***
Оказалось, в память Эмми в самом деле были заложены навыки медика, хотя и довольно ограниченные. Судя по всему, когда-то ее готовили к заботам и обязанностям медсестры, хотя изначально дроидесса совсем не годилась для этой роли. Впрочем, о природе своих умений эта ветхая машина решительно не стала распространяться, сколько Рей ни мучила ее вопросами. Эмми строго заявила, что она послана сюда, чтобы проверить состояние раненого, и предпочла бы не тратить времени на разговоры. Рей с досадой отметила себе, что характер этой дроидессы вполне отвечает непредсказуемому характеру ее владелицы. Зажав в металлических руках толстую иглу со слабым электрическим зарядом на конце, Эмми неторопливо и обстоятельно прощупывала каждый нерв в неподвижном теле, постепенно переходя с ног на руки. Одновременно она задавала какие-то вопросы, на которые чаще всего отвечала Рей. Бен лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своим ощущениям, и потому старался вовсе игнорировать происходящее вокруг. Но все казалось бесполезным. Он напрочь не чувствовал прикосновений электроиглы. Его тело как будто больше не принадлежало ему. Наконец, не выдержав, он открыл глаза и слабо проговорил: — Довольно. Он посмотрел на Рей почти умоляюще. «Хватит! Пожалуйста, хватит!» Достаточно уже мучить его напрасной надеждой, подвергая сомнению очевидное. Неужели не ясно, что он обречен остаться калекой? После стольких несчастий можно ли ожидать другого? Судьба крепко ополчилась на него. И, признаться, было, за что. Впрочем, теперь он готов согласиться, с чем угодно. Готов смирить свой гнев и принять наказание — если это и вправду часть наказания. Но только пусть, во имя Силы, от него отстанут раз и навсегда! Рей осуждающе фыркнула. — Почему ты всегда так торопишься? — спросила она, давая Эмми знак продолжать. Бен собрался было ответить, но дерзкие слова так и застыли у него на языке. В этот момент слабый импульс прошел по его телу, вызвав легкую дрожь. Мышцы чуть заметно, но все же сократились. Юноша застыл, не смея поверить внезапному счастью. Его глаза расширились от радостного испуга. — Видите? — спросила Эмми, показывая Рей нужную точку на его теле, расположенную где-то чуть повыше локтя. Девушка, затаив дыхание, смотрела за действиями дроидессы. Она честно старалась запомнить, куда показывает Эмми, однако волнение мешало сосредоточиться. Да и как иначе? Ведь эта незначительная реакция означала, что надежда для Бена все же есть. Не иллюзорная, а самая что ни на есть настоящая. Однако дальнейшие слова Эмми, вылившиеся в целую лекцию, разочаровали и озадачили девушку: «… Поскольку часть нейронов все же реагирует на внешнее воздействие, есть шанс восстановить активность некоторых клеток, поврежденных воздействием яда, и добиться возвращения подвижности хотя бы верхней части тела. Но консервативное лечение малоэффективно. Нужно оперативное вмешательство, воздействие электрическими импульсами непосредственно на мозг; а после — долгий период восстановления. Тем более что у юноши имеется недавняя травма головы, это дополнительный риск. Чем скорее провести операцию — тем больше шансов на успех. Есть отличные медицинские центры, специализирующиеся на нейрохирургии — на Чандриле, на Корусанте...» Рей сухо сглотнула: «Вот только Бену там появляться нельзя…» Эмми распрощалась с ними, напоследок оценив состояние больного, как вполне удовлетворительное. Раны и синяки от побоев понемногу проходят; сломанное плечо вправлено хорошо, однако для того, чтобы кости срослись полностью, необходимо три-четыре недели, не меньше… Рей молча кивала в так словам дроидессы. Также Эмми посоветовала какие-то нейростимуляторы, которые могли бы помочь хотя бы избежать дальнейшего ухудшения состояния Бена. Рей попросила сообщить