Новый мир

Придумай светлый мир, В нем кто-то улыбается тебе, За собою маня... Эпидемия — Придумай светлый мир

Лежащий в колыбели ребенок счастливо улыбался склонившемуся над ним человеку. Признаки смертельной болезни, из-за которой перепуганные родители обратились в храм, если и существовали, то маскировались настолько хорошо, что не были видны даже опытному глазу. Непрестанно причитающую и переживающую мать предусмотрительный супруг отвел в сторону, придерживая за талию и не пуская к дочери. Причин для такого волнения он не видел и к жрецам обратился только затем, чтобы в доме вновь воцарилась тишина. Рейстлин положил ладонь на лоб ребенка, прислушиваясь к собственным ощущениям, и поднял глаза на родителей. Выскользнувшая из собранного на затылке пучка прядь упала на лицо, щекоча щеку. — Ваша дочь в порядке, — он старался говорить мягко, но скрыть досаду становилось все труднее. Обращение этой семьи было третьим за последние несколько дней, и такая частота начинала утомлять, отвлекая от тех проблем, которые следовало считать более важными. — Вы зря волновались. Страждущим, впрочем, Рейстлин не отказывал, слишком хорошо помня окружавшую его безлюдную пустыню. Больше всего он боялся вновь оказаться среди серого песка — и того, что случайное чудо окажется слишком хрупким, рассыпавшись в неловких руках. — Слава Создателю, — дежурно выдохнул мужчина, подхватывая сползшую в обморок жену. Перед тем, как уйти, Рейстлин наклонился к девочке, сразу же вцепившейся в его волосы, и осторожно коснулся губами лба, вкладывая в поцелуй все, что хранила память о светлой жрице. — Как вы ее назвали? — Пока никак, господин, — смущенно ответил мужчина и неодобрительно вздохнул. — Жена слышала, ребенка должны наречь в храме, чтобы Создатель обратил на него свой взгляд. Рейстлин кивнул и выпрямился, одергивая капюшон. Нелепая традиция — он лучше других знал, что не способен заметить каждого новорожденного, — зародилась в одном из самых крупных храмов, поразительно быстро сумев засесть и прижиться в головах многих людей. Но сейчас она могла оказаться как нельзя кстати… Разложенная на столе карта не отличалась аккуратностью, зато обладала большей достоверностью, чем хранящиеся в храмовой библиотеке. Их составляли путешественники, обошедшие каждый уголок родной долины и прилегающего к ней горного хребта, но не рискнувшие высунуть нос за ее пределы — просто потому, что безлюдная, уходящая в горизонт пустыня не желала терпеть ступивших на ее пески путников. На карте Рейстлина были отмечены и другие населенные долины — одна намного дальше на север, две на юго-востоке, за горами. Между ними хаотично были разбросаны точки оазисов — небольших островков живой земли, которые удалось отвоевать у прожорливого Ничего. На их поддержание приходилось тратить силы, но Рейстлин надеялся, что рано или поздно для них найдется надежное место в мире, не требующее постоянного внимания молодого бога. — Занимаешься? — добродушно осведомился вошедший жрец, с легкой руки местных жителей названный настоятелем храма, и потянулся к балахону, надеваемому в торжественных случаях. Роль послушника в храме, воздвигнутом людьми в его же честь, и панибратское, слегка пренебрежительное отношение немногочисленных жрецов Рейстлина мало устраивали, но ради того, чтобы незаметно устроиться в другом месте, ему пришлось бы приложить усилия, потеряв из виду часть того, что он пытался контролировать. Если подумать, храм — не такая уж большая жертва. — Кто-то пришел? — Та семья, к которой ты ходил неделю назад, — жрец поправил воротник и взял в руки украшенную резьбой чашу. — Хотят дать имя девочке. Не хочешь помочь? Они не первые сегодня, боюсь, скоро начну повторяться. Рейстлин приподнял край карты и молча протянул сложенный пополам обрывок бумаги. — Сам присутствовать не будешь? — Нет, будет перебор. Я и так заменяю вас на молитве вечером. Жрец встал напротив, перехватил чашу пальцами за ножку и чуть склонил голову на бок, с хитрым прищуром разглядывая его. Вздохнул. — Ты ведь сам не веришь в Создателя. Рейстлин пожал плечами. Верить в самого себя — рискованно и порождает череду досадных и не всегда поправимых ошибок. К тому же он точно знал, на что способен и где находятся его границы. Верить для этого было не обязательно. — Про тех, кто приходит в храм по вечерам, вы можете сказать то же. — Почему? — спросил жрец. Без особого, впрочем, удивления. — Они приходят, чтобы найти утешение. — У большей части просьбы сугубо эгоистичные. Создатель для них — возможность исполнить сиюминутную прихоть, а не… что-то большее, как об этом принято говорить. — Ты от них многого ждешь, — он почти ласково улыбнулся. — Если они находят утешение в том, что передают Создателю свою просьбу, это не плохо, пусть даже их просьбы не столь… духовны. Люди верят, иного от них не требуется. — Вы живете в плену иллюзий. — Рейстлин пробежался пальцами по нарисованным оазисам, по пустыне, почти ощущая ее мертвенный холод, по извилистой линии реки, убегающей от столицы в горы. Другие долины, надежно защищенные от Ничего, сейчас не требовали его присутствия, но многолюдность города начинала давить, сбивая с толку. — Они не будут вечно ограничиваться малым и со временем возжелают большего. Не пугает, что после вас они займут место в храме, или надеетесь на бессмертие? Впрочем, ни одна защита не бывает абсолютной, особенно если противник — та часть уничтоженного мира, которая не пожелала воскресать. Убедиться, что все осталось, как прежде, лишним не будет. — Я верю в то, что воспитаю достойного преемника, — красноречиво посмотрел на него жрец. Рейстлин фыркнул — более абсурдной и нелепой идеи он не слышал годами. Его место — не в спокойном, укрытом заклинанием храме: оживший мир нуждался в присмотре, мертвый — в укрощении, но добиться этого, сидя в одном городе, нельзя. Он совершил серьезную ошибку, оставшись здесь дольше, чем на пару лет. Ему давно пора было уходить. Восемнадцать лет спустя Спрятавшаяся в горах капелла, неподалеку от которого выросло в ущелье небольшое поселение, не отличалась ни роскошью, ни размерами столичного храма — в первый момент Крисания даже решила, что она была некогда возведена в честь другого, более древнего божества и позже переделана экономными селянами. Но деревянный фасад не выглядел ветхим, а объяснявшая дорогу старушка обмолвилась, что появилась она на радость местным жителям, до этого обходившихся самодельными портретами и фигурками Создателя, без малого пятнадцать лет назад. Крисания не без некоторой робости перешагнула порог, пытаясь удержать в памяти названия трав, за которыми ее попросили сходить — в пристройке капеллы обитал лучший, а, главное, единственный травник и знахарь в поселении. Большинство его побаивалось, но на удивление искренне уважало и восхищалось. Опасалась она зря — в полупустом помещении ее встретила только деревянная, в человеческий рост фигура мужчины в плаще и его же портрет над самодельным алтарем. Крисания подошла ближе, с интересом разглядывая очередное, непривычное ей воплощение Создателя — живописцы и скульпторы, трудившиеся в главном храме, неизменно изображали его красавцем, спешащим на подвиги, с одухотворенным лицом. Здесь же — просто мужчина, с любовью вырезанный из дерева. Очень уставший. Единственное, что оставалось общим на портретах, — желтые, с вытянутыми зрачками, глаза. Крисания поежилась и отвернулась. Взгляда нарисованного Создателя она старалась избегать и прежде, но тут он казался особенно выразительным. Обещанного знахаря в единственном помещении капеллы не оказалось, и Крисания аккуратно потянула за ручку двери, ведущей в пристройку. — Не стоит туда ходить, — предупредили ее из-за спины. — Желающим помолиться должно хватать зала. Она смущенно обернулась к мужчине в черной мантии, одной рукой перебирающему разложенные в шкафчике травы. Второй он держал до середины обмотанный тканью посох, а под глубоко натянутым капюшоном можно было разглядеть только кончик носа, губы и подбородок. — Я искала знахаря. — В деревне снова что-то случилось? — устало спросил он, опираясь ладонью на полку. — У дочери старосты лихорадка. Он очень просил, чтобы вы пришли. И, — Крисания нахмурилась, вспоминая поручение, — захватили несколько трав. — В деревне так много жриц, что их посылают за лекарем? Крисания приподняла подол платья, перешагивая через перегородивший путь тонкий ствол дерева. Они шли более длинной, нехоженой, зато относительно пологой дорогой — капелла находилась выше поселения, и к ней вела короткая извилистая тропа, но подниматься по ней рисковали только привычные местные жители, переставшие обращать внимание на опасность. — Селяне робеют подниматься без веской причины. И не все способны одолеть подъем. — Они так сказали? — с тихим смешком спросил знахарь, наваливаясь на