От Венеции до Рима

Был бы он чуть быстрее, чуть проворнее, чуть хитрее, догадливее — хоть чуть-чуть. Тогда наверняка ушел бы оттуда при первой же возможности, улетел вместе с ветром сквозь окно в даль, чтобы никто не нашел, чтобы не нашла она! Убежать бы из города, осесть где-нибудь в глуши, навсегда разорвать эту прочную связь с ассасинами — лишь бы только не знать и не видеть этих страшных глаз…страшно красивых. Теперь для Лиса судьба устроила небольшой спектакль: сбила все его планы на жизнь в одну легковоспламеняющуюся кучу и подожгла. А ему самому предоставила привилегированное место зрителя в первом ряду — сиди и наблюдай, как взмывает к синему небу дымный столб прошлых надежд. Он мог тогда уйти, забыться в делах гильдии, обдумывать новые нападения, ограбления или шпионаж. И непременно бы ушел, но только не от Клаудии Аудиторе. В тот судьбоносный день мысли Вольпе вторили его шагам — резким и тяжелым, звонким. Он ногой толкнул тяжелую дубовую дверь, и та с грохотом врезалась в стену. Женщина в комнате уронила перо и вскочила из-за письменного стола. Она была недовольна таким визитом: «Да что он о себе возомнил?». Прожигание взглядами друг друга длилось примерно с минуту. Клаудиа держала руки опущенными вдоль бедер, а ее губы были поджаты. Лис же, грозный, но спокойный с виду, смотрел из-под капюшона, который не скрывал блеска его странных глаз. Потом он, не меняя позы, без спешки потянулся рукой к двери и со крипом ее притворил. Стояла тишина. Лишь ветер тихонько шевелил ветви деревьев за окном в саду. Мужчина шагнул вперед, и тогда женщина распрямила на себе красно-золотистое платье, подняла упавшее перо и села с ним обратно за стол. Пробежала взглядом по строчкам из учетной книги, начала делать записи непонятными каракулями и спросила, не поднимая головы: — Так теперь ведет себя самый незаметный человек в Италии? Выбивает двери и вламывается в кабинет к уважаемой персоне? Ответа не последовало. Аудиторе сильнее сощурилась и принялась писать дальше, придавая своему лицу безучастное выражение. Однако гордость итальянки превосходила как ее деловое терпение, так и аристократические манеры, потому она продолжила: — Приходя сюда, люди сначала стучат и заходят лишь тогда, когда я позволю им это. То же относится и к тебе. Ла Вольпе будто и не слышал ее. Он осматривал комнату с неподдельным интересом, иногда на секунду-другую останавливая взгляд на каком-либо предмете. На этот раз его внимание привлекла фигурка выточенного из слоновой кости обнаженного греческого атлета. Резчик явно не постеснялся акцента на самых выдающихся частях тела и, как показалось Вольпе, слегка преувеличенных. Брезгливо повертев в руках небольшую статуэтку, он с грохотом водрузил ее на прежнее место. Клаудиа молчала, лишь украдкой посматривая в сторону Лиса.

***

Глубоко в душе он знал, зачем шел к ней. Шел к ней так долго все эти годы, незаметно даже для самого себя. Таил, накапливал и лелеял в своем черством и старом сердце давно позабытое чувство (а было ли оно вообще, и кто его подарил?). Ведь сам он, Лис, взрастил в себе это гиблое и одновременно отрадное состояние души. Сколько раз Эцио говорил ему перед тем, как уйти решать дела Братства: «Позаботься о Клаудии», «береги ее»… Вот он и заботился, и берег. Следил за той, пока она занималась борделем, подсылал своих людей, пока она просто прогуливалась по рынкам, оберегал ее сон… Аудиторе со всем могла справиться и самостоятельно, за себя она научилась постоять: брат еще двадцать лет назад дал ей ясно понять, что рассчитывать она может лишь на саму себя. Время шло, и восхищение независимостью и деловой хваткой Клаудии у Лиса только росло. Благодаря частым отлучкам Эцио Аудиторе, вор становился для девушки все ближе и ближе, постепенно заменяя своей внимательностью утраченную связь с братом. Она уже не таила от Вольпе своей учетной книги, которую так охраняла и над которой корпела каждую свободную минуту, выводя прибыль там, а убытки здесь. Визиты главаря гильдии становились все более частыми, а общение — все откровенней. Теперь не только дела борделя, но и дела семьи Аудиторе обсуждались в долгих беседах и мимолетных разговорах. Все больше рассказывала Клаудиа, а Лис ее внимательно слушал, неизменно наблюдая из-под капюшона своими темными фиалковыми глазами, вызывая у девушки мурашки по всему телу не то от страха, не то от любопытства (а, впрочем, кто разберет от чего именно?). Их встречи, поначалу короткие, становились все длиннее. Иногда, во время таких встреч, вор мог позволить себе едва уловимое, сделанное будто невзначай, скользящее по спине прикосновение руки к талии девушки. Лис чувствовал, что мог бы совершить нечто большее, чем легкое движение рук по ткани платья. Казалось, словно сама Аудиторе ждала этого и позволяла. Но он никогда не переступал ту стену, которую сам для себя же и воздвиг. И вот однажды, объявив Эцио о новой угрозе со стороны тамплиеров, Вольпе по обыкновению направился к себе в штаб. Но дорога туда оказалась не вполне привычной, и вор понял это, когда поднимался, осыпаемый лепестками роз, по лестнице борделя, укрытой красными коврами. Зачем ему непременно нужно было зайти тогда к Клаудии, он не знал. Просто пошел, злой на самого себя, бессильный от ожидания непонятно чего, он просто решил раз и навсегда расставить все точки над "ё". Возможно, сама судьба направила его к ней.

