Городок из детства

      Во снах, которые снились ему все эти годы, из города он всегда уходит в одиночестве, на закате солнца. Город пуст; в нем никого не осталось. Особняк на холме и низкие деревянные дома чернеют на фоне огненного неба: все закаты, которые он когда-либо видел, соединились в этом.       Он слышит свои шаги, эхом отражающиеся от бетона. Единственный другой звук — журчание воды да шелест листвы там, в лесу…       Легкий ветерок шумел в кронах деревьев, заставляя пожухлую листву шелестеть. Быть может приветственно; в конце концов, эти деревья не часто видели новые лица. Быть может удивленно; деревья все же узнали человека, который вышел из автобуса, и приятно удивились. Ведь в последний раз они видели его еще сопляком, мальчишкой, которому только-только исполнилось тринадцать, и который уезжал, уезжал прочь, не оглядываясь назад. Мальчишкой в шапке-ушанке на голове, бережно прижимающим к груди листок бумаги, на котором были выведены простые слова.       Увидимся следующим летом.       Мальчишкой, чье сердце было полно как грусти от расставания, так и радости от осознания того, что в этом городке его ждут друзья, всегда будут ждать.       Увидимся следующим летом.       Но он так и не вернулся. В ту ночь, когда они вернулись из Гравити Фолз, ему приснился еще один сон, сон про следующее лето. Он видел свою сестру, которая вязала Форду свитер и учила Стэна пользоваться абордажным крюком, видел Венди, кривляющуюся на камеру, видел всех своих друзей. Но это был всего лишь сон, а в реальности… В реальности их семья переехала на другое побережье, и он больше никогда не вернулся в Гравити Фолз, оставив этот городок, а с ним и свое детство, позади.       Итак, ты уходишь, и есть желание оглянуться, оглянуться один только раз, пока тает закат, напоследок увидеть непритязательные силуэты Орегона: покатые крыши, Водонапорную башню, статую лесоруба с его топором на плече. Но оглядываться — идея не из лучших. Посмотрите, что случилось с женой Лота. Лучше не оглядываться. Лучше верить, что все будет хорошо, даже после того, что случилось… и, возможно, так и будет; кто может сказать, что такое невозможно?       Однако он все же оглянулся. Спустя десять бесконечно долгих лет, спустя десятки историй и рассказов он все же оглянулся. Оглянулся назад, на место, которое все эти годы вдохновляло его, пускай он сам этого и не осознавал, место. В котором брали свое начало все те безумные истории, что сумели привлечь к нему внимание сотен людей. В конце концов, в чем смысл знать столько историй, пройти через столько приключений, если не иметь возможности поделиться ими с другими людьми?       И он поделился. Оказалось, что быть писателем ничуть не хуже, чем исследователем или ученым, а может быть даже и веселее. Всегда есть еще один рассказ, который можно написать, еще одно приключение, которым можно захватить воображение как детей, так и взрослых, еще один финал, оставляющий после себя горько-сладкий привкус. Всякий раз, когда его спрашивали, откуда он берет все эти идеи, он лишь пожимал плечами, и отвечал, что у таких историй не может быть истоков. Все дело в воображении, обладающем способностью сплетать их в единое полотно, из нитей образов и отрывков событий. И зачастую так оно и есть, но он принадлежал к той немногочисленной категории писателей, чьи истории имели под собой вполне реальный источник.       Далекий, захолустный городок Гравити Фолз.       Автобус, тот самый, что привез его в этот городок тем далеким летом, и на котором он уехал прочь, все еще ходил. Эти десять лет не были к нему благосклонны, как, впрочем, не были они благосклонны и ко всем остальным. Автобус дышал на ладан, и ехал еле-еле, а водитель за его рулем заметно постарел, казалось, еще больше расплылся жиром, отчего складывалось впечатление, что его вот-вот хватит инфаркт прямо посреди дороги. И все же, этот автобус исправно ходил по старому расписанию, по маршруту «Калифорния — Гравити Фолз».       Свежий воздух и ветерок, гулявший по верхушкам деревьев, показались ему даром с небес после многочасовой поездки в душной и пыльной кабине старого автобуса. Одинокий сухой листок, сорванный с ветки ветром, плавно опустился вниз, и он, с улыбкой, протянул руку и поймал его. Где-то далеко, в самом городе, люди жгли костры, сгребая опавшие с деревьев листья в кучу, и поджигая их, и благодаря ветру даже оттуда, с остановки, он мог почувствовать их дым. Ни с чем несравнимый сладковатый запах паленых листьев, запах, который ассоциировался у него с осенью.       Быть может, это было своего рода писательским клише. Да, он был одним из тех, кто обожал осеннюю пору, однако не по причине какой-то ее романтичности. Чего греха таить, в том, что касалось романтики, он был попросту плох, но его это ни капли не смущало. Он не был поэтом, не был романтиком. Его истории были не о вечной любви и долго и счастливо. Он писал о приключениях и опасностях, о ребятишках, которые сталкивались с немыслимым злом, и неизменно выходили победителями. Писал о дружбе, столько крепкой, что перед ней пасовали любые злодеи, писал о семье, способной побеждать даже самых могущественных демонов.       И все же он любил осень. Любил ее раннюю пору, когда остатки лета еще царили вокруг, но больше всего ему нравилась ее середина. Время, когда деревья начинали сбрасывать листву, а их до того пышные кроны становились огненно-рыжими. Быть может, причина была как раз в этом цвете, цвете, напоминавшем ему о чем-то или ком-то, кого он оставил позади. Ком-то, кто был для него одним из самых дорогих на свете людей.       