посох. — Ко мне часто заходят дети, им подниматься легче и быстрее — не спотыкаются о подол платья. — Мне не сложно, — смущенно улыбнулась Крисания и споткнулась, наступив на ткань — привезенная из столицы одежда мало подходила для горных прогулок. Но хотя бы не упала, уцепившись за большой, почти до пояса в высоту, валун. Знахарь не стал ее придерживать, но подал руку — узкую, но неожиданно крепкую и лихорадочно горячую — помог подняться и, сразу же отстранившись, пошел к деревне, перестав обращать внимание на замешкавшуюся Крисанию. Жар его ладони передался и ей, и от чувства расползающегося по руке тепла, перекатывающегося на плечо, на шею, касающегося лба, перехватывало дыхание. Догнать знахаря не удалось: в себя Крисания пришла не сразу, а у первого же дома ее поймал староста, смущенно переминающийся с ноги на ногу. К себе он прижимал небольшой аккуратный сверток. — Спасибо, девочка, что сходила до храма, — кашлянув, поблагодарил староста, протягивая сверток. — Стыдно тебя об этом просить, но иначе не можем: передай это знахарю, наши мальчишки забрали без его согласия из капеллы. Он человек хороший, но об алтаре сильно переживает, может разозлиться за разорение. Если спросит — скажи, что я взял, не подумав. Крисания кивнула — к человеческой робости она привыкла еще в столице, когда смущенные горожане предпочитали обратиться с вопросом к молодой жрице, а не напрямую к настоятелю, — и спросила: — Он давно здесь живет? — Да сколько себя помню, лет тридцать уже. — Староста устроился на скамейке у калитки, достал трубку и табак. — Не все время, конечно, иногда пропадает на пяток лет, но возвращается. Капеллу, опять же, помогал строить — раньше там только изба была. — Я не заметила в деревне других знахарей. — Крисания присела рядом, стараясь дышать в другую сторону. — Вы пять лет справляетесь без него? — А на его место жрицы приезжают, только это… ты извини, девочка, но толку со жрецов не много. Дочка-то под их присмотром и заболела, — он махнул рукой и запрокинул голову, выдыхая дым в небо. — Приходил к нам путник, больной — насквозь. Говорит, пытался в пустыню выбраться с той стороны гор, но далеко не ушел, подцепил что-то, а потом к нам болезнь принес. Слава Создателю, никто не помер, кроме того путника, помучались только, но то ж ерунда, здоровые все мужики. А дочка же тогда мелкая совсем была, кое-как выкарабкалась. Староста замолчал, вертя в руках трубку, и Крисания сдержалась, не стала спрашивать ни о болезнях пустыни, казавшихся ей страшилкой из детских сказок, ни о путнике. Всем известно: в пустыню дороги нет и добраться до нее нельзя — но кому-то ведь удалось! — Случилось это за месяц до того, как вернулся знахарь, — тихо сказал староста. — Может, больше, но не сильно. Ей тогда совсем худо стало, и я не знаю, что делал бы, задержись он хоть на неделю. — Я же говорил, что дети не боятся подниматься. Крисания вздрогнула, задела рукой стоящие на алтаре свечи — к счастью, пока не зажженные — и виновато улыбнулась. В свертке, отданном старостой, обнаружилась резная статуэтка женщины, красивой и величественной, но незнакомой — Крисания не помнила, чтобы в столичном храме встречались ее изображения, а в летописях упоминалось хоть одно женское имя, но спросить было не у кого: староста только пожал плечами и сказал, что и в деревне о ней не знает никто. Просто есть статуэтка и есть, знахарь поставил, никого не спрашивая, но молиться не заставляет. Его просьбу она выполнила на следующий день, и, хотя не собиралась скрываться от знахаря, все же надеялась, что сумеет вернуть статуэтку на место до его прихода. Не успела. — Успокойте старосту, я на него не злюсь. И пусть уже перестанет злиться на жрецов на пустом месте, — знахарь остановился у алтаря, провел рукой над статуэткой, не прикасаясь к ней, — они здесь не виноваты. Чтобы справиться с песком из пустыни, надо нечто большее, чем голая вера. — А вы на это способны, на большее? Он молча кивнул, не убирая пальцев от умело вырезанных волос женщины, и Крисания не утерпела, спросила: — Кто она? — Малоизвестная легенда, — с ощутимой неохотой сказал знахарь и этим явно собрался ограничиться, но все-таки продолжил — глухо, почти раздраженно. — Спутница Создателя, преданная им и по его вине погибшая. Он хотел получить могущество, она пыталась его остановить, но не сумела. Власть для него оказалась важнее. — Странная легенда. — Крисания посмотрела на портрет, пытаясь увидеть в изображенном мужчине то, о чем говорил знахарь, но, подобно его спутнице, не смогла. — Я никогда о ней не слышала в храме. — Они слепо идеализируют Создателя. — Знахарь покачнулся, оперся рукой об алтарь, второй крепче сжал посох и зло сказал, заставив ее отшатнуться: — Как можно верить в непогрешимость того, по чьей вине возникла пустыня? Крисания с опаской положила руку ему на плечо, осторожно погладила, успокаивая, и от ее прикосновения он расслабился, обмяк, сгорбился перед фигурой Создателя, потеряв запал для спора. — Мы верим не в его непогрешимость, — возразила Крисания, — а в самого Создателя, и вера позволяет нам помогать другим людям. Лечить их — пусть даже нам не дано сил справиться с пустыней, но в мире ведь есть не только она! А вы не верите? — Нет, — отрезал знахарь, выпрямляясь. — Вы можете пытаться убедить меня в обратном, но не тратьте зря силы. Крисания смиренно склонила голову, пряча глаза — она чувствовала, как внутри разгорается незнакомое ранее пламя, желание доказать неправоту, открыть глаза ему самому, и это пламя не давало успокоиться, заставляло возвращаться в капеллу на следующий день. Втайне она опасалась, что знахарь ее прогонит, но нет: к концу первой недели он перестал злиться на ее излишне горячие слова, а к началу четвертой втянулся сам, каждый день подкидывая новые темы для обсуждения. Иногда он увлекался, и тогда Крисания жалела, что не может видеть его глаз — за прошедшее время капюшон так ни разу не упал на плечи, позволив заглянуть в лицо. К концу осени в деревню пришла непогода, приведя за собой простуду — лихорадка и кашель свалили половину деревни, и большую часть времени Крисания проводила с жителями, помогая молитвами и имеющимися запасами снадобий. Тропинку до капеллы развезло, и подниматься к знахарю не рисковали даже крепкие мужчины, опасаясь навернуться на скользких камнях. Распогодилось, подсушив склон, только через несколько дней, но как бы ни рвалась Крисания в капеллу — она тосковала по почти дружеским перепалкам, перетекающим в мирный разговор, — но подняться смогла только вечером, когда вымотанная очередной болезнью старостина дочка заснула на коленях у матери. — Ты бы подождала до завтра, девочка, — предостерег вышедший проводить староста. — Темно уже, расшибешься. А если подморозит, то вовсе не пройти будет. Крисания закусила губу, упрямо мотнула головой, придерживая наброшенный на плечи плащ. Спешила она, впрочем, напрасно — в зале было пусто и холодно, не горели даже всегда зажженные по вечерам свечи на алтаре, зато приоткрытой осталась дверь в пристройку. Крисания устроилась на лавке, но долго не выдержала, ежась под плащом, подошла к двери, постучала о косяк, привлекая к себе внимание. Не смогла сдержать любопытства — знахарь держал дверь запертой, не позволяя входить в комнату, — и все-таки заглянула. Он лежал на кровати, съежившись и откинув с лица капюшон. Крисания подошла ближе, прислушалась к неровному, хриплому дыханию — видимо, простуда не обошла стороной и знахаря — и присела на край кровати, разглядывая лицо. Староста говорил, что он живет в деревне больше тридцати лет, но знахарь не выглядел стариком. Напротив — пусть осунувшимся, с заострившимися чертами и болезненным цветом кожи, заметным даже в полумраке, но молодым еще мужчиной. Крисания положила ладонь на горячий лоб и почувствовала бьющую знахаря мелкую дрожь. — Забавно пытаться лечить его молитвами, но они не помогут. — За спиной вспыхнула свеча, и сидящая за письменным столом девочка сочувственно улыбнулась. — Правда. — Почему? Она пожала плечами, пристроила голову на сложенных руках и подняла взгляд на носящееся без посторонней помощи по длинному свитку перо, не собираясь отвечать. Крисания вздохнула, привычно, как любого больного, взяла знахаря за руку, не убирая ладонь со лба, и зашептала молитву — не заученную в храме, а сочиненную почти на ходу и оттого более искреннюю. Под ее ладонями он расслабился, задышал спокойнее и выдохнул, не открывая глаз: — Крисания… — Я здесь. — Она убрала руку со лба, нащупала съехавшее на пол покрывало — знахарь спал на неразобранной постели — и накинула на него. — Интересно, — пробормотала девочка и, стукнув пятками, спрыгнула с высокой табуретки. Подошла к кровати, посопела над заснувшим знахарем и подняла на Крисанию совершенно недетский, прямой и острый взгляд золотистых в свечном