название препаратов Маз, чтобы та, если это возможно, достала их. Еще она грешным делом сказала Эмми о витаминах и питательных веществах в ампулах. Рей, конечно, не хотела, чтобы дело дошло до крайности, но если оно все же дойдет, девушка намеревалась остаться верной данному слову и не позволить этому безумцу причинить себе вред. Проводив посетительницу, девушка возвратилась к Бену. Кажется, тот находился в легкой прострации, из которой его вывел звук открывающейся двери. Неожиданная вспышка в одном из нервов настолько поразила его, что теперь юноша не знал, что и думать, к чему теперь готовиться. Он был растерян, взволнован, оглушен свалившейся на голову удачей. Когда Рей вошла, он посмотрел на нее — и девушка вдруг поняла, что он впервые глядит на нее без враждебности, без вызова, без желания нагрубить. Даже линии его лица немного смягчились. Свет солнца, проникающий через иллюминатор, отражался в бархатных глазах юноши, заставляя их сверкать. Весь его вид как бы говорил: «Ты видела? Ты это видела?..» Следующей мыслью Рей стала мысль совсем уж неожиданная. Стрелой пронесшаяся в сознании девушки: «А ведь он — красивый парень». За последние несколько месяцев Рей почти забыла, как выглядит его лицо, показавшееся ей поначалу самым обычным, непримечательным, и сохранила в памяти только глаза. Изумительные, темные, глубокие. Единственная черта, которая удержала ее внимание, когда темный рыцарь впервые снял перед нею маску. Но сейчас это лицо глядело на нее — такое живое, смущенное, полное робкого трепета. В этот момент не только его глаза, но и все лицо было очаровательно — настолько, что даже худоба и глубокий шрам, оставленный ее рукой, не могли испортить этого странного, всеобъемлющего очарования. Рей мало понимала в мужской красоте. Она редко обращала внимание на молодых людей, тем более, что среди мусорщиков — исхудавших, пропахших песком и потом — глядеть, собственно, было и не на кого, а приезжие не задерживались надолго. Наконец, небольшое приключение с дружком констебля Зувио заставило некоторые естественные желания подрастающей женщины стыдливо и испуганно умолкнуть. И сейчас, размышляя о красоте Бена, девушка вряд ли имела в виду какую-то осязаемую физическую привлекательность. Скорее приятное сочетание на его лице материнской миловидности, волевых отцовских черт и… еще чего-то. Какой-то особой ясности, какого-то почти ревностного благородства и вместе с этим странной, еще юношеской наивности. Только теперь Рей полноценно осознала, насколько справедливо прозвище, данное маленькой оборванкой с Джакку своему молодому знакомому с «Нефритовой сабли». Его лицо и вправду могло бы принадлежать принцу из далекого, светлого мира, где полно зелени и океанов — мира, о котором Рей столько грезила в детстве. Она улыбнулась ему, как бы говоря: «Да, да, я тоже видела!» Случившееся — никакой не сон, не обман разума. Надежда и вправду есть. Провидение не совсем ополчилось на него и, вероятно, еще может дать второй шанс. Вот только что делать с этой надеждой, пока не знали ни он, ни она. — Не волнуйся, — прошептала Рей, уверенная, впрочем, что Бен ее услышит. — Видишь, как все удачно складывается! Теперь главное — дождаться помощи. Твоя мать обязательно что-нибудь придумает. Она не оставит тебя… Бен ничего не ответил.***
