kaleidoscope.

Она смотрит украдкой, считая его пульс просто по привычке – потому что так нужно, вглядывается в изумрудно-ореховые с небесно-голубыми вкраплениями радужки глаз, ища там ответы на свои вопросы, а после, словно обжигаясь пламенем, ловит на себе его довольный взгляд, и тут же отворачивается – она не смотрела вовсе, нисколечко. Тео смотрит на Малию самоуверенно, точно читает все ее мысли наперед и точно знает, сколько раз она посмотрела – на самом деле он просто считает. И сначала для Тео это непременно было пресловутой игрой на выбывание, в которой, несомненно, победил бы он сам, но после, когда он стал теряться в звездах своих мыслей, что уже не собрать в созвездия, после, когда воздух из груди испарялся, а почву выбивало из-под ног от одного только секундного взгляда глаза-в-глаза, он понял – доигрался. Когда он смотрел на нее, Тео в равной мере хотелось убить ее и поцеловать. Смотреть на нее, жадно хватающую ртом воздух, хриплым теряющимся голосом умоляющую о пощаде, улыбаться своей сногсшибательно-милой улыбкой, медленно-медленно провести кончиком языка по верхней губе, поразив сияющим звездами блеском зеленых глаз, а после, когда воздуха совсем не останется, прижать к себе ближе, никогда больше не отпустив, окольцевав крепкими руками в объятиях навеки. Когда он смотрел на нее, испытывал неодолимое желание заключить в трепетно-нежные объятия, прижать к себе и задушить. В ней самой, такой грубой и одновременно милой, неуклюжей и такой женственной, в ее дерзости и такой же изящности, в ней, в ее взгляде было что-то коварное, неуловимое, возбуждающее чувство ненависти. Наверное, поэтому он так любил её. Малия – она другая, совершенно полярная и загадочная, космическая, фантастическая и воинственная, но непременно раздражает своими резкими рваными мелькающими ненавистью взглядами, вымораживает своим острым языком, практически до иссиня-черной изморози на кончиках пальцев, едва ли не до окоченевших ладоней и дрожащих ясным голубым с белым кружевом губах. Почти, с остатком и выходом, со спасающим ключом, но только вот этот ключ не подходит ни к одной двери. В его словах нет ни грамма правды, но только когда он говорит то бесишь, сука – она, непременно, верит, пропуская фразу через себя, точно леденящий кровь яд, едкий, противный и стопроцентно химический – настолько же химический, насколько и эти шоколадно-изумрудные взгляды, но по химии у Малии тройка. Она отражает всю свою необьятную вселенскую ненависть к парню на этом тетрадном листе, чернилами вырисовывая каждую его деталь, точно сама и была создателем этой скульптуры, лепила, не уставая, вырисовывая по контурам – на самом же деле Малия просто смотрит. Ненавистно, испепеляюще, холодно, но точно не восхищенно, или, быть может сладко-сладко воздушно-мечтательно. Малия просто считает.

Десять, двадцать, тридцать.

Тео вовсе не видит в своих поступках ни одного призрачного намека на теплые чувства, упрямо и ненавистно отвергает любое из них, проклиная Малию и все ее существование. Одно лишь чертово существование Малии уже подвергает его жизнь опасности. И он знает, одно касание он не выдержит, и все полетит к черту.

Пятьдесят, шестьдесят, семьдесят.

И знать бы ему, что она так старательно вырисовывает, забывшись в своих мыслях, такая утонченно-красивая, волшебная и невозможно сексуальная, сводя на нет все его убеждения, выжженые печатью на коже, нестираемые, саднящие, и совершенно бессмысленные. Но все это кажется таким чертовски правильным, лишь пока не понимаешь, что слишком пестро, вычурно, кислотно-едко до подступающей к горлу тошноты и противной ежовой рези в глазах, кажется, Малия, как вихрем распространяющаяся по телу поражающая инфекция, где-то под корой головного мозга, внутривенно, невыводимой краской под кожей, мелькающими темными пятнами в глазах – неизлечимо.

Девяносто, сто, стодесять.

Он ждет ее взгляда, скульптором выскабливая из прочного алмаза ту улыбку, что способна похитить сердце любой девушки в этой школе – бери не хочу – проблема лишь в том, что такие десерты Тео не любит, Тео хочет Малию – самую вкусную, но только она не купится, Малия слишком умна. И выколоть из фальшивого бриллианта-пластилина улыбку не составило бы труда, если бы только не это давление, если бы не это чертово магнитическое притяжение – но они никогда не смогут быть вместе, параллельным ни за что не пересечься, а минус на минус – не сходится. Или, может быть, минус на минус – плюс? Совершенно иной предмет, непременно подходит, ведь так? У Тео была двойка по математике.

