«Эдельвейс»

— Сын? У вас есть сын? — напряженным голосом спросил Корф, удивленно подняв брови, и тут же, после секундной паузы негромко, устало спросил, — Когда он родился? — Мальчик родился в начале апреля. Сейчас ему чуть больше трех месяцев, — ответила Анна, стараясь смотреть в сторону, чтобы снова не расплакаться. Обида в голосе Анны звучала так явственно, что Владимиру стало неловко, но он тут же вспомнил, как во дворе перед отъездом она прощалась с Репниным. — Вы должны дать мне слово быть очень осторожной, — улыбался Михаил, целуя ее руку, — И прошу вас не забывать о нас, о людях, которым вы очень дороги. И я, и Лиза, и вся ваша семья... — князь вздохнул, пожимая ее пальцы, — Прошу вас, подумайте хоть немного и о нас тоже. — Я помню, — улыбнулась в ответ ему Анна, — Прошу вас, если окажитесь дома раньше нас, передайте Лизе, что я очень благодарна ей за все. Она самая лучшая сестра в мире. Взгляд князя на секунду затуманился, видимо, вызывая в памяти образ невесты, он мечтательно вздохнул, — Она вообще лучшая девушка на свете. Теперь я даже не знаю, чтобы я делал со своей жизнью, если б не было Лизы. Он опустил голову, рассматривая носок своего сапога, словно ему стало неловко, но эту неловкость он быстро пересилил и поднял лицо, встречаясь с Анной открытым взглядом. — Однажды вы сказали, что благодарны мне, за то, что я не позволил вам стать несчастной, что вы только спустя время поняли, кто вам дорог по–настоящему. Помните? Теперь я понимаю, вы оказались мудрее меня. — Он вдруг весело усмехнулся, — Только тогда мы с вами еще не знали, что этой девушкой окажется Лизавета Петровна. Анна положила свои пальцы поверх его руки и ласково улыбнулась, — Вы будете с ней счастливы, Миша. Быть рядом с ней и не быть счастливым — невозможно. Они помолчали и тут же, посерьёзнели, словно их связывала общая тайна. Анна тихо сказала: — Только я прошу вас, будьте осторожны. Она очень уязвима, Миша, не дайте усомниться в своих чувствах. Она улыбалась ему, согласно кивала и даже положила свою руку на его, словно ободряя в чем-то. Владимир видел все это со своей телеги и не мог понять, ее власти над собой. Когда-то давно, еще в далекой–далекой юности, в каком–то старом романе он прочел слова: «он был болен ею, как скарлатиной». Тогда его изрядно позабавила эта фраза, и молодой поручик даже пытался подражать Вяземскому, сочиняя остроумные эпиграммы. Но потом, он не раз вспоминал эту фразу и каждый раз находил подтверждение своей болезни. Да, именно так — болезни! Потому что при виде этой женщины, у Владимира сразу же появлялись и жар, и головокружение, и учащенное сердцебиение. Вот и теперь... хотя, наверное, нет ничего удивительного в том, что именно теперь, в его теперешнем состоянии обострилась старая, незаживающая и отнимающая все силы его прежняя лихорадка. Да, он болен ею. И давно. Так давно, что, кажется, он никогда и был здоров, потому что всегда была она. И теперь спустя год с их последней встречи, спустя долгие месяцы войны и бесконечные недели плена, когда он был уверен, что больше никогда не увидит ее, не услышит голоса, теперь он ею бредит. Потому что Анна, которую он никогда не видел прежде, в этом крестьянском сарафане и нелепом платке, Анна, которая зачем-то появилась здесь и даже танцевала перед старейшинами, эта Анна снова мучила его, стремясь снова забрать его себе. — Значит, мальчик родился в апреле? — спросил Владимир, невесело усмехнувшись, — Впрочем, я так и думал... — Что? — она поймала его взгляд и подняла лицо, — Что это значит, Владимир Иванович? — Ровно то, что я и сказал, — в тон ей ответил барон и так же бесстрастно ответил на ее взгляд, — Я так и думал, что если родится дитя, то наверняка не раньше марта, — сказал он и, помолчав, негромко добавил в сторону, — Ребенок появился в апреле... — Сашенька родился в ночь на первое число, — поправила его Анна и вдруг сообразила, — Вы хотите оскорбить меня? — Ни в коей мере! У меня и в мыслях не было оскорбить вас унизительным подозрением, — театрально язвительно возмутился барон и, понизив голос почти до шепота, быстро добавил, — Особенно учитывая