свете глаз. — Он думал, что это невозможно. — Почему? — Потому что, — она помялась, но все-таки пояснила: — Это сложно объяснять. Его мучают кошмары, и с ними действительно не способны справиться жрецы из-за… просто поверь. Ты единственная, кому это удалось. — Ты живешь здесь? — Вроде того. Мы… м… родственники, и друг от друга нам никуда не деться. — Ты знаешь, как его зовут? — тихо спросила Крисания. Он никогда не называл своего имени ни ей, ни селянам, соглашаясь оставаться безымянным знахарем. Девочка надолго замолчала, переступила с ноги на ногу, но, решившись, все-таки ответила: — Рейстлин. Только не упоминай, ладно? — и, помявшись еще немного, попросила: — И про мое имя не спрашивай. Пожалуйста. Крисания кивнула — ей и так иногда казалось, что он всеми силами пытается забыть собственное имя, не произнося, умалчивая его, — и уточнила: — Ты говорила о кошмарах… чем они необычны? — Почему ты просишь рассказывать о том, о чем нельзя? — жалобно шмыгнула носом девочка и полезла в шкаф, стоявший в углу. Порывшись, протянула Крисании старый, разве что не рассыпающийся в руках свиток. — Обо всем сказано здесь. У тебя не очень много времени — пока он не проснется. Свет, конечно, плохой, читать тяжело… Правда, если есть желание, я могу помочь. Хочешь? — Да. — Учти — это неприятно, — предупредила она, приподнялась на носочки и, коснувшись двумя пальцами лба Крисании, шагнула в темноту, к тому месту, где должна была находиться дверь — и где вместо нее начиналась серая, безликая пустыня. Стены комнаты постепенно растаяли, слились с песком и серостью, оставив их двоих стоять в центре бескрайней пустоты. — Что это? — прошептала Крисания, оглядываясь и стараясь не шевелиться лишний раз — стопы увязли в песке, и, хотя он больше не затягивал, двигаться было страшно. — Один из его кошмаров, — девочка развела руками и крутанулась, не боясь провалиться. — Пустыня, которая находится за пределами долины до ее возникновения. Здесь нет ничего. Только разрушительное, абсолютное Ни-че-го. — Она оступилась, неловко шагнула назад и упала на колени, вцепилась пальцами в текучий песок. Крисания отшатнулась и испуганно поднесла к лицу ладонь. Вместо маленькой, закутанной в безразмерный балахон девочки на песке, опершись на руки и опустив голову, сидел мужчина, бездумно перебирающий отдельные песчинки. — Что ты здесь делаешь? Ее легонько тряханули за плечи, возвращая в темную комнату с погасшей свечой и твердым полом. Она оглянулась, и Рейстлин отступил, налетел на кровать и, закрыв лицо седыми волосами — Крисания помнила цвет нескольких выбившихся прядей — попытался нашарить капюшон сползшей с плеч мантии. — Что ты здесь делаешь? — Я беспокоилась. Дверь была открыта… — пробормотала она, но договорить не смогла. Рейстлин набросил на нее слетевший плащ, приобнял за талию и настойчиво подтолкнул в сторону зала, со стуком закрыв за собой дверь. Загорелись расставленные вдоль стены свечи, повинуясь движению его руки; Крисания устало удивилась, глядя на то, как к его ладони тянутся, разгораясь, огоньки. — Если ты рвалась сюда по такой погоде из-за меня, скажу сразу: завтра я уеду, — хмуро предупредил Рейстлин, отпуская ее. — Староста должен был разболтать, что я не живу здесь все время. Крисания наощупь нашла лавку и села. В помещении быстро теплело, словно зажглись не свечи, а отсутствующий очаг, воздух наполнился терпким травяным запахом; она пригрелась, заклевала носом и даже не заметила, как рядом опустился Рейстлин, легко коснувшись ладонью ее глаз. — Тебе будет лучше не помнить, что ты сегодня приходила в капеллу, — сказал он. Его голос смазался, потерялся в сплетении дыма от свечей и душистой пелене, и Крисания доверчиво прижалась к Рейстлину, проваливаясь в сон. — Не привязывайся ко мне. — Он вздохнул, обнял ее и тут же разжал руки. …А утром она проснулась от того, что в выделенную жрецам комнату, кашлянув для привлечения внимания, заглянула старшая дочь старосты. Пять лет спустя Признавать поражение Ничего не собиралось. Оно неторопливо, вдумчиво подбирало ключ к границе, разделяющей безжизненную пустыню и населенную, зеленеющую долину. Аккуратно и старательно прощупывало в попытке отыскать хотя бы одну щель. Выжидало, когда он отвлечется. В тот момент, когда в защите появилась первая щель, Рейстлин находился у одного из оазисов — не самого далекого, но все же отдаленного настолько, что пробиться вовремя через стену песка озверевшей пустыни он не сумел, безнадежно проиграв Ничего во времени. Ничего пронеслось по долине мором, едва коснувшись немногочисленных примыкающих к горам поселений и прочно обосновавшись на юге, в единственном крупном городе — столице. Пораженные внезапной болезнью люди наглухо запирались в домах, пытаясь не выпустить заразу на улицу. Они корчились под стенами, напрасно ожидая помощи — человеческие тела были слишком слабы, чтобы противостоять тому, что однажды уже уничтожило мир. Город встретил вернувшегося Рейстлина трупами — население уменьшилось на треть. Меньшей части из выживших удалось избежать безрадостной участи, но большая продолжала страдать, откупаясь от ненасытного Ничего новыми жертвами. Кто-то тянулся к храму — одному их тех немногих мест в долине, над защитой которого Рейстлин потратил больше всего времени, — и тогда им удавалось отсрочить неизбежное. Рейстлин сжал посох и отвернулся от тянущей к нему руки женщины. На душе от этого становилось тяжелей, но если бороться выборочно, не изгнав Ничего из своих владений, оно вернется, ласково сдавливая горло счастливчиков, готовых вздохнуть от облегчения. В щель успело намести бесцветного песка — возведенная граница не позволяла ему проникать в долину, и теперь он стремился восполнить упущенное. Рейстлин коснулся невидимой прорехи рукой и тут же ее отдернул. Ничего не желало подпускать его ближе, больно жаля пальцы. — Не стоит, — он отступил, удобней перехватывая посох. Шар в драконьей лапе тускло светился, откликаясь на чужие выпады. — Ты все равно проиграешь. Воздух всколыхнулся, и его отбросило на несколько шагов назад. — Не получится. Это уже было. Рейстлин выставил перед собой руку с раскрытой ладонью, и ветер прошел стороной, взъерошив посеревшую от его прикосновения траву. Далеко не пробился, ударившись в неприступный барьер. Рейстлин опустился на колени и обеими руками сжал древко воткнутого в землю перед собой посоха. Закрыл глаза, прислушиваясь к голосам молящих о спасении и позволяя себе раствориться в благодарном, отзывчивом мире, готовом защитить своего создателя. Он больше не противостоял Ничего в одиночку — за его плечами стояла Жизнь. Яркая, движущаяся, кипящая, бесконечно могущественная и готовая делиться своим могуществом. По древку от навершия прокатилась светящаяся дорожка и, вырвавшись на свободу, сетью побежала в разные стороны, становясь все ярче и подкидывая в воздух песок, исчезающий в ее свете. Рейстлин почти услышал, как воет, бьется, злится Ничего, и крепче, до боли в пальцах, сжал посох. Свечение, достигнув границы, побежало вверх, накрывая, латая собой щель. Болезнь, легко переползающая с человека на человека, долгое время вилась у неприступных стен храма, но прорваться все же сумела, ухватившись за очередного больного, стараниями жрецов быстро идущего на поправку, и нанесла коварный удар. О том, что моровое поветрие добралось до настоятеля, Рейстлин узнал на третий день, но попасть к нему смог лишь спустя неделю, когда даже самые верные послушники отчаялись отвоевать его жизнь и бросили умирать в одиночестве своей кельи. Рейстлин никогда не питал к старику теплых чувств, но понимал — без искренней, не переступающей черту фанатизма, а порой и вовсе не лишенной сомнения веры жреца храм быстро превратился бы в то, чего он страстно желал избежать, и позволить ему погибнуть было бы непростительной глупостью. Во всяком случае сейчас, пока на его место нет достойного преемника. Да и — Рейстлин с неохотой это признавал — он жалел жреца, привыкнув к нему почти так же, как к собственному посоху, почти не выпускаемому из рук. Старик не спал, бездумно уставившись в потолок, и с трудом обернулся на мерный стук древка о мраморный пол, явно не узнавая вошедшего. — Кто здесь? — спросил он и закрыл глаза. — Не узнаете? — Рейстлин привычно поправил капюшон и опустился на колени перед кроватью, задвинув под нее посох. Против Ничего лучше не выходить безоружным, но этого жрецу не стоит видеть. — Мне говорили, ты устроился в горах… Туда не добрался мор? — Я давно оттуда ушел, — он посмотрел на обеспокоенное судьбой горных жителей лицо и смягчился. — Но, думаю, мор не успел. — Хорошо, — выдохнул жрец и перевернулся на бок. — Зачем ты пришел? Тогда… давно, когда ты уходил… я думал, ты не собираешься возвращаться. — Не собирался, верно. Но иначе вы умрете, — прямо сказал Рейстлин, доставая