Без Бога

К вечерней Неве они больше не ходят. И оба, несмотря ни на что, чувствуют себя в тысячу раз более одинокими. Милош целует жадно и нежно, но это больше не помогает. Им нельзя разговаривать. Ей только можно слушать его тревожное, жаркое дыхание у своего лица, сжимать его руки и быть прижатой к стене. С каждым разом его поцелуи всё более голодны. Потому что это действительно больше не помогает. Когда Милош уходит, кажется, что и Сербию, и Россию можно утопить в непролитых, непризнанных слезах из глаз цвета карамели и дубового листа. И, конечно, они больше не говорят на площадке. Сторонятся друг друга, угрюмо глядя каждый в своё зеркало. Они умирают, не понимая, что им нужно поговорить. Они прячутся каждый у своего Бога, пока гнойник набухает, а прорвать его может криками и сбитыми костяшками… Но Аня не решается пропустить его через русско-сербскую границу. Посмотреть на него. Разрешить. Она не знает, как. Милош не выдерживает первым. Он звонит своему духовнику в Белград, и даже тогда не сразу понимает, как выразить словами колющие, мучающие его мысли*. - Я… я здесь, в России, встретил девушку, - наконец тихо говорит он в трубку. – И… - Смелее, Милош. Ты можешь говорить всё, что тебя беспокоит. Расскажи про неё. Молодой человек на несколько секунд застывает. Образ, тревожащий его, цепляющий ржавыми крючками нервные окончания в ладонях, встаёт перед глазами, как живой. Зажмуриваясь, Милош потирает переносицу кончиками длинных пальцев. - Она… красивая. Нежная. Ранимая. Спокойная, мудрая… - он не успевает заметить, как по его лицу расплывается тихая улыбка. – И с ней спокойно и тихо, и как будто хочется всё время защищать от чего-то. Она волшебная. И мне хочется узнать её получше… Только она говорит, что у нас с ней ничего не получится. Почему, не отвечает. Совсем всё как будто разладилось. И я не знаю, что сказать ей, как… как к ней подобраться. И он понимает, на какой вопрос сейчас ему придётся ответить. И не ошибается. - А она верит в Господа Бога, твоя волшебная девушка? – священник улыбается, но Милош уже знает, что ответ не будет приятен слуху его собеседника. - Она… не воцерковлена, что ли. Мы говорили с ней, и она… она считает, что Богу всё равно, в каком храме ему молиться, и в храме ли вообще, какой набор обрядов соблюдать… Она говорит мне, что Бог – это любовь, а любовь – в сердце, в природе, повсюду, и надо только слушать. Как-то она сказала мне, что, бывало, приходила в католические храмы, когда не было рядом православного, и в нём тоже чувствовала себя хорошо и спокойно. Крестилась троеперстием, и никто не обратил на неё внимания. Бог ведь… один на всех?.. Интонация всё же срывается на вопросительную. Впервые в разговоре со своим духовником Милош чувствует, что наговорил лишнего и тут же упрекает себя и за это, за то, что его чувства встают между ним и его духовным наставником. Но он оказывается прав. - Она искушает тебя? – медленно, сухо говорит ему духовник. - Да. – Милош неожиданно для себя улыбается, вспоминая алкогольно-терпкие, несытые, мучительные их поцелуи. – Но не это главное… - Это очень похоже на язычество, то, что она тебе говорит, - перебивает священник. – Прошу тебя, будь осторожен. Ты можешь, конечно, попытаться привести её к православию, но если нет, скорее вырви греховный образ из сердца. Молись, сын мой, чтобы Господь отвёл от тебя искушение. И я здесь буду молиться о спасении твоей души…. Трубку он кладёт в ещё более расстроенных чувствах. Он не задумывался о том, что услышал сейчас. Не из-за этого ли и сама Аня отказывала ему?.. Холодный петербургский ветер окончательно портит ему настроение. Без Ани он не представляет больше своих мыслей. Когда он поехал в Россию в первый