«Эдельвейс»

Взбесившийся ветер завывал за окном, разбрасываясь пригоршнями ледяного, колючего дождя. В Петербурге весна была затяжной и холодной, на смену студеному апрелю пришел дождливый май с порывистыми северными ветрами и изменчивым скудным солнцем. Вот и сейчас, на площади перед театром бушевал балтийский шторм, загоняя продрогших людей в подъезды домов. Кучера, подняв воротники, сидели под летящими мелкими каплями нахохлившимися воробьями на козлах своих экипажей, и только гимназисты затеяли какую-то игру в догонялки, постоянно попадая в лужи. Полина вздохнула и откинулась на подушки, Карл Модестович стоял у окна, рассматривая театральную площадь. — О чем думаешь, Карл Модестович? — нарочито весело спросила она. Шуллер не повернулся, только плечи поднялись под тяжелым вздохом, и туже сцепились руки на груди. Говорить ему не хотелось из-за фальши в ее голосе, которая била наотмашь по лицу. Девушка не переспросила, только легонько вздохнула и повернулась на бок, чтобы было удобнее за ним наблюдать. Он молчал, и пауза затягивалась, наконец, Шуллер не выдержал и задал единственный волновавший его вопрос: — Жалеешь? — О чем? — удивилась Полина и усмехнулась, — О том, что сегодня пополнила список своих любовников? Она заметила, как от ее слов мужчина напрягся, свет из окна хорошо освещал его щеку и шею, и было прекрасно видно, как вздулись желваки на его скулах от сцепленных зубов. Почему-то ей нравилось делать ему больно. И сейчас, намеренно раня, она не ждала его ответа, тем не менее, Карл Модестович, справившись с собой, сказал: — Любовников? — он повернулся и уставился в нее тяжелым взглядом, — Не думаю. Я не стану еще одним из твоих любовников. Он опустил голову, снова вздохнул и, горько усмехнувшись, продолжил: — Я уже сказал тебе, мне нужно или все, или ничего. Такие подачки, как сегодня, меня не устроят. — Та-ак, — протянула Полина, — Похоже, это ты, Карл Модестович, уже сожалеешь? Ведь так? — Так, — он застегивал запонки на рукавах своей рубашки, и не смотрел на нее, — Жалею. Шуллер оторвался от подоконника и прошел по комнате, поднял свой сюртук и, натягивая его, сказал, — Тебя жалею. Я ведь действительно тебе сегодня правду сказал. — Ты, Карл Модестович, мне давно эти сказки рассказываешь, а только нет у тебя ничего; ни дома нет, ни денег. Она поднялась и, уперевшись рукой в подушку, сердито выкрикнула, — Меня с собой зовешь, а куда? Что я стану делать, коли тебе опостылю? Служанкой своей сделаешь или на улицу выгонишь? — Жен венчанных не выгоняют, — мрачно ответил Шуллер и, собравшись уходить, остановился: — Купчую на землю, я еще на той неделе выправил, два хутора, да хозяйский дом. Дом, правда, небольшой, но со временем расширить можно. Сад разведу, мельницу поставлю, да батраков найму. Он подошел к кровати, — Я тебе всегда говорил, ежели будешь со мной честной бабой, все сделаю, чтоб ты горя не знала. Запрокинув голову, Полина рассмеялась, и тут же серьезно уставившись в Шуллера, сказала, словно утверждая: — А ты меня попрекать станешь. Корфом, театром, любовниками? Ты ж не простишь, ни того, что в поместье было, ни того, что здесь стало. Как же ты со мной жить то будешь после всего этого? Неужто забудешь все? Или мстить начнешь? — Мстить? — казалось, он был удивлен ее вопросом, — Кому? Тебе? Корфу? — он как-то болезненно усмехнулся, — Или себе самому? Мужчина отвернулся, замолчал, закрылся, она поняла это по его согнувшейся, как под неподъемной тяжестью, спине. Минуту он молчал, а потом глухо, будто больной сказал: — Ты когда-нибудь задумывалась, каково это любить тебя? Тебя! — он сделал два шага к окну и, все так же согнувшись, не поднимая лица, уперся лбом в раму, — Каждый день видеть тебя и этого… Он ведь не любил, не видел, какая ты… он просто по-хозяйски, как барин… будто