из сумки склянку с ароматным маслом и растирая им руки — сильный запах хорошо отвлекал людей от колдовства, мешая сосредоточиться и начать задавать неуместные вопросы, на которые он не был готов ответить. Никому. — Создатель давал нам силы справляться с болезнью обычных людей, и мы не можем растрачивать их на себя, — тихо, но твердо, с искренней убежденностью в голосе сказал жрец. — Не растрачивайте, — разрешил Рейстлин. — Этим займусь я. И помолчите. Я не смогу лечить, если вы будете обвинять меня в богохульстве. Он положил ладонь на горячий лоб. Устроившиеся в теле песчинки Ничего потянулись было к новой жертве, но тут же отпрянули, потекли ниже, смешиваясь с кровью, — узнали и не рискнули атаковать, надеясь расползтись по телу и затаиться. Рейстлин нахмурился и сразу же положил вторую руку на грудь тяжело дышащего старика, запирая болезнь. Медленно провел ладонью по его лицу, сжимая доступные Ничего границы до тех пор, пока не соприкоснулись пальцы обеих рук. Посох под кроватью засветился, напоминая о себе, и Рейстлин сквозь зубы зашипел от досады: обе руки были заняты — удерживали болезнь, чтобы дать возможность ее одолеть, — но и посох был ему необходим. Пришлось наступить на древко коленом и опереться о кровать локтями, чтобы не потерять равновесия из-за неудобной позы. Рейстлин расслабился, прикрыл глаза. Прислушался к дыханию жреца, сумел поймать его ритм и на выдохе резко оторвал от груди сложенные щепотью пальцы, вокруг которых роем злых пчел вились песчинки Ничего. В сознании промелькнула мысль, что старик оказался крепче большинства заболевших — его случай был самым тяжелым из увиденных — но сразу пропала, отогнанная роем, кинувшимся на своего извечного противника. Рейстлин выдернул из-под кровати посох и рывком встал — не слишком удачно, едва не упал на заваленный свитками столик. Разозленное, упустившее жертву Ничего кинулось на него, залепило глаза, мешая ориентироваться в комнате, сорвало капюшон… и устремилось куда-то за спину, к открывшейся двери. — Господин, я слышала… ой! Рейстлин резко обернулся и скрипнул зубами. Рой перебросился на заглянувшую в келью Крисанию, испуганно зажмурившуюся и закрывшую лицо руками. На ее лбу алело пятно поцелуя, еще в младенчестве подарившего ей сильнейшую защиту, не позволившую мору добраться до нее раньше. Но в открытом столкновении защиты надолго не хватит, в этом Рейстлин не сомневался — слишком велика разрушительная сила Ничего. Не задумываясь, он шагнул назад, налетев спиной на Крисанию, и закрыл ее собой. Навершие выставленного перед собой посоха, ощущавшегося продолжением руки, полыхнуло, и песчинки Ничего застыли в воздухе, чтобы тут же разлететься мелкими водными брызгами, большая часть которых досталась мантии самого Рейстлина. Он выдохнул, обессиленно повис на посохе… и поймал взгляд жреца, ради такого дела даже сумевшего приподняться на локте. Нехороший взгляд, пристальный, изучающий. Такого взгляда следовало бояться — за ним всегда шли самые неудобные вопросы. — Что произошло? — растерянно спросила Крисания, растирая ладонью зудящее покраснение на лбу. — Не могу не согласиться с девочкой, — надолго старика не хватило, и он опустился на кровать. — Мне тоже хотелось бы это знать. — Песок из пустыни, — Рейстлин полуобернулся к ней, стараясь, чтобы растрепанные волосы закрывали лицо хотя бы с ее стороны. Перед жрецом он не видел смысла притворяться. — Он вызвал мор. — Как песок оказался так далеко в долине? Я думала, до границы далеко… — Крисания прищурилась, узнавая голос, но не веря своим ушам. — Говорят, к ней почти невозможно подойти. — Невозможно. — А те, кто утверждает, что бывали там? — Врут, — отрезал Рейстлин, уклонился от протянутой руки и отошел к окну, повернувшись к Крисании спиной. — Пустыня опасней, чем вы думаете. Тот мор, который вы видели, — малая часть ее возможностей. Ушедший туда не сможет вернуться, пески уничтожат его раньше, чем он успеет отойти от долины. Если, конечно, сумеет из нее выбраться. То, что ты видела несколько лет назад в горах, — сущая мелочь. — Почему? Он криво усмехнулся, но промолчал — просто потому, что невозможно объяснить природу Ничего. Потому, что его невозможно понять, пока не останешься с ним лицом к лицу. Крисания поежилась, обхватив плечи руками. Ей было жутко от увиденного, а повисшая тишина, напитанная старательно опекаемой тайной, и вовсе гнала из кельи. — Ты что-то хотела, девочка? — мягко спросил жрец. — Я? Да… конечно, — она встрепенулась. — Хотела проведать вас. Целитель, который приходил недавно… я не до конца его поняла. — Настоятель поправится в ближайшие дни, — не дав ему сказать, пренебрежительно буркнул Рейстлин и, спрятав лицо под капюшоном, направился к двери. — Постой! Он резко обернулся к взволнованному старику с лихорадочно блестящими глазами, готовому прикоснуться к священной тайне мироздания, случайно оказавшейся в зоне досягаемости, — только, увы, заветную шкатулку в последний момент собрались вернуть в спрятанный на замок ящик. Портреты ведь и правда писали с него: когда-то, когда в мире было не так много людей, и Рейстлин мог помогать каждому, воспоминания о чуде, от которых пошла вера во всемогущего Создателя, не давали художникам ошибиться. С появлением храмов проснулась и человеческая фантазия — Создатель приобрел здоровый цвет лица и темные, не успевшие поседеть волосы, и только глаза веками оставались нетронутыми. Те, первые портреты, до сих пор лежали в храмовом хранилище. — Если вы надеетесь получить ответы от меня, не ждите. Их не будет. — Не думаю, что мне удастся стереть из памяти увиденное или хотя бы правильно его понять без твоей помощи. — Мне безразлично то, как вы поймете. Забудьте — это единственный выход. А сейчас примите помощь жрицы, иначе так и не встанете с постели. Рейстлин легко подтолкнул ладонью Крисанию, застывшую на пороге, вышел, плотно закрыв за собой дверь, и прислонился к ней. Выдохнул. Она никогда не будет той, кого он когда-то бросил в Бездне, но память о которой воплотилась невыносимо точно, и теперь Рейстлин тянулся к жрице в слепой надежде найти рядом с ней покой. Тянулся — и одергивал себя в страхе навредить, перед которым меркли все его ночные кошмары. Перед глазами расползалась безнадежная, непроглядная тьма, в которой невозможно было различить движущиеся тени, но Крисания знала, чувствовала — они есть. Здесь, совсем рядом, на расстоянии вытянутых рук — пальцы натыкаются на теплое, почти горячее запястье, пытаются ухватиться за него, чтобы не потеряться, не остаться в одиночестве в темноте. Стоящий рядом человек — второй рукой она нащупала его бок — замирает, но тут же, дернувшись, отстраняется, словно от прокаженной. А еще в темноте есть голос. Один-единственный — то сквозящий сожалением и просящий прощения, то леденеющий, отталкивающий, лишающий надежды. Крисания напугана — она не может разобрать слов, только интонации, и не понимает, что происходит. Единственное, что ей осталось, — метаться в попытке найти хоть что-то живое, но ноги подкосились, и она упала на колени на заледеневшую землю. Страшно. Больно. Одиноко. — Эй-эй-эй, проснись! Перебудишь же весь храм своими воплями! Крисания села на кровати, пальцами убрала со взмокшего лба прилипшую прядь волос. Бездумно подняла глаза к окну, за которым занимался рассвет, и несколько раз моргнула, убеждаясь, что это не наваждение. — Правда, в храме в основном все давно встали, и будить особо некого. Но волновать хороших людей тоже незачем! Она обернулась, с удивлением обнаружив девочку, устроившуюся на прикроватной тумбе и беззаботно болтающую ногами. За пять лет она совсем не выросла и теперь наверняка все также едва доставала Крисании до груди макушкой. — Как ты здесь оказалась? — В гости к тебе зашла! Смотрю — кричишь во сне, подумала, что неплохо будет разбудить. Кошмар приснился, да? — сочувственно спросила девочка, разглядывая собственные ноги. — Раньше часто снились, почти весь год, после того как вы с… Рейстлином ушли, — Крисания вздохнула и медленно поднялась, чтобы найти убранное вечером платье. Мысли путались, и она несколько раз скользнула по нему взглядом, прежде чем все-таки заметила. — Потом прекратились — и вот, снова… Ты же знаешь, о чем они, да? — Угум. Я вообще много знаю. Больше многих, — она пожала плечами, спрыгнула с тумбы и шкодливо показала язык. — Ты тоже хочешь знать? А вот не скажу! Хотя ты можешь попытаться задобрить меня завтраком. — Пошли, — улыбнулась Крисания и попыталась взять ее за руку, но девочка ловко увернулась и спрятала ладошки за спину. — Я не потеряюсь. На кухне царила утренняя суета, и появление жрицы вызвало только большее недовольство, особенно усилившееся после того, как со стола пропало несколько свежих булочек. Припрятавшая их в карман девочка подумала и нахально, не стесняясь чужого