раз, его мама сказала: «Только в русскую не влюбись». И что же он сделал? Неизвестно, чем его маме не угодили русские девушки, тогда он лишь посмеялся, но теперь начал её понимать. Видимо, предчувствовала, что увязнуть в этом можно глубже, чем хочется… Все подобные мысли улетучиваются, когда в окно он видит свою Аню на берегу и почти бегом отправляется туда. Погружённая в размышления, она его не слышит и вздрагивает, когда он обнимает её со спины, закутывает в полы своего пальто. - Милош… - шепчет она, чувствуя мягкий кашемир, пряный одеколон и свежее тепло мужского дыхания на своей щеке. Её мышцы костенеют от его близости. Она сжимается, потому что боится растаять. Милош будто создан из тепла и для тепла. Его раскрытые руки – всё, о чём она мечтает. Чаще всего остального ей хочется прижиматься к нему, вдыхать аромат кожи – каштанов и солнца. Видеть, как он с улыбкой в ореховых глазах смотрит на неё, взглядом просить молчать, когда устаёт говорить по-русски – она и так всё поймёт… И дрожит, дрожит что-то внутри, трепещет, хочет отозваться и замкнуть мир, в котором ничего больше не будет, кроме сладкого балканского выговора и излучающих любовь глаз. - Нас может кто-нибудь увидеть… - её негромкий, прозрачный голос совсем не задевает пространство. Милош не слышит – угадывает. Но не угадывает того, что внутри у неё всё замерло под его руками и шепчет: «Не отпускай, не отпускай, прошу тебя, милый, всё, что угодно, только не отпускай меня, не…» - Мне всё равно… - шепчет он. Аня стискивает зубы, потому что сердце внутри колотится, отчаянно бьётся, как пойманная бабочка, вот-вот выскочит наружу, в тёплые ладони. Голос его наркотическим потоком разбегается по её венам, насыщает её клетки мягким светом восковых свечей. Она сама поворачивается к нему, не в силах противостоять тяге. Холодным носом хочет уткнуться в небритую щёку. - Мне не всё равно. - Я не понимаю, - останавливает её Милош, и она послушно умолкает. – Ты позволяешь целовать тебя, но не позволяешь больше поговорить с тобой. Ты встречаешь меня, когда я прихожу, но я не могу… Я не понимаю, Аня. Я либо идиот, либо я вообще не знаю, что я делаю. Их чувства так сокрушительно греют, что едва ли имеют право на существование. - Мы с тобой разные люди, Милош… - шепчет она. – Совсем разные. У нас ничего не получится. - Ты ведь не будешь мне говорить, что это потому, что ты русская, а я серб, - грустно улыбается он. - Нет, что ты… Совсем нет, - холодные нежные пальцы гладят его лицо, только подкрадываются к губам, но не решаются коснуться. – Это, может быть, мне нравится в тебе больше всего… То, что ты приходишь ко мне – это лишь малая часть всей моей нежности, которую я бы хотела тебе отдать, - она улыбается ему, ведь она впервые признаётся, как сильно он нужен ей. – Но мы с тобой не будем счастливы, поэтому… когда мы уедем, это должно закончиться. - И како ја да живим, знајући да сте негде, а ти без мене?** - хмурится и бормочет он с досадой, но зарождающуюся суровость в его голосе Аня прерывает губами, устав сопротивляться себе. Они снова целуются, но совсем иначе… Откровенно. Открыто. Холод толкает их друг к другу, развевает её волосы, заставляет покраснеть мочки ушей, и Аня понимает – весь мир замёрз. Весь, кроме соприкасающихся мягких, ласкающих друг друга губ. Милош перехватывает её крепче, целует глубже. У Ани мёрзнет спина, потому что его пальто распахнулось, но ей всё равно. Она тянется к нему и дрожит, не от холода, а от отчаянного желания – лишь бы он только не отпустил…