К вечеру следующего дня он окончательно оттаял и, хоть и мрачно, сквозь зубы, но все же ответил на вновь поступившее предложение поесть, если Рей обещает ему повторить свою песню: «По рукам». Его раздражение угасло, словно пламя, лишенное воздуха. Юноша, наконец, понял, что ему нечего противопоставить ее напору. Девушка не без торжества (по крайней мере, ей удалось хоть в чем-то одержать верх) попросила Трипио разогреть бульон, который должен был оставаться еще пригодным. Дроид направился выполнять поручение. Возвратившись несколько минут спустя, он передал уже знакомую миску вместе с пластиковой ложкой в руки Рей. Трипио помог Бену приподняться и подложил ему под спину еще одну подушку — так, чтобы тот мог находиться в сидячем положении. А девушка, присев на край койки и поставив миску себе на колени, приступила к делу. Осторожными и обстоятельными движениями она зачерпывала наваристую, пахучую жижу и медленно подносила ложку к губам Бена, который, весь красный от стыда, тем не менее, оставался верен своему обещанию и ел с положенным усердием, хотя надо признать, без особого аппетита. Раз от разу Рей промакивала ему рот салфеткой, отчего юноша краснел и смущался еще больше. Кормить с ложки некогда могучего и ужасающего рыцаря Рен было занятием до того необычным, что в какой-то момент Рей не сумела сдержать легкого смешка. — Не смей надо мной смеяться! — тут же вскипел Бен. Бывают такие случаи, когда смущение в человеческой душе идет рука об руку с яростью и обидой. Чем больше молодой человек стеснялся своего беспомощного положения — тем больше он злился. Но вдруг он сделал то, чего никак от себя не ожидал. Улыбка показалась на его губах, прогоняя ненастье. Бен сам рассмеялся. Вопреки обиде и стыду; вопреки неизвестности и страху. Поистине, нет в мире вещи мудрее, чем смех! Всем известно: если не можешь преодолеть обстоятельства, то всегда остается возможность, по крайней мере, обсмеять их, чтобы хоть как-то поднять себе настроение и облегчить свое существование. Нынешний смех Бена — хриплый, равный, такой непривычный, — был смехом безысходности, однако звучал на удивление непринужденно и даже забавно. Рей, которая уже устала сдерживаться, увидела, что он смеется, и сама расхохоталась во всю силу. Так продолжалось несколько минут. Ее звонкий, с задорными переливами, смех сливался с его смехом в единую мелодию необъяснимого, но все же искреннего и кажущегося почти естественным веселья. Прежде Рей уже успела осознать, что Бен Соло хорош собой. В эти же мгновения она осознала, к тому же, что юноша поразительно похож на Хана. Сходство между отцом и сыном было не столь явным. Но вместе с тем довольно сильным, — а если приглядеться, так и вовсе поразительно сильным. Как духи — набор запахов, где лишь один аромат является основным; сердцевиной для всего букета. Изначально скрытый за другими, более яркими и приметными запахами, он не столь заметен; но когда эти прочие запахи начинают выветриваться, именно сердцевина, основа выходит на передний план. Так и Бен. Материнские черты его облика поначалу проступали куда четче, но стоило вглядеться немного — и становилось видно, что самое важное и очаровательное — улыбку, жесты, богатство мимики — этот парень унаследовал все же от отца. Рей скормила ему еще несколько ложек, после чего возвратила миску дроиду, сказав, что на первый раз, пожалуй, достаточно. Увы, она была знакома с голодом слишком близко, чтобы знать все грани его коварства. Ей случалось видеть, как люди, голодавшие слишком долго, потом набрасывались на еду, не зная меры, и тогда пища становилась для них ядом. — Теперь, может наконец сделаешь то, что я просил? — спросил юноша с явным нетерпением. Он сделал все, что она хотела, хоть и совершенно без удовольствия — так почему он теперь должен самостоятельно напоминать этой девице об ее обещании? — Что ж, ладно. Рей замолчала на мгновение, чтобы собраться с мыслями — и начала петь. Начала — и сразу поняла, что наступил ее черед смущаться. Почему-то теперь, не посреди темного безумия штормовой ночи, а днем, при ясном солнечном свете, собственное пение казалось ей еще более тихим и жалким. Она то и дело опускала глаза, стараясь не думать о том, что спотыкается и фальшивит