присутствия, залезла в ящик с фруктами под самым носом у мальчишки-поваренка. Крисании ничего не оставалось, кроме как дружелюбно улыбнуться и попросить у кухарки молока и кусок вон того пирога, оставшегося с вечера, до которого не могли дотянуться короткие детские ручки. — И почему они вечно такие недовольные? — пробурчала девочка на обратном пути в келью, на ходу обкусывая подгоревшую корку на булочке. — Обычно жрецы ждут до завтрака и стараются пореже заходить на кухню. Послушай… — Крисания поймала удивленный взгляд проходящего мимо послушника, который тут же смутился и поспешил скрыться за ближайшей дверью. — Я бы на твоем месте не разговаривала так громко — когда человек говорит сам с собой, это выглядит странно даже в храме. — Я разговариваю с тобой. — Но окружающие-то этого не знают! — радостно сказала девочка, едва не выронив яблоко, и пояснила: — Они меня не видят. Только ты. — Только я? А как же… — Крисания остановилась и внимательно посмотрела на нее. — И он тоже. Я думаю, он хотел, чтобы кроме него обо мне никто не знал. Что-то, похоже, пошло не так. — Разве это плохо, если бы тебя видели другие? — Как сказать… Для него — да, потому что я — это все, что у Рейстлина есть. Самое родное и близкое существо, ближе и родней, чем брат, который у него был. Я же говорила, мы родственники. Что-то вроде. — Дочь? В ответ она рассмеялась — громко, заразительно, согнувшись пополам и держась руками за живот — благо в ее балахоне нашлись кармашки, куда удалось припрятать еду. — Дочь! Наверное, можно и так сказать… В некотором смысле, — выдавила она, всхлипывая. — Но вряд ли в общечеловеческом. — Прости, я тебя не понимаю. — Без него меня действительно не существовало бы, это верно. Но мы не кровные родственники. Наша… связь — нечто большее, и в то же время не так крепка. От меня Рейстлин может отказаться ради того, что сочтет более значимым, если перед ним встанет такой выбор, и винить его будет не за что, — уклончиво ответила девочка, ничего не прояснив, но только больше запутав, и схватила Крисанию за свободный рукав. — Пожалуйста, не спрашивай! Я лучше расскажу тебе про его брата, хочешь? Даже покажу, здесь недалеко. Идем! — Куда? — удивилась Крисания, позволяя увлечь себя к выходу из храма. Сама она бывала в городе не так часто, только у не получивших свое имя детей или больных людей по просьбе родственников, предпочитая ограничиваться прогулками в саду при храме. Девочка промолчала, с целеустремленным пыхтением топая в сторону центральной площади, изредка поглядывая на болтающиеся над дверьми вывески. Нужную она едва не пропустила, пришлось возвращаться. — Когда-то у него был брат-близнец. Много кто, на самом деле, был, но сейчас не о них… Теперь его, конечно, нет. Очень давно — не скажу, насколько, потому что… ну, вопросов еще больше станет, на которые мне нельзя отвечать, — она приподнялась на носочки и потянула за дверную ручку. — Тот, кого ты увидишь, похож на него. Сильно похож, но не более того — совсем другой человек с совсем другой жизнью. — Зачем ты тогда меня сюда привела? — спросила Крисания, оглядываясь. В трактирах ей бывать тем более не доводилось, да и, честно сказать, не сильно и хотелось — по городу ходило достаточно неприятных слухов, которым она не слишком доверяла, но и выкинуть из головы не удавалось. — Потому что на Рейстлина он тоже похож… Мне показалось, тебе будет интересно. Ты ведь никогда его не видела без капюшона, да? — Видела, тогда, в горах. Но сейчас, боюсь, вряд ли смогу что-то вспомнить. Крисания перевела взгляд на стены, разглядывая непривычную обстановку. Врать девочке она не хотела, но… все равно ведь не важно, чей профиль появляется перед глазами при закрытых веках. Даже не надо бороться с памятью, для которой нескольких секунд, на которые он обернулся там, в келье настоятеля, действительно оказалось мало. Достаточно просто перестать думать. Их кухни выглянула маленькая рыжая женщина и, удивленно ойкнув, поспешила вытереть руки о полотенце. — Госпожа жрица? Я думала, муж все еще не сподобился сходить до храма… Ой! Простите. — Ничего страшного, — вежливо улыбнулась Крисания, привычно пристраивая руки на животе, и спросила, пожалев нерасторопного мужчину: — У вас что-то случилось? — Дочь заболела, — женщина присела на край скамьи, повесила полотенце на спинку. — К нам приходил жрец — странный такой, весь в черном… Сказал, что сумел бы помочь, будь это моровая зараза, нам же лучше обратиться к кому-нибудь другому в храме. — И правильно сделал! Лечить мелкие болячки умеют и жрецы, пусть они и занимаются, потому что с мором они точно не справятся, — буркнула девочка и тут же подпрыгнула. — Ой! Ой-ой-ой! Зря вспомнила… Я тебя оставлю, хорошо? Иначе он придет и увидит, что меня нет в комнате, и… лучше не проверять. Крисания кивнула сразу обеим — и обещая помочь хозяйке трактира, и соглашаясь, что до храма вполне сможет дойти самостоятельно. Возвращаться в гулкий, пропахший благовониями и пропитавшийся благочестивостью, храм из по-домашнему уютных стен трактира не хотелось, и Крисания позволила уговорить себя остаться, с интересом слушая, как женщина рассказывала своему ребенку сказки — временами наивные, временами даже глупые, но такие искренние, что внутри становилось тепло. Но большую часть дня Крисания провела наедине с малышкой, развлекая ее, пока занятая на кухне мать готовила для посетителей. Рассказчиком она была не лучшим, да и сказок знала не так много, но старалась, что-то придумывая на ходу. Не пересказывать же ребенку житие Создателя, в самом-то деле! Опомнилась только к вечеру, когда на улицу легли сумерки, а идти по городу стало не просто страшно, но и опасно — жрецам иногда случалось молиться о душах убитых ночью. Благодарный муж — и за вылеченную дочь, и за то, что не прилетело от супруги, — заметив ее страх, сам вызвался проводить, и бояться теперь стоило хулиганам. Всю дорогу Крисания снизу вверх посматривала на великана, пытаясь понять, о чем говорила девочка — единственное сходство с Рейстлином, которое ей удалось заметить, было в росте, но им, пожалуй, и ограничивалось. Красивое, но добродушное лицо, массивная фигура, простой нрав… Может быть, она просто ошиблась? Зато неожиданно мужчина оказался похож на портреты Создателя — Крисания заметила это не сразу, но отмахнуться от ощущения, что писавшие портреты художники вдохновлялись им, придав лицу более возвышенное выражение, уже не удалось. И ладно бы, такое было в одном-двух храмах, в которых висели свежие картины, — но не по всей же долине! Во всяком случае, по направлению к горам — это Крисания помнила совершенно точно. Мысль оказалась интересной, но пришлось оставить ее на потом — перед ними выросли храмовые ворота, уже многозначительно прикрытые на ночь, но еще не запертые, и пришлось прощаться с провожатым. — Спасибо, — она тепло ему улыбнулась и толкнула кованую створку. — Вам за все спасибо, — улыбнулся в ответ мужчина, разворачиваясь. Где-то там его ждал уютный дом, любимая жена и соскучившийся ребенок, к которым он торопился вернуться. Ее — мраморные холодные стены, пустая келья и ворох вопросов, на которые никто не собирался отвечать. Заходить внутрь не было совершенно никакого желания. По галерее, обхватывающей с трех сторон молитвенный зал, идти пришлось в полутьме. Впрочем, лунного света, пробивающегося сквозь узкие витражные окна под потолком, вполне хватало, чтобы улавливать смутные очертания предметов и не натыкаться лбом на колонны. Крисания не знала, чего своей идеей пыталась добиться ее гостья, но после разговора с ней на душе было тяжело. Раньше она искала утешения у настоятеля, готового выслушать в любой момент, но, заглянув к нему перед сном, не решилась беспокоить. Жрец увлеченно, с азартным, не привычным для него блеском в глазах склонился над свитками, спешно что-то записывая, и, кажется, даже не заметил приоткрывшейся двери. И только статуя Создателя и его безымянной спутницы, появившейся здесь всего пару лет назад и стоявшей с ним спина к спине, всегда готова была выслушать тихий шепот. Она надеялась, что молитвенный зал окажется пуст, но, увы, место перед статуей оказалось занято — причем свеча горела только со стороны женщины, освещая ее фигуру и лежащие у подола платья свежие цветы и позволяя Создателю тонуть во мраке. С его стороны цветы так и остались засохшими, недельной давности. Крисания остановилась, из-за колонны наблюдая за стоящим на коленях, опустившим голову мужчиной. Волосы полностью закрывали лицо, да и света от свечи не хватало, чтобы рассмотреть его лучше. Зато на глаза попалась скинутая на лавку темная мантия и пристроенный сверху посох с замотанным навершием. Крисания судорожно вздохнула, едва не поперхнувшись воздухом. Она считала, что, разобравшись с настоятелем, Рейстлин ушел, а девочка, воспользовавшись