Молчи и обнимай меня крепче, Молчи и обнимай меня крепче, Молчи и обнимай меня крепче… Просто молчи… Просто молчи… Мой милый, день прошёл мимо, А мне б упасть в ладони к лету... Вот только бы сохранить Твоё имя внутри больных клеток. Всё тускло мне всё сном моим мнимым, Пустою чередой чужих тряпок. Мой милый, нет больше силы… Ох, вот бы ты меня спрятал… Молчи и обнимай меня крепче, Молчи и обнимай меня крепче, Молчи и обнимай меня крепче… Просто молчи… Просто молчи… Взял, спрятал бы меня за собою, Впустил в пустыни течь меня Нилом... Так сладко - за окном цветут липы, А я, гляди, мёртвая, милый. Нет правды у меня, нет и веры, И время меня ест, а не лечит… Мой милый, ты запри двери, Молчи и обнимай меня крепче… Молчи и обнимай меня крепче, Молчи и обнимай меня крепче, Молчи и обнимай меня крепче, Просто молчи… Просто молчи… Тшшшш…

Когда покой города на Неве разрушается взрывами, Аня сбегает из дома. Милош сжимает за столом кулаки и ждёт её, ждёт, не может больше ничего сделать – лишь ждать. Распахнутая дверь являет ему кусочек холода со сжатыми кулаками, нервный, взъерошенный, с глазами, в которых застыли кубики льда. На вопрошающие взгляды Аня мотает головой и до боли, которой не чувствует, закусывает губу. Все устремляются к ней, но Милош опережает. Согревает руками – снова – и не подпускает к ней больше никого. Хотя с его склонившимися к ней плечами никто и не смог бы конкурировать. И она больше никого не хочет видеть. Только будь со мной, и мне больше ничего не нужно… Ей больше не больно, но всё ещё трудно дышать. Милош прижимает Аню к себе, и она всхлипывает в его плечо, вцепившись руками в свитер. - Тише, тише… Ты дома. Я рядом. Ты слышишь? Ты дома. Ты дома. Я так тебя люблю. Бросив выразительный взгляд на окружающих, Милош отводит Аню наверх. - Ты совсем замёрзла, драга моја. Идём… идём. Аня даже не помнит, что её тело обычно реагирует на его акцент. Она едва чувствует жар его ладони сквозь одежду, и точно понимает, что ей этого мало. Ей нужен её Милош. - Иди, приведи себя в порядок, - он поправляет её спутанные волосы, дотрагиваясь до щеки, прося взглянуть на себя, - и приходи сегодня спать ко мне. Я тебя сейчас одну не оставлю. Она не может удержаться и не гладить его руки поверх своего лица. - Ага… Представляю, что будет, если завтра кто-нибудь увидит меня выходящей из твоей спальни. - По-моему, я уже говорил тебе, что мне всё равно. Аня сдаётся. Ей больше не хочется спорить. Особенно с ним. И пока её нет, Милош звонит брату в монастырь*. - Значит, у твоей Ани всё в порядке? Я рад. - Да, но… Милош молчит. Но только потому, что человек в нём побеждает. И вот он уже говорит, говорит брату обо всём, что волновало его всё это время, что он знает Аню, о разговоре со своим духовником, обо всём, что разрывает его напополам, а в глазах его любимой девушки сеет печаль и сомнение. - Милош… - наконец говорит Михаил. – Я говорю с тобой не как священнослужитель, а как твой брат, который любит тебя и желает добра. Помни, пожалуйста, главное – это прожить жизнь в светлой радости и любви к ближнему. Ты ведь всегда это знал, так? То, что она сказала тебе – это мудрость какого-то иного, высшего порядка. Межконфессионального. Это может звучать странно, но я думаю, если бы каждый человек любого вероисповедания рассуждал как она – то рай был бы на земле. Можешь принимать то, что она тебе говорит, можешь считать это её причудами. Это твой выбор. Но если любовь возникла – не упусти её. Если ты полюбил хорошую девушку, Милош, то не нужно возводить границ там, где они не нужны. Зачем? Это будет только во вред. Ответом служит только молчание. Милош не знает, как сказать брату, что он снял с его души самый большой камень, возможно, даже больший, чем тогда, перед съёмками у Никиты Сергеевича. Но он на то и брат, чтобы не говорить этого. В дверь тихонько стучат. - Дай угадаю. Я сказал именно то, что тебе нужно было