на каждой ноте. Однако Бен не стал высмеивать ее скудные вокальные данные, и даже не обратил никакого внимания на этот недостаток. Когда песня окончилась, он, тяжело вздохнув, пробормотал: «Спасибо». И чутье подсказало Рей, что он имеет в виду вовсе не это нелепое пение, или, по крайней мере, не только его. — Пожалуйста, — девушка рывком выпрямилась. Бен поднял на нее взгляд. — А что такое «Икс’аз’Р’иия»? — спросил он неожиданно, вспомнив единственное незнакомое слово, встретившееся ему в песне. Рей взглянула в его глаза — и поняла, что юноша, похоже, просто не знает, о чем еще спросить. Чтобы только не прекращать разговор. — Так тидо называют песчаные бури, которые часто свирепствуют на Джакку. — Бури? — изумленно переспросил Бен. — Да. Видишь ли, местные верят, что бури случаются, когда гневается Р’иия — их древнее божество. И что его можно задобрить особой молитвой. — Той песней, что ты пела, — догадался он. Рей кивнула. — Да. Сейчас этому божеству почти никто не поклоняется, но название «Икс’аз’Р’иия» уже как-то прижилось. И песню иные поют до сих пор прежде, чем пытаться пересечь Гоазоан. Бен смотрел на свою собеседницу во все глаза, вспоминая пекло Джакку — удушливый зной, бесконечный песок. Скорбная память о последней битве и о павших стальных гигантах, чьи останки на долгие годы стали наживой для местных оборванцев. Кто бы мог подумать, что у этой безрадостной помойки тоже есть история, есть свои предания — словом, есть душа, хоть и такая же суровая, как и весь лик Джакку? — Отдыхай, Бен, — сказала Рей, не скрывая ласки в голосе. Похоже, им все же удалось худо-бедно достичь согласия. — Кира... Девушка содрогнулась всем телом. Это имя было теперь для нее, словно кошмар. Память о ребенке, чья душа похоронена где-то в недрах ее сознания. — Пожалуйста, называй меня Рей. Она, конечно, помнила, что сама когда-то назвалась так. И вины Бена тут не было, но все же, ей стало дурно оттого, что он сказал — и юноша тотчас ощутил это. — Почему? — недоуменно спросил он. — Это неважно. Когда-нибудь она расскажет ему о той ужасной истине, что открылась ей в храме на Малакоре. А быть может, если способность использовать Силу вернется к нему, Бен через их Узы сам все увидит. — Хорошо, Рей... — согласился рыцарь, для убедительности примирительно кивнув. — Скажи мне... — он чуть слышно скрипнул зубами. — Как ты могла позволить ему сделать это? Почему не помешала Люку Скайуокеру наложить на себя руки? Ведь это же... Бен умолк, не закончив. Ведь то, что произошло... это неправильно, неестественно, наконец, несправедливо! Рей не сразу ответила. Да и что она могла сказать? Как объяснить этому глупышу, что Сила все равно забрала бы одного из них — и в этом так или иначе не может быть справедливости. В конце концов, она ведь пыталась, честно пыталась выяснить, что затеял мастер Люк! Она звала его, сидела под дверью. Но тот заперся в медотсеке вместе с телом племянника, не оставив ей ни единой возможности себя отговорить. — Ты всерьез думаешь, что я могла бы встать между Люком Скайуокером и его решением? — спросила Рей, нахмурившись. — Подумай, Бен. Что мне было делать? Да и... стоило ли? Стоило ли... Предположение, сделанное ею, было таким неожиданным, что юноша на мгновение позабыл, как дышать. До сих пор он не имел сомнений в том, что, выбирая между ним и Люком Скайуокером, сама Рей без раздумий отдала бы предпочтение тому, кого называла своим учителем. — Твой дядя желал искупления, — пояснила девушка, — и он получил его. Мне кажется, лучшее, что ты можешь теперь сделать — это простить его и жить дальше. В конце концов, — с горечью прибавила она, — все ведь вышло так, как ты того хотел: Люк Скайуокер мертв, а ты жив. — Я вовсе не этого хотел! — Тогда чего? Бен лишь покачал головой. Наверное, теперь он и сам не знал, действительно ли желал смерти своему дяде и учителю? Или стремился отыскать его совсем по другой, куда более глубинной причине? Вторично шепнув ему: «Отдыхай», Рей покинула медицинский отсек, оставляя юношу один на один с его раздумьями.***