его рассеянностью, убежала к ней. Он глухо застонал, уткнувшись лбом в край холодного мраморного постамента под ногами женщины. Крисания прислонилась спиной к колонне, закусив губу — ей казалось неправильным мешать ему именно сейчас. Чужие шаги, впрочем, Рейстлин все равно услышал, но окликать не стал; постоял какое-то время у статуи, а потом резко развернулся и вышел, забыв на лавке и посох, и мантию. Крисания выдохнула, выглянула из-за колонны и, подумав, подошла к вещам — в том, что они на ночь останутся в зале, не было ничего страшного, но утром жрецы наверняка заинтересуются бесхозной одеждой. Лучше будет если не вернуть — она слабо представляла, где можно найти Рейстлина, — то хотя бы унести к себе. Крисания перекинула через руку мантию, взяла посох, оказавшийся тяжелее и холоднее, чем ожидалось, оглянулась и, зачарованная игрой тусклого свечного света и густых ночных теней на каменном лице, подошла к фигуре женщины, случайно коснувшись ее руки посохом. По замотанному навершию пробежала золотая искра и перекинулась на раскрытую ладонь. Порожденное ею сияние медленно разгоралось, постепенно освещая весь постамент и оживляя фигуру: казалось, женщина вздохнула, прежде чем повернуться лицом к спутнику, вытянув в мольбе руки. Лицо Создателя, повернутое в другую сторону, не попало в пятно света, а его черты заострились, стали жестче, потеряв прежнюю одухотворенность. Сложенные на груди руки опустились, сжались кулаки. Крисания вздрогнула и выронила посох, со звонким стуком упавший на постамент между фигурами и неожиданно его расколовший. — Осторожнее! — Из-за спины выскочила девочка, выхватила мантию, накинула на посох, и, укутав, прижала его к себе. Трещина застыла, не добравшись даже до середины, и сразу же померкло сияние, развеивая наваждение. — Зря ты его взяла. — Я только хотела отнести вещи Рейстлину, — пробормотала Крисания и подняла глаза. Женщина стояла в той же позе, что и раньше, только исчезла мягкая улыбка. — Похвально. — Девочка вручила ей сверток и поманила за собой. — Пошли, я отведу, но неси ты, ладно? Для меня слишком тяжело… Только не разворачивай! — Ответишь на вопрос? — Ты можешь его задать. — Девочка беспечно пожала плечами, раскинула руки и, повернувшись, пошла спиной вперед, благо коридор пока позволял не смотреть под ноги. — Там, в горах, ты мне показывала кошмары Рейстлина, помнишь? — Странно, что ты это помнишь. — Чем больше времени проходит, тем яснее вспоминаю, — призналась Крисания и, остановившись у узкого стрельчатого окна, присела на подоконник. Посох оттягивал руки, и нести его так, свертком прижимая к груди, без отдыха оказалось тяжело. — У меня месяц выпал из памяти — а потом начались кошмары вроде тех, которые ты показала. Сейчас они вернулись. Ты обещала, что расскажешь о них. — Это моя вина. Ты же хотела знать, что ему снится, а я переусердствовала, — виновато шмыгнула носом девочка. — Но я не знала, что ты так отреагируешь! Любому другому не было бы ничего, он бы и не вспомнил, где находился, после заклинания Рейстлина — ни через месяц, ни через года. — Она выдохнула, опустила плечи — и показалась неожиданно взрослой для ребенка. — Для тебя они просто сны, проснулась утром и забыла, а для него — память. Он одинок, и одиночество его терзает. Поэтому существую я — и поэтому Рейстлину нужна ты. — Мне так не показалось, — дрогнувшим голосом сказала Крисания. — Ошибаешься, — возразила девочка, и стены, повинуясь движению ее руки, знакомо растаяли, открыв тянущуюся до горизонта пустыню. Крисания поежилась, закрыла глаза, чтобы снова не очутиться в давнем, полузабытом видении, но ощутила, как ее пальцев ободряюще коснулась теплая ладошка, сжала и повела за собой, направляя. — Не закрывай глаза. И посох не забудь, если не хочешь возвращаться! Идти за ней было странно — глаза видели песок, но ноги уверенно ступали по каменному полу, а окружающее пространство искажалось, перетекало, рывками приближая к казавшемуся далеким островку земли, не тронутой пустыней. Девочка повела свободной рукой, словно отдергивая занавесь, и сквозь марево проступил человек, стоящий на коленях — как в том, первом кошмаре. Он невидяще провел ладонью перед собой, ощупывая поверхность, попытался зачерпнуть пальцами землю, но не удержался, упал на локти, безвольно опустив голову. Крисания подошла ближе, попыталась ободряюще коснуться вздрагивающей спины, но рука прошла насквозь: в храмовых коридорах ожил иллюзорный мир, живущий своими законами. Рейстлин резко выпрямился, откинул капюшон и со злостью провел посохом над полустертыми рисунками в песке, окружавшим островок; потянулся, ладонью пытаясь стереть, засыпать ближайший. В обхваченном лапой шаре в навершии вспыхнул огонь, яркий, режущий глаза, заставивший Крисанию отшатнуться, спрятаться за согнутой рукой — и опрокинувший на спину, как безвольную куклу, Рейстлина. Потревоженный песок поднялся в воздух, закружил вокруг в попытке пробиться к земле, но неизменно налетал на полосу света от огня, постепенно бледнея, превращаясь в туман. Он накрыл собой рисунки — много разных лиц, полустертых и отчетливых, — и потянулся к обессиленному Рейстлину, у его головы уплотнившись в очертания фигуры. — Я не могу их помнить, — одними губам сказал он бесцветному небу. — Я буду помнить за тебя, — ласково пообещал туман и протянул ему руку — маленькую, хрупкую, совсем детскую. — И всегда буду рядом, чтобы не дать памяти исчезнуть. Девочка насупилась и взмахнула рукавом своего слишком длинного балахона так, словно стирала с исписанной мелом дощечки. За растаявшей иллюзией обнаружилась неплотно закрытая дверь, и Крисания, переведя дух, с удивлением поняла, что они забрели в один из дальних коридоров с кельями, в которых иногда гостили редкие приезжие жрецы из селений. — Пришли. — Девочка решительно толкнула дверь, потянулась, зажигая, к стоящей на тумбе свече и, ойкнув, запнулась о ноги Рейстлина: он сидел на полу, прислонившись спиной к кровати и запрокинув на нее голову. Крисании показалось, что у него открыты глаза, но он даже не пошевелился, а тихое дыхание не сбилось, когда они вошли. Девочка с сомнением посмотрела на нее, но, приняв для себя решение, села рядом с Рейстлином на пол, прижалась к его груди. — Я его память и чувства, — просто сказала она. — Он не смог справиться с легшим на плечи грузом и остался бы в пустыне, если бы не смог хоть так от него избавиться. Но стереть их совсем — значит, забыть и прошлые ошибки, а допускать этого было нельзя. Ты сомневалась в моих словах об одиночестве, но я это знаю даже лучше него. — Девочка улыбнулась и, обхватив Рейстлина за шею, громко прошептала на ухо: — Ты все равно не сумел избежать привязанностей и кошмаров, так пусть и память останется при тебе. Так будет легче. И растаяла окутавшим его туманом, постепенно разгоняемым сквозняком. Последний клочок опустился, тревожа, ему на лоб. Рейстлин шумно вздохнул, как будто его выдернули из глубокого забытья, закашлялся и подался вперед, прижав к груди руку. Крисания хотела сесть рядом, успокоить, но замешкалась — помешал завернутый в мантию посох, который она, растерявшись, не сразу смогла пристроить в угол. Ее движение не осталось незамеченным: Рейстлин поднял на нее дурной, невидящий взгляд, и неяркий свет от свечи вызолотил радужки и утонул в темноте странных, необычной формы зрачков. Такие глаза живописцы изображали на портретах Создателя — но нет, у Рейстлина, конечно же, не могло быть с ним ничего общего, он не может быть вышедшим из легенд богом, которого не видел никто из ныне живущих. И в его внешности нет ничего общего — совершенно болезненная кожа, резкие черты, седые волосы… Это лишь морок, видение, насмешливая игра почти отсутствующего света. У обычных людей не бывает таких глаз. Крисания недоуменно моргнула, надеясь избавиться от наваждения, но оно отказалось уходить и заставило испуганно отшатнуться. Недалеко: келья была совсем небольшой, и она почти сразу налетела спиной на узкий подоконник. — Кто ты? — спросила она и кашлянула, неприятно удивившись звучанию голоса. — И что происходит? Я не понимаю, все последние годы не понимаю! Рейстлин медленно, тяжело, как после неприятного сна, встал, провел ладонью по лицу, будто стирая невидимую паутину, и прошелся по комнате. Провел пальцами по каменной кладке, по деревянной двери — и, резко обернувшись, в два шага преодолел небольшое расстояние. — Хочешь знать? — спросил он, и от его усмешки — злой и одновременно усталой — Крисания вжала голову в плечи, попыталась отстраниться, но спина уперлась в оконную раму. — Да. — Уверена? — Да, — с трудом повторила она, смущенная напором. — Да, если это поможет мне понять кошмары. — Как скажешь. Не возражаешь, если мы воспользуемся методом моей… памяти? — Рейстлин задул свечу и провел раскрытой ладонью над высвобожденным