право имел! Он помолчал, и снова усмехнулся, словно всхлипнул. — А я и сказать ничего не мог… молчал, даже когда он тебя бросил… А я ведь убить его должен был! Понимаешь? Убить. Резко выдохнув, Шуллер выпрямился и, повернувшись, направился к двери. И вдруг Полина тихо спросила: — Когда едешь-то, Карл Модестович? — Хозяйку дождаться надо, — не оборачиваясь на ее голос, негромко ответил он. Полина резко поднялась и быстро прошла по мягкому ковру. Обошла его и, мягко подняв его лицо руками, заглянула в глаза: — Не надо! Не надо никого дожидаться, — она отступила, отпустила его. Стояла, наклонив голову, и он не видел ее лица. Вдруг что-то, решив для себя, Полина вскинула глаза и твердо сказала: — Если и вправду не попрекнешь, слова мне худого не скажешь, так я тебе верной буду. Только ты не жди никого, сразу меня домой вези. Пока не передумала. Карл Модестович нахмурился, — И венчаться со мной будешь? — Буду, — тихо сказала она, не поднимая глаз. — Не передумаешь? — Не передумаю, — она решительно тряхнула головой, словно поставив точку и, помолчав, добавила, — Только сегодня же. Ее голос был непривычно тих, но Шуллер уже не обратил на это внимания. К переправе они добрались быстро, хотя и ехали в полной темноте. Оказавшись на другом берегу реки, горцы остановились. Все тот же переводчик, который встречал их, улыбаясь, так что в ночи сверкали только его зубы, весело попрощался. — Не потеряйте по пути чего-нибудь ценного, — сказал он с усмешкой и дернул свою лошадь. Ничего из этого русским не нравилось; ни то, что так легко отпустили пленных, ни то, что возвращаться домой приходилось непроглядной ночью, ни эта веселость чеченского воина, ни белеющая в темноте фигура Анны, которой так и не дали переодеться после танца. Под шум быстрой реки и неспокойное перетаптывание лошадей, они негромко что-то обсуждали, и Анна не могла разобрать ни слова из того, о чем совещались все, включая ее мужа.  — Простите, господа, мою назойливость, но может быть, вы и меня посвятите в свои планы? — не выдержала она и подошла к ним. Разговаривать с всадниками, стоя на земле, куда ссадил ее есаул, для того, чтобы она надела поверх белой рубашки чью то темную черкеску, было не очень удобно, но выхода не было, лошадей для освобожденных офицеров им не дали, и потому Анну пересадили на коня к Тимофею Ильичу, а ее лошадь отдали Зотову и Корфу. — Анна Петровна, разумеется, мы скажем, как только все решим, — очень вежливо ответил ей Петр Истомин. — Что? Что вы так серьезно решаете, вместо того, чтобы ехать домой? — возмутилась она, — Ночь уже… — Именно, что ночь, — сердито перебил ее Владимир, и повернулся к ней, — Ты вообще представляешь, что ты сегодня наделала? — Я? Мы тебя освободили! — несправедливость этих обвинений заставила Анну воскликнуть. — Какой ценой?! — не остался в долгу Владимир. Есаул молча подал ей руку и она, вскарабкавшись на коня, устроилась перед ним. Истомин укоризненно взглянул на Корфа и мягко обратился к Анне: — Анна Петровна, голубушка, вы хоть представляете сколько денег сегодня потеряли горцы, выпустив вас из аула? И возможно даже не столько денег, сколько… окажись вы в гареме персидского шаха или турецкого султана, и горцы могут получить в этой войне и любые соглашения, и договоры, и даже… — Из-за меня? — Анна, — вмешался Репнин, — Я предупреждал вас. Вам сложно это понять, но для них, вы всего лишь женщина, которая стоит баснословных денег. — А им в этой войне нужны союзники, и союзники из мусульманского мира, — добавил Зотов. — Но я же не крепостная! Я свободная женщина! — Для них это не имеет значения. Ты женщина, — мрачно сказал Владимир в сторону, стараясь, лишний раз не смотреть на Репнина, — Всего лишь… — Я все равно не понимаю, — она беспомощно оглянулась вокруг, — Что вы хотите сказать? — Мы