***

Спокойно и мягко ступая по полу, совсем не похожий на себя пятиминутной давности, Лис приблизился к письменному столу. Провел рукой по краю столешницы и затормозился почти у самой ладони девушки. Внимательно стал рассматривать записи под ее рукой. Она же не могла продолжать делать вид, что сосредоточена только на своей учетной книге. Гневно посопев носом, Клаудиа подняла голову и метнула злобный взгляд прямо в лицо, сокрытое под капюшоном. И содрогнулась. Смотреть так, как смотрят эти едкие темные глаза, не смог бы больше никто. Заглядывая в самую суть, которая сидит глубоко внутри, они сковывают все мысли, заставляя звенеть в голове лишь их отголоски. Когда Лис прямо и без тени смущения смотрел сверху вниз на Клаудию (и так близко!), ей почудилось, что она вновь десятилетняя девчонка, и отец поймал ее за шиворот с украденными яблоками на пороге их фамильного дома во Флоренции. Она стоит и не может вырваться из крепкой хватки отцовской руки, хоть и брыкается, и лягается не хуже лучшего тосканского жеребца. Беспомощная и маленькая она не в силах убежать от настигшего ее возмездия, и позднее на нежной коже пониже поясницы появляется характерный след от удара розгами. Единственный за всю ее жизнь. Вот и теперь глаза Ла Вольпе хватают Аудиторе, как когда-то отец, и она понимает, что бессильна помешать этому. Девушка могла бы вскочить, накричать на него, ударить, выгнать из своего кабинета — но вор знает, что она этого не сделает. Потому что смотрит на него, как завороженная. Потому что его глаза — две пущенные стрелы, приковавшие ее к месту. Теперь его тело берет весь контроль за действиями на себя, и разум отходит на второй план. Оперевшись на стол и склонившись на Клаудией, Лис слышит вдалеке свой голос: — Я не привык спрашивать разрешения там, где все считаю своим. Клаудиа не опускает глаз, лишь слегка приоткрывает рот, выдыхая, и произносит почти шепотом: — Все здесь — моя заслуга, больше ничья. Убирайся в свою Гильдию. Она бросила ему вызов и теперь улыбается уголками рта, предчувствуя скорую развязку. И она не ошиблась — она давно уже не ошибается. Лис выпрямился, в два шага обошел стол и остановился напротив сестры Эцио Аудиторе. Худощавый с первого взгляда, глава гильдии воров был необычайно сильным, а еще, как смогла заметить Клаудиа, крепким и ловким. Вольпе подхватил женщину со стула одной рукой, второй скидывая книгу и чернильницу со стола. Усадил перед собой на освобожденное место так, чтобы его ноги оказались между разведенными коленями Аудиторе почти вплотную к ней. Сама же Клаудиа даже не хотела пытаться понять всего происходящего, словно не она находится сейчас на столе лучшего римского борделя. Лис снова заглянул в глаза цвета расплавленного золота, положил правую руку девушке на шею, касаясь холодными пальцами ее затылка, левой обхватил талию и притянул ближе к себе. Их лица должны были вот-вот соприкоснуться, но мужчина приблизился губами к мочке уха Клаудии и шепнул, продолжая держать ее за шею: — Ты — моя Гильдия. Моя, — и резко, почти грубо, впился губами в губы так сильно желанной женщины. Когда стало окончательно ясно, что поцелуями дело не ограничится, Вольпе легко поднял Клаудию на руки и понес, будто трофей, на мягкую кровать с периной, застеленную шелками. Застежки платья, как и следовало ожидать, не хотели поддаваться, и Лис пустил в ход кинжал, не заботясь о том, насколько дорогим было это одеяние для девушки. Полностью обнаженная Клаудиа лежала на кровати, а вор смотрел на нее и мысленно благодарил Бога за то, что женская линия клана Аудиторе так исключительно хороша. Начал раздеваться, сам, не позволив это сделать ей. Перед взором флорентийки предстал зрелый мужчина с телом двадцатипятилетнего молодого парня, без единого намека на несовершенство форм и пропорций. Клаудиа потянулась к нему и на мгновение остановилась, осознав, что впервые видит этого человека без капюшона. Его темно-русые волосы растрепались, а глаза заблестели фиолетовым огнем. От Лиса не ускользнуло ее замешательство, и он в недоумении развел руками: «Что?». Клаудиа усмехнулась: — Чтобы увидеть тебя настоящего мне пришлось сначала раздеться перед тобой. Ла Вольпе улыбнулся ей в ответ, стянул с себя последние вещи и заставил Клаудию Аудиторе пережить новую главу в ее жизни.