Он растер листок в руке, с наслаждением вдыхая его характерный, терпкий аромат, и зашагал дальше по дороге, думая о том далеком лете. Думая о детях, которыми они все когда-то были. О детях, переживших такие приключения, которые не снились иным взрослым, о детях, которых он, казалось, давно позабыл. Эти дети давно канули в лету, выросли и стали взрослыми, и все же они всегда были с ним. Именно эти дети направляли его истории, попадали во все эти немыслимые приключения, и всегда выходили из них победителями, и, быть может, чуточку мудрее, чем раньше. Ведь абсолютно все рассказы, все его истории, за которые его так любили читатели, все это было лишь отголоском того лета. Далекого, полузабытого лета, которое навсегда стало для него синонимом слова «детство».       И вот он снова видит все эти здания нетронутыми, какими они были раньше: Водонапорную башню с надписью «Гравити Фолз», железнодорожный мост, соединяющий две скалы, кафе Ленивой Сьюзен и супермаркет «От заката до рассвета», населенный ненавидящими подростков призраками, а где-то среди деревьев спряталась и Хижина Чудес, дом, в котором он провел лучшее лето в своей жизни. Он видит их, какими они были, и они навсегда такими останутся в какой-то части его разума… и его сердце разрывается от любви и благоговения.       Ноги сами принесли его к статуе в лесу, наполовину вросшей в землю и покрытую мхом, хотя позже он спишет все это на судьбу. Он просто смотрел на окаменевший треугольник в шляпе-цилиндре, который невидяще смотрел на него единственным глазом, смотрел на его протянутую будто в приветственном жесте руку, и думал. Думал о том, что тому незабываемому лету, равно как и всем своим историям, он обязан не только детям, но и ему. Безумному демону разума, который едва не устроил апокалипсис, и чуть было не погубил все, что им было дорого. В конце концов, в изрядной мере его истории были отражением не столько самого лета и приключений, сколько именно этого противостояния с Биллом Шифром. Всемогущим демоном, который проиграл потому, что недооценил силу дружбы и семьи. Которого, в конце концов, как и чудовищ из его собственных рассказов, погубила собственная самоуверенность.       Он не знал, сколько он простоял перед этой статуей, сунув руки в карманы и думая о событиях того далекого лета, что раз за разом находили отражение в его рассказах и историях. Чувствовал, что должен что-то сказать, что-то важное, но слова никак не шли, а потому он промолчал. Кинул последний взгляд на окаменевшего Билла, развернулся, и зашагал в противоположную сторону, ту, в которой, как он думал, находилась еще одна памятка его детства. Хижина Чудес. Он был так погружен в воспоминания, что не заметил, как столкнулся с неожиданно возникшим из-за деревьев человеком.       — Эй, осторожней! Смотри куда прешь! — раздался возмущенный девичий голос.       Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться, и уже собирался было принести свои извинения, как вдруг застыл как вкопанный. Потому что его сверлил возмущенным взглядом не кто иной, как призрак его прошлого. Те же длинные, огненно-рыжие волосы, та же шапка-ушанка и зеленая рубашка, те же лесорубские сапоги, разве что ростом она стала повыше, да фигура теперь была более женственной. Девушка поднялась на ноги, и ее взгляд с возмущенного сменился на неуверенный.       — Мистер, с вами все в порядке?       — Я… — только и сумел выдавить он, все еще не веря своим глазам.       — Вы что, улыбашек наелись?       — Венди, это ты?       — Откуда вы знаете мое имя?! Вы что…       Она запнулась, ошарашенная внезапной догадкой. Будто во сне она протянула руку, и убрала челку с его лба. Он не сопротивлялся, лишь смотрел на нее так, будто увидел призрака. Впрочем, в каком-то смысле, так оно и было. Глаза девушки удивленно расширились, когда она увидела на его лбу памятный шрам в форме созвездия Большой Медведицы, и, все еще не веря, она прошептала:       — Диппер?       — Венди, я…       Договорить ему не дал внезапно налетевший на него вихрь с пушистыми рыжими волосами. Венди бросилась ему на шею, едва не сбив с ног, и обняла так крепко, что на мгновение парню показалось, будто она сейчас его задушит. По щекам Кордрой второй раз на его памяти струились слезы, но на сей раз — и в этом он готов был поклясться — это были слезы радости.       — Диппер, неужели это и вправду ты? — произнесла она. — Неужели ты вернулся?       Голова парня буквально взрывалась от всех тех вещей, которые он хотел ей сказать, но он промолчал. В конце концов, на это у них теперь была целая вечность. Поэтому он ограничился лишь тем, что бережно, будто самую хрупкую в мире вещь, прижал девушку к себе, и, чувствуя, как его заполняет тепло, которого он не ощущал с самого детства, прошептал:       — Я нашел тебя.       Во снах, которые снились ему все эти годы, из города он всегда уходил в одиночестве, на закате солнца. Уходил пешком, и не оглядываясь назад. В реальности же он вновь покидал городок Гравити Фолз в стареньком, дребезжащем автобусе, за рулем которого сидел старый, толстый и ворчливый водитель. Он смотрел в окно, за которым садилось солнце, а на плече его покоилась рыжеволосая голова девушки, которую, как ему казалось прежде, он потерял навсегда. И глядя на этот закат, а также чувствуя тепло доверчиво прижавшейся к нему девушки, он думал о том, что слова, которые он давным-давно вычитал в одной старой книге, были чистой правдой. Что если жизнь и учит чему-то, так это одному: счастливых концовок так много, что человеку, который не верит в Бога, надо бы усомниться в собственном здравомыслии.       Так думал Диппер Пайнс, сидя в старой, пыльной кабине, обнимая девушку, которую он, сам того не подозревая, продолжал любить все эти годы, а старый как сам мир дребезжащий автобус вновь ехал в закат, увозя его прочь от городка, ставшего для него синонимом слова «детство».

28.04.2017