услышать? - Да, - просто соглашается Милош. Михаил смеётся. - И признай – я не сказал ничего, что ты не знал до меня. Так? - Так. Аня, если это ты – заходи… Девушка заглядывает в комнату. - Передай ей от меня привет. - Передам. - Удачи, брат, - Милош слышит, как Михаил усмехнулся. Вовсе не так, как подобает монаху. - Спасибо. До встречи, - братья улыбаются, и нерешительная улыбка передаётся и Ане. Милош кладёт трубку и окидывает девушку взглядом. – Тебе полегчало? - Да, немного… - Аня потирает лоб и не видит, с каким удовольствием смотрит на неё Милош. Настоящая красавица, хрупкая и уязвимая, и как будто нуждается только в нём одном. – Скажешь, с кем говорил? - С братом, он передавал тебе привет. – Милош опускает руки на тонкую талию. – Анюта, дорогая… вот, возьми. Ему хочется зацеловать её, уснуть, обнимая её, проводить пальцами по каждой линии её тела. Но он берёт с ближайшей полки свою рубашку и протягивает девушке: - Возьми. Будешь спать в этом. - А что, просто шорты и майка не подойдут? - Подойдут, - улыбается он. – Но ты у меня мёрзнешь всегда. Я ведь должен теперь тебя греть. - «Теперь», - мягко поправляет она. – Мягкая «т». И «р» тоже мягкая. И когда ты успел выучить уменьшительную форму моего имени? - Тебе не нравится? – приподнимает брови Милош. - Нет. Мне очень нравится. Кончики тёплых пальцев очерчивают беглый, но мягкий узор на её щеке. - Ложись спать. В его рубашке она выглядит изумительно даже уставшая и ещё более бледная, чем обычно. Милош вспоминает её рассказы о том, что её кожа совсем не принимает загар, и всерьёз задаётся вопросом, куда везти её в отпуск, если после своей Сибири она не любит холодов. Он обнимает её за плечи, удобнее устраиваясь под одеялом. Аня прижимается крепко-крепко, доверчиво и нежно, и Милош запускает пальцы в её густые волосы. - Я сегодня кое-что поняла. – На обнажённой груди своего любимого серба она чертит лучи и точки. Осваивает новый способ обращаться с ним; ей нравится. – Не в Петербурге… здесь, с тобой. Ты самым первым поймал меня. Ты сказал, что я дома. И я… поверила. Я только сейчас это понимаю… мы с тобой разные люди из разных стран, у нас не может быть этого, - она долго подбирает слова, чтобы не навредить свежей сыромятной связи. – Этого ощущения общей Родины, у нас его нет. И это – арендованная съёмочная площадка. Символ всего временного. Это меньше всего похоже на дом. Но ты сказал, что я дома. И это была правда, потому что… - Она закрывает глаза перед тем, как сообщить Милошу самое-самое сокровенное. – Для того чтобы почувствовать себя дома, вообще ничего не нужно, кроме другого сердца, которое тебя любит. Милош улыбается. Её место, конечно же, только с ним. Как он мог сомневаться?.. - Я сегодня тоже кое-что понял, - негромко говорит он. – Ты всё это время была права. Религия на самом деле придумана людьми. А Бог, в каком бы виде он ни существовал, давно нас с тобой благословил. Я всё понял. Я понял, как ты видишь мир, и этот мир мне понравился. Я понял, что мне ничего не важно, потому что без тебя мне всё равно не хочется идти дальше. Я не хочу… один. Все эти любовные страдания – amor, у вас есть в языке такое понятие? Я этого не хочу. Я хочу быть счастливым. Я готов принимать всё, связанное с тобой, потому что люблю тебя, - у него даже перехватывает дыхание от долгожданного признания, наконец вырвавшегося, услышанного ей. – Ты слышишь меня? Ты больше не убежишь? - Даже если захочу, любимый, - шепчет Аня и поднимается к его губам. – Даже если захочу, у меня ничего не… Он не даёт ей договорить, запуская руку в волосы и приближая к себе, и оба, мужчина и женщина, вкладывают в поцелуй всё то, что хотели всегда. С того момента ей больше ни секунды в жизни не было холодно.