Операция "Крепкие орешки"

Первым делом, что сделал Роджерс, получив койку в казарме, это использовал свой талант художника на полную катушку, нарисовав на стене Маргарет Картер в полный рост. От оригинала рисунок отличался только тем, что задняя часть агента стратегического научного резерва была велика и очень толста, напоминая корму небольшого речного баркаса. Нарисованная Пегги старательно пучила красные губки и говорила: «Не хочешь ли посмотреть в мои глаза?». Пегги настоящая за это как следует врезала Стиву по яйцам ногой и прекратила с ним всякое общение, однако, это не остановило последнего в желании гнуть палку не по чину. — Какая женщина! — вздыхал он, держа пришибленное место обеими руками, в которые щедро нагреб первого снега, вместо холодных пакетов первой помощи. Вздыхая, Роджерс ходил по казарме взад-вперед, осматривая притихших сослуживцев мутными глазами. — Венера в бронежилете, нежная фея с пулеметом. Я подарю этой царице полмира и бутерброд с тушенкой… Сослуживцы старательно кивали головами, но в разговор вступать не спешили. Малявка затерроризировал всю роту с первых дней своего пребывания в военном лагере Лихай, при этом почти не напрягаясь. Там, где пробегал Роджерс, постоянно что-то взрывалось, расходилось по швам, пачкалось, выстреливало или заклинивало, но его причастность ни один свидетель не мог доказать. Правда, и свидетели вскоре резко заболевали подбитыми глазами или медвежьей болезнью, недопустимой в военное время. При виде тощего парнишки с горстями ворованных патронов в противогазной сумке и большой каске, сползающей на лоб, командиры гарнизона забывали военную выправку и ныкались под танки, прикрываясь баррикадными мешками у крепких гусениц. А когда малыш Стиви обзавелся для своих низменных целей рогаткой классического Бруклинского образца, взвыл не только Лихай, но и пара соседних расположений. Глубоко засевшие осколки вынимались у медиков щипцами для пуль, а мелкие кусочки солдаты выковыривали палочками, сидя у вечернего костра. В общем, армия никак не поспособствовала Стиву Роджерсу стать лучше, но зато научила мастерски врать не краснея в глаза офицерскому составу, и из злого парня со скверным характером сделала изобретательного юнца, владеющего многими дурными навыками выживания. — Делаем им последнее испытание, — сказал Авраам Эрскин, намазывая на мацу хумус большой ложкой. Солдаты лагеря тем временем кушали овсяную кашу на коровьем молоке, но зыркать на довольного Эрскина голодными глазами не переставали — чужая петрушка была слаще своей просто потому, что росла на соседнем огороде. — И я возвращаюсь на должность брацлавского ребе. Не для меня эта ваша война. — Мы стараемся, — пискнула Пегги, осматриваясь вокруг с опаской. Мерзавец Стиви, начистивший картофана уже на три взвода, пока сидел в наряде вне очереди, норовил подкрасться к агенту Картер и припасть поцелуями к ее крепкой попке, обтянутой форменным кителем, хохоча при этом, как припадочный. Пока у Маргарет не оставалось ни единого малюсенького шанса остаться в покое, покуда этот клоп вольно бродил по Лихаю, как по своему матрасу. — Мы погнали их по полосе препятствий, но Роджерс сказал, что погода сейчас нелетная и угнал для марафона мотоцикл. — А когда по программе была маскировка позиций, он отказался рыть окоп, зато мастерски поставил капканы. На подступы к боеприпасам и провизии, — Филлипс с тоской проводил взглядом Тимати Дугана, он, прихватив газетку, закрывался на дребезжащую задвижку во временном нужнике у сарая. — Он пишет мне любовные письма! — воскликнула Пегги, достаточно громко, чтобы про это услышал пробегающий мимо Говард Старк, волочивший за собой карданный вал трактора. Старк неловко козырнул офицерам и посеменил мимо. Стихи Роджерса были ему до пихты и до ели, а автомобиль, на блестящих колесах и в окружении загорелых англичанок застилал ему кошачьи глаза жемчужным дымом. Честер пожал плечами, жуткие строки под жуткими рисунками личика Маргарет — были не самым худшим, что умел Роджерс творить своим набором художественных кисточек. — Короче, что тут думать… — полковник иногда был страшным человеком, не дожидаясь приказов, он бросался в самое пекло, сначала делая всякую непотребную херню, а потом думая о последствиях оной самой. Последней мыслью перед тем, как он сорвал с гранаты чеку и кинул ее в котел с кашей, где шуровал большой ложкой ушастый художник Стиви, была та, что лучше бы Роджерс был пидорасом и не трогал его напарницу ни словом, ни делом. На самом деле, по задумке полковника, кто-нибудь из элитного отряда Лихая должен был кинуться на котелок грудью, тем самым спасая товарищей и погибая сам, как настоящий герой. Пострадать пришлось бы не понарошку — под булькающим котелком еще тлели угли, а горячая молочная каша сулила ожег степени третьей. Глупо было бы рассчитывать на Стива в этой ситуации, так как по доброй воле он не полез бы в это овсяное пекло грудью, но Бруклинская Смекалка и тут взяла верх. Пегги открыла красивый ротик, сделав его буковкой «О». Стиви не зря изучал стратегию и тактику, а также читал полезные книги по диверсиям в стане врага, в которых знакомыми буквами было написано прятать гранаты подальше и желательно в закрытые помещения. О том, что в помещении могут быть люди — Роджерс как-то ловко забыл. Выловив из каши гранату большой ложкой, он добежал до нужника, в котором заседал Дум-Дум, выломал дверь одной рукой (задвижка не выдержала напора бойца) и кинул ему гранату, вымазанную кашей, на колени. Под газетку, стыдливо прикрывающую журнал «ню». Тимоти взвыл, как раненый заяц, вскочил с поддувающей дыры сортира на улицу, а хитрожопый Роджерс, сделав гадость, красиво кувырнулся колесом в сторону и намертво застрял в маскировочной сетке. Вой Тимати подхватила остальная опергруппа, кинувшись врассыпную, а Дуган запутался в кальсонах, красиво, как Марлен Дитрих, упав на пороге нужника, головой наружу и точнехонько мощным телом на гранату! В свете прожекторов лагеря взошла его полная белая задница, красивая, как вторая луна над лесом. — Учебная! — сказал Честер, безнадежно махнув рукой на это сборище бесталанных ублюдков. Полковнику мечталось о письме с родины, танце хула-ауана и коробке контрабандного виски. В том, что дело Эрскина провалено, он не сомневался. Дуган прижал к себе газетку и мелким шагом вернулся опять в нужник, прятаться от жестокого мира. — Добро должно быть страшным, — задумчиво изрек Эрскин, вытирая руки о замасленный лапсердак, — чтобы зло его боялось. Я беру вон того чебурашку себе на опыты. Ты не против? — Более того, — Филлипс с тоской глядел, как пара бледненьких призывников пытается выстричь Роджерса из сетки садовыми ножницами. — Как только этот психованный покинет пределы лагеря живым или мертвым, я хоть спать буду без кошмаров. Однако, его мечтам не суждено было сбыться.