хотим сказать, что после того, как вы, Анна Петровна, показали всем свои таланты, они наверняка будут пытаться выкрасть вас, — Владимир смотрел на нее из-под бровей тяжелым, холодным взглядом, — И если им это удастся, вас подарят какому-нибудь очень богатому осману. Если же вам повезет, то возможно, вы окажетесь в гареме самого султана, который почтит вас великой милостью и сделает одной из многочисленных своих рабынь и тогда вся это война может очень сильно измениться, если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю. А присутствие османов на Кавказе это то, с чем так упорно боремся мы все тут уже не первый год, но Вы!.. — Владимир, — мягко остановил его Истомин. — Ты хочешь сказать, что из-за меня… что я… — ее губы задрожали, словно женщина пыталась сдержать слезы, — Но так не бывает! Война не может начаться из-за всего лишь одной женщины! — Наверняка так же думала и Елена Троянская, — невесело усмехнулся Зотов. — Так ладно, давайте решать, что будем делать. Пока мы тут разговариваем, неизвестно что еще могут затеять эти нехристи, — заметил Тимофей Ильич, которому не нравилась вся эта беседа. — А что тут думать, Анна Петровна едет с тобой, вы вдвоем быстрее доберетесь, а уж мы как-нибудь постараемся поплутать тут, — Петр Истомин ободряюще улыбнулся Анне. — Но, Петр Иванович! — Анна Петровна, если горцы задумают нас догнать, то охотиться они будут не за ним, — указывая на Корфа, серьезно сказал Истомин, — Уж поверьте мне, вам лучше сейчас сделать так, как мы говорим. Владимир приедет с нами, а вы поезжайте сейчас с Тимофеем Ильичом. И прошу вас, скачите быстро, как только сможете. Крепость Анна увидела на заре и, сползая с коня, теряла сознание от усталости. Матрена уложила ее, но вернувшись в комнату с завтраком, застала уже спящей. Фролов, выслушав есаула, выслал отряд навстречу офицерам и к полудню весь гарнизон их шумно встречал во дворе. После короткого и быстрого совещания у Попова в кабинете коменданта крепости, которому доложили обо всем, что произошло в ауле, было решено, Корфов срочно отправить в Кисловодск, где был и лазарет, и укрепленный гарнизон русских. Зотов же оставался здесь на попечении местного доктора. Анну разбудила Матрена, когда уже готовили крестьянскую телегу, а Григорий возился с подпругой. Наскоро приведя себя в порядок, Анна бросилась к Фролову. — Как в Кисловодск? Почему? А Владимир? Ему же необходим отдых! — на ходу забрасывала она вопросами сердитого Фролова, который быстрым шагом шел по коридору. В конце концов, Анна обогнала его и стала, как вкопанная, ожидая ответа на свои вопросы.  — Увольте меня, голубушка, — фыркнул капитан и опустил к ней свой взгляд, — Но рисковать солдатами и целым гарнизоном только ради ваших прелестей, я не стану. Он резко дернул головой в окно, очевидно желая показать с какой стороны ждет нападения, и снова сердито уставился в Анну: — Вы же прекрасно сами понимаете, что теперь охотников выкрасть вас тут будет десятки. Молва о ваших талантах уже бродит по всему Кавказу, а скоро и сказки начнут складывать. Не рассчитывайте, что вас тут скоро забудут, готов поспорить, что о ваших героических подвигах будут помнить не один месяц, если не год, так что… прошу вас, по-хорошему, отправляться вместе со своим благоверным в Кисловодск. Так будет лучше для всех, и для вас и для нас. Истомин терпеливо ждал, когда Корф попрощается со всеми. Подошедшие офицеры долго шутили, что-то советовали и брали честное слово с Владимира, что как только вернется с курорта, горцы проклянут тот день, когда рискнули взять его в плен. Попрощавшись с последним советчиком, Владимир обернулся к другу: — Ну, а вы, господин поручик, что желаете сказать мне перед отъездом? И не надейтесь, бесценный вы мой Петр Иванович, что отпуск может затянуться. Ручаюсь, через