тот факт, что девять месяцев назад вы по странному стечению обстоятельств исчезли под вечер из дома, когда в доме был гости. Очень дорогие гости, видимо. — Григорий, останови! — резко приказала Анна и развернулась всем телом к Владимиру, чтобы заглянуть в его глаза, но тут же услышала тревожный шепот Григория. — Барыня, Анна Петровна, — обернулся мужик, — Кажись, горцы. Двое всадников ехали со стороны маленькой деревушки со старым тюркским названием. Недалеко шумел Терек, и к переправе они догнали телегу. Пока один расспрашивал Григория, второй внимательно рассматривал корзины и большие узлы, сваленные кое–как рядом с сидевшей женщиной, стыдливо опустившей голову. — Да баба моя тяжёлая, вот к тестю в Слободу везу. Он купец, в доме достаток, вот там жёнка и родит, — оглянулся Григорий на Анну, которая рукой поглаживала большой живот, под светлым передником. — А это что? — спросил второй горец, ткнув ружьем в мешок. — Одеяло, да подушки с тряпками, — Григорий повернулся назад, — Гостинцы, родня все ж таки… да и ребятёнка то потом надо будет пеленать. Ничего не найдя подозрительного всадники, постояв у телеги, скоро уехали, а путники еще долго поили на берегу распряженного коня, приходя в себя от пережитого волнения. Лазарет представлял собой довольно большое строение, одноэтажное и расползающееся в разные стороны всевозможными пристройками. Врачей было достаточно, чтобы успевать принимать даже посетителей, приехавших на новый модный курорт. Некогда бывшее станицей, теперь поселение быстро росло и расстраивалась. В небольшом еще городке в совершенно немыслимую тональность вплетались и сочетались языки и нравы многих народов: тут были и русские, волей судьбы, оказавшиеся здесь; и немногочисленные офицерские семьи с важной прислугой; и шумные многодетные дома местных народов; и невесть откуда взявшиеся здесь армянские купцы, некогда приехавшие сюда на ярмарки, да так и оставшиеся. Все это разнообразие народов и культур, связавшись и соединившись, составило уникальную атмосферу южного пограничного городка. Отдыхающие, приехавшие за нарзаном, дополняли местный колорит затейливыми зонтиками, изящными столичными туалетами и бравыми эполетами. Город бурлил, торговал, прогуливался, флиртовал и заводил новые знакомства. Анна устроилась в небольшом доме вдовы Куницыной, муж которой несколько лет назад погиб при перестрелке. Совместных детей у немолодых уже супругов не было, единственная дочь господина Куницына от первого брака, проживала, где-то в Воронеже, была замужем и имела собственный дом, но по причине троих детей и болезненной свекрови, взять к себе еще и мачеху не имела возможности. Но, Лариса Степановна не унывала, падчерица иногда присылала письма, и этого было довольно, чтобы не чувствовать себя слишком уж одиноко и покинуто. Новая постоялица ей понравилась. Молодая женщина была непритязательна в быту, довольствовалась двумя маленькими комнатами, за которые заплатила весьма удовлетворительно, и была немногословна, что Лариса Степановна тоже умела ценить. Госпожа Корф прибыла сюда к мужу, который лежал в лазарете, и надеялась в скором времени отправиться назад в Санкт–Петербург, к маленькому сыну. При постоялице состояли слуги, молчаливый, большой Григорий, который устроился на дворе в летней кухне и расторопная Матрена, говорлива и смешливая, как всякая балованная прислуга в богатом доме. Спустя несколько дней, когда Владимир уже чувствовал себя настолько хорошо, что ему разрешили вставать с кровати и до окончательного выздоровления оставались считанные дни, доктор сообщил Анне, что супруг ее чувствует себя значительно лучше. Поэтому ей позволяется навестить его, так как через неделю можно будет говорить о полном выздоровлении барона и возвращении его в гарнизон. Этот разговор она планировала с самого начала. Анна не спала несколько ночей, ходила по комнате и все никак не могла сообразить, с чего стоило бы начать. Она мучительно морщила лоб, терла пальцами виски и тихонько вздыхала, не понимая, как такое может быть — важнейшие события в ее жизни, которые она теперь не раз вспоминала, в ее памяти не имели