из мантии посохом. Навершие засветилось ровным, ярким огнем, от которого по стенам заскользили блики. Они складывались в иллюзорные, пока застывшие фигуры, оживающие от резких жестов. — Как тебе, вероятно, известно из учения жрецов, этот мир существовал не всегда. Религиозные тексты ошибаются в одном: он возник не на пустом месте, а на руинах другого мира, разрушенного глупостью одного человека. — Пустыня? — робко уточнила Крисания, пытаясь сложить известное ей. — Она и есть руины? Рейстлин кивнул и, отвернувшись, посохом указал на противоположную сцену, оживляя замерших на ней людей — его самого и облаченную в белое женщину, нежно гладящую его по щеке. Женщину, чью статуэтку утаскивали из храма деревенские дети и чья фигура теперь высилась в храме рядом с Создателем. Крисания закусила губу от уколовшей обиды — иллюзорный Рейстлин отвечал на ласку, прикрыв глаза и расслабившись, переплетя ее пальцы со своими. — Это случилось по моей вине, — глухо сказал Рейстлин, не поворачиваясь. — Мы были влюблены, но что такое любовь перед шансом обрести божественное могущество? Задавить чувство оказалось легче, чем жажду власти. А та, что доверилась мне… — Пальцы судорожно стиснули посох, но Рейстлин, помолчав, все же нашел силы продолжить. — Она казалась инструментом. Орудием, необходимым для достижения цели — как и мой брат. Картинка сменилась; теперь женщина со слезами на глазах стояла на коленях и что-то шептала, глядя в напряженную спину и едва придерживая на груди разорванное платье. Рядом упал еще один блик, и Крисания узнала мужчину из трактира — потерянного, опустошенного, держащего в руках оплетенную бутыль. — Она не ушла — только затем, чтобы спасти меня. Без ее жертвы я бы погиб, и миру удалось бы устоять. — Он вздохнул и запрокинул голову, разглядывая темный потолок. — Я бросил ее, чтобы сделать последний шаг к цели. Вряд ли она бы выжила, но уж точно она не заслужила умирать. За свой поступок расплатился не только я, но и весь мир — полученное могущество не позволило мне его удержать. Крисания зачарованно смотрела на сжавшуюся в комок женщину, лежащую на холодной земле, и по спине пробежался холодок. Она была бы рада не знать этого, но заставить себя не слушать уже не могла. — Все, что я знал, сгорело в огне. Рассыпалось прахом, и из него образовалась пустыня. Я смотрел, как гибнет мир, чувствовал его боль, но не мог ничего сделать. Я был обречен существовать в Ничего, но меня спасала память о ней. И однажды она подарила мне силу оживить погибшее, пусть даже для этого приходилось… приходится… отвоевывать у пустыни каждый клочок земли, каждого человека или дерево. — Рейстлин подошел снова — и неуверенно, едва касаясь, тыльной стороной ладони, провел по ее щеке. Говорил он теперь тихо, нежно, и от его голоса у Крисании перехватило дыхание. — Все, что я о ней помнил, воплощено в тебе, но ты совсем другая. Я надеялся дать ей шанс прожить отнятое мной время без моего участия. Не получилось. Последние слова он произнес едва слышно, и Крисания сделала шаг навстречу, прижалась, повинуясь внезапному порыву; Рейстлин, замолчав окончательно, погладил ее по волосам, уткнулся в них носом и притянул ее к себе — излишне крепко, словно больше не собирался отпускать. — Получается, ты — Создатель? Рейстлин что-то согласно промычал, по-прежнему не отпуская ее. Пробираться к оазису в этот раз оказалось сложнее, чем раньше — пустыня притихла, но чувствовалось, что Ничего, как дикий зверь, сидело в засаде, дожидаясь, когда за жертвой захлопнется ловушка. Опасности Рейстлин не видел, но знал: его враг легко не отступит, а значит, есть и ловушка. Мешали эмоции — за прошедшее время он свыкся, что чувства и память о прошлом существуют рядом, но отдельно, воплотившись в образе девочки. Только осознавая свои силы, Рейстлин разговаривал с ней, что позволяло создать иллюзию того, что рядом есть живой человек; в ее же пальцах оказалось некогда отданное Астинусом новому летописцу перо, освободившее от повинности направлять пишущую саму себя летопись. Исчезновение девочки нанесло болезненный удар, вернув то, о чём он успел забыть — непроходящее чувство вины и страх вечного одиночества, и теперь Рейстлин шел по пустыне, к маленькому, хлипкому островку живой земли, осознанно желая встретиться с ними лицом к лицу. Только в этот раз ему не дадут остаться одному. Крисания оказалась смелее, чем он надеялся: не испугалась, доверилась — и осталась после того, как ему удалось заставить себя разжать руки. Долго спрашивала, уточняла, недовольно хмурилась — ей не нравилось то, что он говорил, она хотела верить в лучшее, но она справлялась. Захотела пойти вместе с ним в пустыню, и теперь беспокойство о ней замедляло, мешало идти вперед, не оглядываясь постоянно назад и постоянно помня об окружавшем ее защитном заклятии. Он коснулся посохом невидимого барьера, охранявшего оазис — первый оживленный им оазис, не сумевший стать больше, но и не подчинившийся разрушительной силе Ничего, — и опустился на землю. Провел рукой по едва проклюнувшейся траве, тянущейся к небу несмотря на сухость. В прошлый раз ее не было. — Здесь безопасно? — Здесь — да, но на песок лучше не ступать. — Почему? — Крисания отдернула протянутую к барьеру руку и, на всякий случай спрятав ее за спину, отошла подальше. — Убьет, — коротко ответил Рейстлин, стараясь не смотреть на нее. Минутная слабость, которую он позволил себе в храме, обернулась против него же — всколыхнувшиеся чувства путали мысли и будили страх не уберечь, не справиться, погрузиться в них с головой. Любовь — глупое, бесполезное чувство, из-за которого однажды уже погиб мир, а уже совершенным ошибкам место в прошлом. Но справиться с ним не удавалось. За Крисанией Рейстлин приглядывал всегда, когда находился в столице, пытаясь понять, насколько в ней ожил с таким трудом сохранённый в памяти образ, и постепенно, незаметно для себя, привязывался. После встречи в горах стало хуже: он не думал, что Крисания решится подниматься в храм — местные жители могли рассказать о нем многое, а о том, чтобы остаться в их памяти нелюдимым, неприятным человеком, он позаботился. Пусть лучше верят в Создателя и ищут утешения в дающих миру сил выстоять под нападками Ничего молитвах, чем надеются на простого знахаря. Рейстлин провел ладонью по лицу, чувствуя не столько злость на себя, давно ставшую привычной, сколько усталость от лежащей на нем ответственности. В такие моменты ему казалось, что раствориться в воле Ничего было когда-то не худшим выбором. Его внимание привлекло шевеление песка у самой границы с землей — он расступался, образуя серую твердую тропу, по которой шла женщина. Легко, едва касаясь земли, призывно протянув руку и доверчиво улыбаясь. Рейстлин попытался отвести взгляд, но не смог, поднялся и опасно подошел к границе, едва не выходя из него к ожившему видению из давних снов: еще до того, как он ощутил в себе силу созидания, ему чудилось, как к нему идет Крисания — та, что осталась из-за него в Бездне. Пустой мираж, несущий одно разочарование. Не способный обмануть, особенно сейчас, когда у него есть… — Не бойся, — она взяла его за руку и потянула за собой. — Я давно не надеялась тебя найти, Рейстлин. Он отстраненно подумал, что этого не может быть — та Крисания давно мертва, и каким бы сильным ни было сожаление, воскресить ее оно не сможет. Подумал и все равно пошел — неосознанно, почти забыв, где находится. — Пожалуйста, не уходи больше. — Что случилось? — встревоженно окликнула его Крисания. — Ты сам говорил, что в пустыне опасно. Это же просто песок, человек из песка… Рейстлин рассеяно отмахнулся и пошел по послушно разбегающемуся песку, не обращая внимания ни на поднимающуюся за спиной бурю, ни на заглушенный ею крик. — Рейстлин! Идущая спиной вперед Крисания укоризненно посмотрела куда-то за его плечо, строго приложила палец к губам и в накрывшей пустыню мертвой тишине обняла его за шею, потерлась щекой о плечо. — Рейстлин! Сквозь приглушивший звуки невидимый полог пробился шелест песка, выдающий приближающиеся шаги. Впрочем, Ничего не оставило их без внимания: вскинулось, закружилось, нападая. — Рейст… Его запястья коснулись другие, более теплые и настоящие пальцы, но бессильно соскользнули. Рейстлин все-таки обернулся, почувствовав неправильность происходящего, и испугался — впервые за все переставшее поддаваться счету время, что он защищал свой мир. Руки миража продолжали его обнимать, гладили по спине, по шее, но стали холодными и сыпучими, выдавая ловушку. А на песке сидела Крисания — растрепанная, до крови исцарапанная песком, безуспешно пытавшаяся подняться, вздрагивающая от слез бессилия. Рейстлин опомнился, зло ударил посохом по мороку, разгоняя его, замахнулся на подбирающийся к ней вихрь, но обнаружил, что посох — оружие, позволявшее атаковать, — остался