Стосорок, стопетьдясят, стошестьдесят.

Многовато, Тео. Ты проиграл. Или, еще нет? Школьный звонок болезненным эхом ударяет по барабанным перепонкам, режущим звоном отражаясь где-то в голове, и Малия бы хотела встать, да только Тео, кажется, был немного против, наклонившись над лицом девушки недопустимо близко, всего в паре сантиметров, сразу же, как все покинули кабинет, блокируя все ее шансы на спасение, и от такой близости ее тело волной окатила дрожь, концентрируясь преимущественно на руках и коленках, а горячее дыхание, от которого все внутри стягивало в ноющий узел, жгло по коже, точно раскаленный металл. – Что это тут у нас? – интересуется Тео, шустро вырвав изрисованный чернилами лист из тетради, и тут же ухмыляется, поднимая один уголок губ выше – именно такая улыбка вызывала внутри Малии бушующий шторм, сметающий все ее непоколебимые принципы на своем пути, такой улыбкой можно было вскрыть вены на запястьях, и теперь всю ее победу можно было смело перечеркнуть, заштриховать закончившимися на уроке чернилами. – Отдай, Рейкен, – рычит Малия, едва заметно скалясь, а после, на мгновение задумавшись, придумывает другую тактику, что наверняка подойдет в сложившейся ситуации – сладостно-нежная улыбка на лице, вот главное оружие против Тео, самое непобедимое, без лишней конкуренции, и ему точно нет равных – разве что... – Нет, – мурлычет парень, широко улыбаясь, и отполированная до блеска улыбка бы точно уже не помогла, но Тео выжидает, а после, зафиксировав на себе ее внимание, прикусывает нижнюю губу, на мгновение блаженно прикрыв веки – снова победа. И Малия не выдерживает, вскакивая с места, чувствуя, как в венах закипает кровь, помешанная с ненавистью, а когти мгновенно прорезаются из кожи. Но только она делает шаг, Тео делает девушке одолжение, сразу не задушив, и заключает в оковы своих крепких обьятий, прошептав на ушко то тихое тридцать, и она понимает, что проиграла. Малия взглянула за урок на Тео тридцать чертовых раз, и будет винить себя за то еще месяцы или долгие годы. Парень невесомо касается уголка ее ванильных мягких губ своими горячими и сухими, и от того по телу прокатывается теплая волна эйфории, обволакивая и пленяя. После выпускает Малию из своей хватки, вальяжно направляясь к выходу, и уголки губ ползут все выше вверх, пока секунды на часах щелкают оглушающими выстрелами. – Рисунок, Рейкен, – потерянным тоном просит Малия, слабо и так нежно, как маленький котенок с огромными блестящими глазками, благо, на них у Тео уже выработан иммунитет, иначе давно бы захлебнулся от своих мыслей. – Не-а, – удовлетворенно тянет парень, и ждет, радуясь сорванному Джекпоту, считает шаги, потому что не хочет добраться до выхода. Наверное, уже никогда не доберется. – Ненавижу тебя, придурок, – язвит девушка, понимая, что совершила ошибку, и слова действуют на него, точно отрезвляющая пощечина, Тео словно водой окатили, и злость вдруг разрослась черной дырой где-то в области сердца, а руки сжались в кулак так, что выпирающие костяшки побелели, а на шее играли желваки. И он разворачивается, настигая ее за считанные секунды, а после, грубо толкая к стенке спиной, прижимает руку к горлу, наслаждаясь сим действием, что ждал уже черт знает сколько и перекручивает ее рефлекторный стон отчаянья в голове вновь и вновь. – Врешь, – отрезает Тео, не переставая улыбаться, и ведь знает, что прав, знает, что большего ей не остается, но не останавливается, – ты любишь меня. – Мечтай, – хрипит девушка, едва не шипя, и весь мир перед глазами смешивается в грязно-серый, размывается и пошатывается, как старый черно-белый фильм, а сумбурные мысли в голове отравляют, точно лихорадка. – Верно, – выдавливает Тео, крепко сжав зубы, и львиная доля парня просит о том, чтобы одумался, но он не хочет слушаться, – потому что я люблю. А после просто уходит, оставляя ее в этой комнате наедине с обшарпанными стенами с облупившейся кислотно-ментоловой краской, режущей глаза, наедине со своими нелепыми мыслями и рисунком, комочком зажатым покрепче в руке. – И я тебя, – шепчет Малия едва слышно, так, чтобы самой того не услышать ни за что, ведь от такой ядовитой правды и захлебнуться можно. Ну а теперь, разве что, в потоках соленых слез по щекам. И кто теперь победитель, а кто проигравший?