своего начала. Все, что она могла вспомнить, это когда уже происходило то или иное действо, но Анна уже не могла, как–то повлиять на свою жизнь, и тогда эта жизнь брала над ней вверх. Анна не могла вспомнить, когда влюбилась в Мишу, и также не могла вспомнить, когда начала понимать, что ее замужество перестало быть для нее наказанием, не могла вспомнить, когда ее муж стал так значим для нее, а его присутствие в ее жизни необходимо. И ей стало казаться, что если она сможет вспомнить с чего все началось, она сможет все объяснить и ему. Владимир... все ее мечты, мысли, воспоминания теперь имели его имя. С ним было связано все, что было важным и ценным в ее жизни. Она знала, ее кровь впитала его имя, как свое собственное, этот мужчина словно заклеймил ее глупое, маленькое сердце, отпечатав на нем «Владимир», и шрам, от этого ожога, на открытом, обнаженном сердце теперь болит и ноет. — Добрый день, Владимир Иванович, — по-утреннему поздоровалась Анна, войдя в палату, — Мне сказали, что вам лучше, и мы можем поговорить. Я думаю, это необходимо, прежде чем я вернусь домой. В ее руках был небольшой букетик горных цветов, который она принесла с собой. Подойдя к столику, на котором стояла одинокая оплывшая свеча, женщина положила букет и повернулась к барону. — Я скажу, чтобы позаботились о цветах. — Спасибо, — Корф оторвался от окна, у которого стоял. Его высокая фигура в больничном халате заполняла почти весь проём окна, — Присаживайтесь, пожалуйста, нам действительно стоит поговорить. Он подождал, пока Анна вернется из коридора, поставит цветы в воду и присядет у стола. Подойдя ближе, Владимир остановился перед ней: — Ответьте, зачем вы здесь? Почему вы приехали? Анна сжала пальцы в кулачки и подняла глаза, похоже, выкупить его из плена было не самой сложной задачей в этой ее миссии. Куда труднее сейчас было говорить с ним. — У меня тоже есть вопрос, — спокойно ответила она, — Скажите, вы всерьез допускаете мысль, что ребенок не ваш? — Похоже, у каждого из нас есть вопросы, на которые стоит ответить, — усмехнулся Корф и сел напротив. — Может быть чаю? Полагаю, разговор предстоит долгий. — Я бы не хотела затягивать объяснение, — отказалась Анна, — Чем скорее мы с вами все выясним, тем лучше. — Вы так полагаете? — невозмутимо откинулся на спинку стула Корф, закидывая ногу на ногу, — Ну что ж… с чего начнем? — Это как вам будет угодно, — церемонно ответила женщина, изо всех сил стараясь скрыть свое возрастающее раздражение. — Тогда, я хотел бы услышать вашу версию, зачем вы приехали? Она поднялась и, отвернувшись, стала стягивать перчатки. Эта задержка вывела из себя Корфа и он снова потребовал: — Зачем, Анна? Зачем вы приехали сюда? Для чего? Я ведь знаю, вы никогда не любили меня, этот навязанный брак... — Вы задаете слишком много вопросов. Вы действительно хотите услышать мой ответ? — медленно положив перчатки на стол, Анна спокойно и не торопясь отошла к окну, — Мне казалось, что было время, когда мы больше понимали друг друга. — Мне тоже так казалось, — мрачно согласился он и проследил за ней глазами, — И поэтому я хочу знать правду. Скажите мне, — потребовал Владимир, — Для чего вы приехали? — Хорошо, — обхватив себя руками, она сосредоточенно теребила ткань своего рукава. Сейчас ей было трудно собраться с мыслями, и она надеялась, что вид из окна немного успокоит ее. Анна искала слова, с которых могла бы начать, и не находила, и чем больше она размышляла, тем больше терялась, а чем больше терялась, тем нетерпеливее становились ее пальцы. Наконец, немного собравшись с мыслями, она произнесла: — Я постараюсь объяснить вам, Владимир Иванович, только прошу, не перебивайте меня. Мне и так нелегко даются все эти признания. — Вам так невыносим откровенный разговор со мной? — голос барона почти звенел от болезненной иронии, словно он намеренно причинял себе боль этим вопросом. — Не то! Не то вы говорите, — зажмурившись, Анна потерла виски и, сделав неуверенный шаг, остановилась, — Вы правы, мне действительно долгое время казалось, что я не люблю вас. Наоборот, я была почти уверена, что брак с вами это мое наказание. Что