брошенным в оазисе. Он же предупреждал, что здесь, в пустыне, опасно. И без нее бы он не справился. Рейстлин выставил перед собой руку с раскрытой ладонью, и почти добравшийся до них вихрь разбился, разлетевшись на отдельные песчинки. — Рейстлин? — тихо позвала Крисания и обмякла, бросила попытки встать. Песок тут же попытался накрыть ее, но Рейстлин огрызнулся коротким заклинанием — отсутствие посоха его ослабляло, но не делало неспособным на защиту, — и подхватил на руки безвольное тело. Возвращаться было тяжело — Ничего пыталось помешать, кидаясь под ноги, роняя на землю, но клокочущая внутри злость и страх потерять единственного человека, пробившегося к нему в этом мире, справлялись не хуже любой магии. В оазисе Рейстлин устроил Крисанию на единственном клочке травы. Подумав, снял мантию и накинул на нее. Хмуро, растерянно посмотрел на побелевшее, расцарапанное лицо. Одна особо крупная царапина кривой линией тянулась от скулы к уголку губ и продолжала кровоточить; не сильно, но пара красных капель на землю все же упали. Дыхание было еле уловимым, и это подталкивало делать уже хоть что-нибудь. Рейстлин обнял ее, прижал к себе, делясь силой и возвращая жизнь в ослабшее тело. Крисания вздохнула, зашевелилась, но глаз не открыла — так и уснула, пригревшись под мантией и устроившись щекой у него на колене. За то время, что в городе хозяйствовал мор, храм пришел в запустение — жрецы были слишком заняты людьми, и молитвенный зал постепенно покрылся тонким слоем белесой пыли. Крисания протерла постамент, сменила увядшие цветы и прогоревшие свечи — обычно это делали служки, но едва отошедший от болезни настоятель согнал их на уборку лазарета, здраво рассудив, что Создатель немного потерпит, а оставлять заразу в стенах храма не стоит. Создатель, впрочем, не возражал, вовсе не показываясь на глаза. Крисания зацепилась взглядом за вторую статую, но тут же отвернулась, закусив губу — хорошо помнила, как в песчаном столбе, тянущем за собой Рейстлина, проступали женские черты, и хотя разумом понимала, что это лишь игры пустыни, отделаться от появившейся неприязни так и не смогла. Она не помнила возвращения в город, только царапающий лицо песок, мешающий идти дальше, и сменившую его спокойную темноту — очнулась Крисания в своей келье, и о происшедшем напоминал только зудящий, воспалившийся рубец на щеке. С ним, тактично не выясняя подробностей, обещал помочь настоятель, у которого остался запас настоек после знахарей, пытавшихся лечить мор травами. Она отдала сухие цветы пробегавшей мимо девушке и, пройдя по коридору, тихо постучала в приоткрытую дверь, рискнув войти только после одобрительного мычания. Настоятель сидел за столом и с каким-то необычайным воодушевлением копался в наваленных на него свитках; стоявшая на краю свеча упала и погасла, пустив восковые потеки по лужице чернил из опрокинувшейся чернильницы. — Заходи, девочка, — рассеянно пригласил он, на пару мгновений поднимая на нее блестящие глаза. — Неловко просить, но, если не сложно, возьми настой сама, он стоит на полке. Крисания понимающе кивнула и потянулась было за пузырьком, но ее внимание привлек лежащий на кровати выцветший портрет в массивной потрескавшейся раме. — Откуда это? — удивленно спросила она, разглядев нарисованного человека. На портретах, украшающих храм, живописцы изображали Создателя красивым мужчиной с вдохновенным лицом и добрым взглядом, здесь же Рейстлин получился почти таким, каким он был на том маленьком островке чистой земли среди песков. — Из хранилища храма. Интересная картина, верно? — Настоятель обернулся, не выпустив из руки перо. Чернильная капля упала на рясу, растеклась ярким пятном, но он даже не заметил этого. — Таким видели Создателя очевидцы за много лет до нашего с тобой рождения. Обрати внимание, насколько изменилось восприятие… — Людям захотелось считать своего бога более красивым, чем есть. Рейстлин — неожиданно без мантии, с собранными на затылке волосами — закрыл за собой дверь и, не удовлетворившись этим, провел ладонью над косяком. Хмыкнул, посмотрев на портрет, но промолчал, положил на стол еще один свиток, аккуратно скатанный и перехваченный ниткой. Крисания подавила радостную улыбку и желание подойти, потрогать, снова прижаться — больше всего она боялась, что он пропадет на несколько лет, как тогда, в горах — но сосредоточенность на его лице и присутствие настоятеля принуждали к сдержанности. — Так получилось, что вам обоим известно больше, чем мне бы хотелось, но менять я этого не буду. Как жить с этим знанием — решайте сами, я могу только дополнить вашу картину мира для большего понимания. — Рейстлин решительно сдернул нитку, сдвинул свитки, частью попадавшие на пол, и развернул на освободившемся месте большую карту. Крисания склонилась над столом, разглядывая россыпь зеленых пятен на сером фоне. Совсем маленькие — она предположила, что это островки вроде того, на котором они находились, — и внушительные. Таких было немного, зато самое верхнее почти полностью расползлось по краю карты, а одно очертаниями напоминало родную долину, как ее изображали путешественники — горы, ниточки рек, крупным кружком выделенная столица. — Мир не ограничивается этой долиной и пустыней. — Рейстлин жестом попросил заинтригованного настоятеля помолчать и чистым, чтобы не замарать свиток, пером обвел по контуру нужное пятно. — Есть и другие, но добраться до них невозможно — по крайне мере, вам… и до тех пор, пока долины не сомкнутся. — Кто-то еще об этом знает? — настоятель с трепетом коснулся карты. — Только вы. — Но зачем?.. Рейстлин поморщился, угадав непроизнесенный вопрос, но задумался, ответив не сразу и с сомнением, будто сам не до конца соглашался с собственными словами: — Потому что вы бы все равно не отстали. Что это вообще такое? — Он недовольно провел пальцем по пыльной раме портрета, перебрал несколько свитков. — Мне не нравится ваша увлеченность, и проще один раз ответить на вопросы, чем оставлять храм без присмотра. Спрашивайте уже, не мнитесь. — Это все, — настоятель обвел рукой стол, портрет и остановился раскрытой ладонью на Рейстлине, — правда? Тот пожал плечами. — Как видите. — Ты уходишь в другие долины, верно? Когда пропадаешь на несколько лет? — тихо спросила Крисания. На язык рвались другие вопросы: скоро ли он исчезнет снова? Когда вернется? Можно ли уйти с ним? Но она боялась их задать — ей почему-то казалось, что ответ не будет приятным. — Ни одна защита не может быть надежна до конца. Барьеры, окружающие долины, истончаются, в них появляются дыры, и если я не буду их латать, мор будет страшнее того, что вы видели. — Рейстлин устало запрокинул голову, коснувшись затылком стены. — Еще вопросы? Настоятель что-то спрашивал, но Крисания не вслушивалась, подошла к Рейстлину и ободряюще коснулась его руки. Он тут же развернул ладонь и сжал ее пальцы — не сильно, аккуратно и почти нежно; так и стоял, отпустив ее только перед тем, как выйти за дверь. Растерявшись в первый момент, Крисания выбежала следом и пошла рядом, с трудом подстраиваясь под быстрый шаг. — И все-таки зачем ты рассказал? — Мой ответ тебя не устроил? — мрачно уточнил он, останавливаясь. — Но это ведь не вся правда! Если ты начал говорить откровенно, то не скрывай такой мелочи! — Она смутилась собственной дерзости и добавила тише: — Пожалуйста. — Что ты хочешь услышать? Я не соврал: мне не нравится, когда за мной ходят следом и дергают из-за ерунды, — Рейстлин выразительно посмотрел на нее. — Но с другой стороны… Знать то, что недоступно другим — почетно. Первые годы эта мысль греет, но потом становится невыносимой. — Теперь она будет невыносимой и для нас, — мягко упрекнула Крисания. — Ты этого хотел? — Всего лишь того, чтобы кто-то мог разделить со мной знание, раз все равно сунул свой нос, прости. Это все? Я вернулся в долину только из-за мора и не хочу оставаться надолго. Крисания покачала головой, вздохнула и, решившись, уточнила: — Ты скоро уйдешь? — Боишься, что в жизни будет не хватать чуда? «Я же тебя люблю», — едва не прошептала она, признаваясь не только ему — себе, но сдержалась: не поймет. — Не в чуде дело — нам будет не хватать тебя. — Раньше же вы как-то жили, — с непонятным разочарованием возразил Рейстлин и, кивнув на прощание, пошел по темному коридору. Крисания уткнулась лбом в холодную стену и закрыла лицо руками, остужая и сгоняя в кучку разбредшиеся мысли. Откуда ему, конечно, знать, что последние годы она бережно хранила в памяти воспоминания о проведенном в горах времени, растревоженные новой встречей — разговорами, вылазкой в пустыню, прикосновениями… Она выдохнула, медленно расправила платье — и пошла следом, сумев догнать в середине длинного коридора. Рейстлин заметил ее, удивленно хмыкнул и замедлился, позволяя перевести дыхание, и дальше они шли вместе.