоре, усиливающая с каждым шагом хранителя старинного клада, отдаляющим бога от «ненужной» ему благодарности. Примечания: Aut vincere, aut mori (лат.) — Победить или умереть Si no puedes convencerlos, confúndelos (исп.) — Если не умеешь убедить, запутай.