вы стали препятствием моему счастью с Мишей. — Анна опустила руки и взглянула на мужа, а увидев его сузившиеся глаза, повторила, — Да–да, именно с Мишей! Анна упрямо повторила имя князя, видя, как лицо Владимира заледенело от произнесенного ею имени, и испуганно замолчала, не зная как продолжить. Владимир сам задал следующий вопрос: — И что же изменилось, если князь Репнин для вас все еще просто Миша? — очень спокойно, почти отстраненно спросил Корф. Анна знала эту обманчивую невозмутимость и потому постаралась взять себя в руки, загоняя свой страх обратно. — Вы обещали не перебивать, — мягко укорила она и провела руками по своим плечам, разгоняя напряжение, — Миша теперь для меня навсегда останется просто Мишей. Не торопясь она вернулась к столу и присела, внимательно рассматривая лицо Владимира. — Князь обручен с моей сестрой, — негромко сказала она, — И я очень рада за них с Лизой. Вы знаете, какие в прошлом у меня были отношения с ней, и вы должны знать, как мне дорого наступившее хрупкое доверие. Лиза гордая и очень добрая, но даже ее доброты не хватит, если она узнает, что в прошлом нас с князем связывало не просто светское знакомство. Поверьте, я первая, кто не заинтересован в огласке. Она не простит мне...— Анна замолчала, опустив глаза на свои руки, — Вы не знаете, как болезненно она пережила нашу свадьбу. Чтобы она не говорила, я знаю, как глубоко ее ранил ваш выбор невесты. И если теперь Лиза усомнится в преданности своего жениха, это окончательно разобьет ее сердце, и окончательно отдалит ее от меня. Анна перевела дух и, помолчав, добавила: — Поэтому, я искренне хочу, чтобы их брак стал счастливым. — Как это великодушно! — съязвил Корф, и Анна посмотрела в его глаза долгим печальным взглядом: — Миша для меня теперь как брат. Он честный человек и очень хороший друг. — Брат? Друг?! — прошипел Корф, и приблизил к ней свое лицо, — Он же отец вашего ребенка! Его ярость сверкала в серых глазах, как отточенные клинки, а побелевшие губы дрожали, из последних сил сдерживая рвущийся гнев. Анна на секунду отпрянула, прижавшись к спинке стула, не зная еще как справиться с этой яростью, и тут же вспыхнула: — Ваши подозрения мерзки! Прежде всего князь Репнин дворянин, ваши оскорбительные подозрения не могут умолить его чести. А кроме того, я... — ее голос сорвался и Анна встала, чтобы отойти от мужчины. Обернувшись, она по-королевски подняла подбородок и продолжила ледяным голосом, — Я не стану оправдываться, и просить вас принять сына, как вам и должно, я тоже не стану. Но я не позволю бросать тень на его происхождение. Он Корф. По чести, по крови, по закону, он младший барон Корф, в этом я могу поклясться своей жизнью. Анна уперлась взглядом в его глаза, — Разумеется, если вам угодно отречься от собственного ребенка, я не смогу вам в этом помешать. Ведь так? Вы отец и уже потому имеете все права, но не смейте называть его ублюдком. Она замолчала, Владимир тоже молчал. Ей потребовалось несколько минут, чтобы успокоиться, и выдохнув несколько раз, Анна негромко продолжила: — В общем то, весь этот разговор и нужен был мне с одной только целью — выяснить ваше решение. Сочтете ли вы необходимым, что бы мы с сыном перебрались в другой дом? Или все же велите оставить все как есть? Наблюдая сейчас за ней, Владимир пришел в выводу, что слишком плохо изучил ее. Эта женщина, при всей своей кажущейся хрупкости и мягкости обладала стальной волей и не дюжей отвагой, когда дело доходило до защиты близких ей людей. Он вдруг вспомнил как она вела себя в ауле, как спорила с Истоминым, как умоляла стариков. «Неужели я так дорог ей?»,— хмурился Корф, рассматривая Анну. Необходимо было добиться от нее правды. — И все же, — Владимир поднялся и подошел к ней, стремясь заглянуть в глаза, — Вы любили Михаила Александровича, он тоже питал к вам нежные чувства. Предстоящая свадьба с Лизой, как я понимаю, не должна радовать ни его, ни вас. Он был слишком близко, и потому причинял боль. Она чувствовала его тень на своем платье, слышала его дыхание, видела глаза и потому его вопросы казались еще мучительней. Она не выдержала. Сделав