«Твоя мать обязательно что-нибудь придумает. Она не оставит тебя…» Эти слова, кажущиеся пророческими, наполняли собой полумрак ночи, которую Бен проводил без сна, разглядывая рисунок на противоположной иллюминатору стене, где тени изображали плавные линии и какие-то абстрактные фигуры. Он думал о матери, хотя, быть может, в душе и не хотел думать о ней. Днем, когда Рей была рядом, все его сознание было заполнено только ею. Ее нежным и уверенным голосом, ее теплыми глазами. Ее очаровательной и почти воинствующей готовностью посвятить себя заботам о нем. Ох, эта опьяняющая близость, эта преданность, эта ласковая строгость, кажущаяся одновременно милой и раздражающей!.. Сила связала их души в одно, не спросив согласия ни у нее, ни у него. Но сейчас, хотя Бен и не показывал этого, он готов был благодарить вселенскую энергию за единственный, непредвиденный и такой драгоценный подарок, данный ему взамен стольких бед. Подарок тем более важный и дорогой, что он — ничтожный предатель, отвергнутый и Тьмой, и Светом — не заслужил ничего подобного. Однако когда компанию ему составлял только Трипио, сидевший на кушетке поодаль и приглушенно бормотавший что-то, кажется, совершенно не задумываясь о том, слушает его «мастер Бен», или нет, — в эти наполненные покоем мгновения разум юноши неожиданно обратился к Лее Органе, которая теперь была далеко, но которая — он это чувствовал — отчаянно искала его и ждала, несмотря ни на что. «Бен… малыш, где ты? Откройся, отзовись!..» Она повторяла это заклинание — символ бессознательной надежды — каждую минуту с того самого дня, когда ее сын исчез. Она и сейчас повторяет его, стоя возле иллюминатора. В своей просторной и пустой каюте на большом крейсере где-то на орбите газового гиганта, поверхность которого заливает апартаменты генерала слабым оранжевым светом. Крохотная, одинокая, почти отчаявшаяся; но все такая же несгибаемая, как и прежде. Ее белый силуэт окружен слабым сверкающим ореолом. Бен чувствует щемящую, беспроглядную тоску, наполняющую ее сердце. То и дело она потирает одна об другую свои маленькие ладони, как будто пытается согреть их, и, сосредоточенно прищуриваясь, вглядывается куда-то вдаль. Ее губы слегка шевелятся, беззвучно произнося слова, остающиеся неизменными день ото дня. Она бессознательно умоляет бездну космоса, чтобы та сжалилась и возвратила ей утерянное… ... Бен слегка тряхнул головой и зажмурился, резко оборвав их призрачную связь. «Я люблю тебя, малыш». Признание, заставившее его сердце дрогнуть. Единственные ее слова, прозвучавшие так искренне и с такой горечью, что сын поверил им, даже если предпочел бы не верить. Казалось, эти слова заставили хаос отступить, наконец, расставив по местам все то, чему прежде места никак не находилось. Он знал, что не должен молчать; что поступает жестоко как по отношению к матери, так и по отношению к себе самому. И наконец к Рей, которая вынуждена скрываться тут вместе с беглым преступником, и постоянно мучается загадкой: как бы отыскать способ связаться с генералом Органой. Однажды, вероятно, он все же отзовется, даст матери знать о себе. Возможно, когда-нибудь он сумеет найти силы, чтобы забыть ее предательство. Быть может, завтра. Или через месяц. Или вовсе в другой жизни… Но пока он не был готов. Пока он будет лишь смотреть издали, незаметно заглядывая за дверь ее души, которая для него всегда будет открытой — теперь Бен хорошо это понимал. И пусть одна Сила знает, чего ему стоит сохранять безмолвие…