две недели я вернусь. — По правде сказать, — вздохнул Истомин, — Я бы многое отдал, Владимир, чтобы ты сюда больше не вернулся. Нельзя, чтобы ты рисковал тут, когда Анна Петровна… — Не стоит, друг мой, говорить о том, чего не знаешь, — остановил его моментально посерьезневший Корф. — Ты прав. Но все-таки в Петербурге… — вздохнул Истомин. — Я не вернусь больше в Петербург, и закончим на этом, — перебил его Владимир. Южный, теплый ветер трепал темные волосы Корфа и путался в светлых кудрях Истомина, а солнце слепило глаза, и поручик нахмурился: — Послушай доброго совета, Владимир Иванович, запомни только одно — твоя Анна Петровна уникальная женщина. Единственная во все мире. Я не знаю, за какие заслуги Бог отмерил тебе столько счастья, но твоя жена действительно любит… — Любит, — мрачно кивнул Корф и замолчал. Истомин смотрел в небо, где неугомонный ветер нес с гор легкие облака. — Она приехала сюда с Репниным? — в голосе Владимира явно звучал вековой лед этих вершин. — Да, — беззаботно пожал плечом Истомин, не прекращая любоваться облаками, — Дама ее положения не могла совершать столь опасное путешествие без сопровождения родственников. Насколько мне известно, до Тамбова она ехала с отцом, а сюда, на правах будущего родственника ее сопроводил князь Репнин. Кстати, Михаил Александрович производит самое лестное впечатление… — Будущего родственника? — усмехнулся Корф. — Да, как я понял, на осень намечена свадьба… а что тебя беспокоит? — переводя взгляд на Владимира, спросил Истомин. — Забавно. — Не понимаю тебя, — Истомин снова пожал плечом, — Что ты имеешь в виду, говоря о князе? Он вовсе не трус, у горцев проявил себя отважным солдатом, да и вообще он порядочный человек. — Князь? Порядочный человек? — усмехнулся Владимир. — Послушай, я не знаю, какая кошка пробежала между вами, но повторяю, ты ошибаешься! — повысил голос Истомин. — Он приехал сюда, потому что она сама… — вцепившись в шинель Истомина, глухо прорычал Корф. — Ты говоришь чепуху! — поручик попытался убрать от себя руки барона, — Она любит тебя, и если ты этого не видишь, ты окончательно ослеп! Ему удалось слегка оттолкнуть Корфа и Петр Иванович, рассердившись, продолжил: — Я повторю тебе еще раз то, что и так знает весь гарнизон, эта женщина приехала, чтобы вернуть своего мужа, то есть тебя! Пока ты был в плену, она здесь преподала всем нам отличный урок мужества и стойкости. Ты бы видел, как она всю ночь, носилась по леваде, училась ездить в мужском седле. Как она спорила с нами, как она… — Истомин выдохнул и вновь поднял голову к небу. — Твоя жена показала нам всем, сколько любви и преданности может хранить в себе женщина. Владимир молчал и хмурился. Прошло несколько минут, пока он, не бросив соломинку, которая ему наскучила, произнес:  — Она никогда меня не любила, и вышла за меня только потому, что я заставил. Шантажом заставил. И я, право слово, не понимаю, зачем она все это затеяла. — Может быть, есть смысл, спросить все у нее самой? — Истомин взглянул за спину Корфа и, весело улыбнувшись, помахал кому-то рукой. Владимир обернулся и в первый момент ничего не понял, на крыльце стояла невысокая крестьянка, при том явно в положении. Большой выпирающий живот был прикрыт фартуком, на голове два платка, один поверх другого и в руках женщина держала небольшую котомку. Вдруг крестьянка вздернула подбородок и, перепрыгнув ступеньку, весело подбежала к ним. Это была Анна. — Мы подумали, так как я еду с Григорием, то надо одеться по-простому, а к русской бабе, да еще в тягости, наверное, присматриваться станут меньше, — подойдя к ним, пояснила баронесса, — Как вы думаете? — Анна Петровна, вы великолепны! — восхитился Истомин. Они ехали уже больше часа. Григорий правил, Анна сидела на сене, придерживая многочисленные узлы, которыми был завален Владимир. Ему было не слишком удобно; сено постоянно лезло в лицо, от мелкой тряски узлы все время съезжали и падали на измученное тело. Они молчали. Присутствие Григория сковывало, к тому же начинать откровенный разговор, который, каждый из них понимал — необходим, в дороге не хотелось. Тем не менее, в очередной раз взглянув на выпирающую подушку на фигуре Анны, Владимир усмехнулся:  — А вы находчивы. Придумать подложить подушку, это, право слово, ново! Она встрепенулась и перевела взгляд с прекрасных видов окрестностей на мужа.  — Да, мы с Матреной подумали, что если горцы и будут искать даму, то должны будут учесть, что я могу переодеться в юношу. Так что не было смысла еще раз надевать мужское платье, а вот бабу в тягости вряд ли будут вообще рассматривать.  — Да, это разумно, — хмыкнул барон, но не смог удержать себя от дальнейших расспросов. — И, тем не менее, зачем все это? Зачем эти наряды, эти жертвы? Анна рассматривала горы, завораживающие своей красотой и, вздохнув просто сказала. — Я просто хочу домой, понимаете? Хочу вернуться в свой дом, к своей прежней жизни. И… Она хотела произнести имя сына, но он перебил ее:  — И только? Вы ради прежней беззаботной жизни рискнули приехать на войну? Анна, вы, что меня совсем считаете законченным идиотом? У вас и так было все; титул баронессы, состояние, свобода, наконец, которую вы так желали. — Титул? Состояние? — она рассердилась, — И это вы мне говорите? Зачем мне ваши деньги, когда нет вас? Вы что серьезно рассчитывали, что уехав вот так, не сказав ни слова, вы откупитесь от меня? Она перевела дыхание, смахнула слезинку и вновь отвернулась от него.  — Я не понимаю вас, Владимир Иванович, — негромко сказала она, — Вы сами настояли на нашей свадьбе. И мне казалось, что мы были счастливы. Воспоминания о первых месяцах их брака, заставили ее остановиться, горло сдавил спазм, а на глаза навернулись слезы. Тем не менее, кое-как справившись с собой, она продолжила, — Теперь я понимаю, это была все лишь иллюзия. Я была слишком неопытна, в такого рода делах, чтобы суметь отличить подлинное счастье от того миража, которым жила. Но… все действительно казалось прекрасным. Владимир слушал ее и понимал только одно — то счастье, которым он жил, для нее была всего лишь иллюзией. Обманом, который она по неопытности, приняла за подлинную жизнь. — А потом вы, не потрудившись ничего объяснить, просто решили все бросить и уехать! — между тем продолжала Анна, — Вы ведь бросили не только меня, вы… вы бросили еще и его… Она все-таки не выдержала и разрыдалась.Тревоги последних дней сплелись в какой-то жестокий узел, и она больше не понимала что ей следует делать, знала только одно — она оставила своего сына одного.  — Вам ли меня упрекать? Вам ли? — вспылил вдруг Владимир, не понимая истинную причину ее слез, — Вспомните, Анна Петровна, вспомните как вы противились навязанному браку со мной! Как я был вам отвратителен! Не думайте, что я ничего не замечал, я все видел. Вы не желали ни моего имени, ни титула, ни меня самого! Но она не слушала его, сейчас все ее мысли были о сыне. Воспоминание о маленьком родном человечке, который сейчас был так далеко от нее, не давали услышать мужа. Боль от разлуки с сыном была сильнее его прошлых обид. Владимир все истолковал по-своему.  — Не стоит плакать Анна Петровна, — уже мягче сказал он, — Мы взрослые люди. В глазах общества вы богаты, репутация ваша, я надеюсь, ничем не запятнана, и потому, вам надо как можно скорее вернуться назад, в столицу. Как только мы приедем в Кисловодск, я настаиваю, чтобы вы вернулись. Вам не место здесь.  — Да, мне не место здесь! — вспыхнула Анна, — Вы совершенно правы. Мое место дома, подле сына. Раз уж его покинул отец, я не могу допустить, чтобы он остался еще и без матери.