шаг, стремясь освободиться от него, Анна отвернулась: — Поймите, та история, которая была прежде, закончена! К тому же и я, и князь Репнин давно уже осознали, что наши чувства были не более, чем первое, юношеское увлечение. Не любовь! Не настоящее сильное чувство, которое может пережить все невзгоды и остаться прежним, — она порывисто отошла к окну и положила дрожащие руки на подоконник, — Вы же сами должны понимать разницу между любовью и увлечением? — она обернулась через плечо, — Разве нет, Владимир? От одного воспоминания о спокойной уверенности Полины, от простых слов любви к чужому мужу, от всего того, что она сама увидела тогда в гостиной, Анне стало зябко и страшно. — Ваше увлечение мной и любовь к Полине... — женщина обхватила свои плечи, пытаясь согреться и собраться с мыслями, — Владимир Иванович, Полина мне все рассказала.— совсем тихо произнесла Анна. — Что? — не понял он, — Что Полина могла вам рассказать? — Все, о чем умолчали вы, Владимир Иванович... тогда, помните? — вздохнула она, смотря в окно, где резвился теплый ветер, шевеля зеленые кудри деревьев и заигрывая с зонтиками прогуливающихся дам. Владимир молчал, потому что прекрасно помнил тот разговор, после их первого поцелуя, когда он признался ей в своей слабости. Он помнил, как она взяла его руку, и как стояла рядом. Что же теперь изменилось? Почему сейчас нет того понимания друг друга, которое было тогда? Почему ему кажется, что она далеко, невыносимо далеко, и он так мучительно одинок? — Я не понимаю, что еще она могла вам рассказать? — пробормотал нахмурившийся мужчина, задавая вопрос, скорее себе, чем ей. — Я знаю всю вашу историю, — тяжело выдохнула Анна, и повернулась к нему. Все оказалось намного сложнее, чем она предполагала сначала, ноги предательски подгибались от напряжения, ей вдруг стало совсем холодно в этой комнате, где за окном стоял летний зной. Испугавшись головокружения, она закрыла глаза, пережидая минуту дурноты, и пыталась себе напомнить, как важно сейчас не потерять присутствие духа. — Не стоит сейчас этого стыдиться. Поверьте, то, что вы так преданно любите эту девушку все эти годы, говорит только в вашу пользу. Вы постоянны в своих чувствах и не должны отрекаться от них, только потому, что между вами сословная разница. Нам не дано знать, почему Господь решает так, а не иначе, почему мы любим вопреки даже собственной воле и своим убеждениям. Она прижалась виском к раме окна, рассматривая, как день постепенно перекатывает солнце по небосводу, и вздохнула вслед улетающим облакам. Владимир подошел ближе: — Анна, я все равно не понимаю, о чем вы сейчас говорите, — повторил он, но женщина снова покачав головой, продолжила: — Владимир, вы с самого начала были честны со мной, так к чему сейчас ложь? Вы сразу сказали, что наша свадьба, всего лишь свадьба, и пояснили, чего ждете в этом браке. Вам было необходимо мое содействие, разве не так? Правда, вы не сказали всей истины, и я поняла вас слишком поздно, но, слава Богу, поняла. Наш брак был нужен вам, вы должны были жениться на подходящей партии... — силы, казалось, кончаются с каждым словом, и ей вновь почудилось, что к горлу подкатывает дурнота.  — Я понимаю, это разумно, — тем не менее продолжала Анна, — Но по-моему, не стоило увлекаться мной, честнее было бы, признай вы наш союз выгодной сделкой. В таком случае, многих ошибок с моей стороны можно было бы избежать. — Так вы считаете наш брак ошибкой? И думаете, что я влюблен в Полину? Она не успела ответить, в дверь постучали. — Господин барон, вам письмо, — доложил пыльный солдат, только что приехавший из гарнизона. Корф распечатал послание, солдат исчез за дверью, а Анна, рассматривая как ветер гоняет по земле листок, печально размышляла о предстоящем утомительном путешествие домой. Когда он дочитал, она не отводя глаз от улицы, устало спросила: — Так что вы скажете мне, Владимир Иванович? Стоит ли мне с сыном переехать в Москву? Или может быть в имение подальше? Не думаю, что Полина будет рада, если мы останемся дома. — Домой мы поедем вместе. Мне предоставлен отпуск, — положив письмо на стол, ответил Корф.