Потерянная

       Так проходил первый месяц моего пребывания в клинике: Карина теперь ежедневно спрашивала о самочувствии, Юля день ото дня вспоминала и рассказывала о своем прошлом, героически сдерживая слезы, а я, стараясь найти укромный и тихий уголок, читала, сидя в одиночестве. У меня забрали тетрадь. А еще, ручку и простые карандаши. Кори говорит, что, если не я, так кто-нибудь другой додумается воткнуть их себе в шею или вену на руке, желая истечь кровью. Тетрадка служила жилеткой для слез и личным дневником, которому я могла рассказать обо всем волнующем на свете. Теперь же истории, произошедшие за день, я должна была хранить в памяти, мысленно рассказывая их себе перед сном, чтобы не забыть.

***

      Читая «Сто лет одиночества», я, укутанная в плед, сидела в комнате отдыха. Из щелей деревянной рамы окна дул ветер. Настолько он был холодным, что даже теплое дыхание пятнадцати человек оказалось не в состоянии отогреть помещение. Книга натолкнула меня на мысль о родных; пугало то, что время посещения родителей и друзей было ограничено. Теперь, меня почему-то волновали их внимание и забота. Казалось, что они могут забыть о моем существовании, сославшись на то, что наконец-то избавились от больной дочери или подруги, доставляющей столько проблем. Подобные мысли угнетали и сбивали с толку, грызли изнутри, нередко доводя до слез прямо здесь, в комнате отдыха. Я чувствовала, как мое душевное состояние ухудшается. Все, что окружало меня здесь, казалось абсолютно неправильным, безвольным и слабым. Тихий ужас. Мою голову стали посещать мысли, куда страшнее, чем вне стен здания.       В помещение вошли Карина и двое санитаров, стоявшими по обе стороны от нее. В руках молодые люди держали по подносу с порциями лекарств для больных; девушка же держала в руках планшет со списком присутствующих. Всем нам предстояло отвлечься от своих дел, размышлений о вечном, несбывшихся мечтаний, безмолвных молитв и надежд… Поднимаясь с кресла-качалки, я ощутила, как ноги мои размякли, стали ватными, неспособными к движению. Неясно: от волнения ли или отвращения. Отвращения к самой себе, к этому месту, этим людям или методу лечения. Неуверенно шагая в сторону выстроившихся перед Кариной, я почувствовала, что вот-вот упаду. В глазах помутнело, хотелось вернуться обратно в кресло и, отвернувшись ото всех, уснуть, видя прекрасные, возвышенные и благородные… Идеальные сны. После того, как я стала принимать таблетки, они (сны) пропали. Даже самые грустные и мрачные больше не снились. Порой, я не могла сосредоточиться даже на таких банальных вещах, как просмотр телевизора или чтение, не говоря уже о беседах с врачом, который выявлял состояние моего здоровья.       Передо мной стояла Карина. Я вспомнила нашу первую встречу и то, каким светлым и солнечным было ее лицо. Оглядев меня, она слабо улыбнулась и спросила о самочувствии. Не в силах собрать мысли воедино, придумать вразумительный ответ, я рухнула на пол, заметив лишь озадаченное лицо санитара, стоявшего рядом с Кори. Не помню, как там оказалась, но, очнувшись, я лежала на кровати в палате. Хмурясь от тупой боли в висках, я приподнялась и оглянулась по сторонам. Девушек не было. Лишь он, вновь устремляющий взгляд куда-то вдаль, стоял у окна. — А я уже и не надеялся снова с тобой поболтать, — произнес Алексей Владимирович, не оборачиваясь. Казалось, губы его растягивались в самодовольной ухмылке. — А Вы что, решили приобщиться к современной молодежи и стали смотреть стендапы Ларина? — ответила я и потерла лицо, стараясь избавиться от чувства сонливости. — Если бы. — мужчина развернулся, изучая планшет с бумагами. Тот самый, что держала Карина. Не отрывая глаз, он медленно, словно ламантин, переместился к кровати напротив и, усевшись поудобнее, наконец, обратил внимание и на меня. Заметив, что выгляжу я отвратительно, Алексей Владимирович спросил, как долго продолжалось отторжение организмом лекарств, с самого ли начала их принятия или это произошло внезапно, и почему я умалчивала об этом. Не зря же, по его мнению, Карина по пятам ходила за мною и спрашивала о самочувствии. Ответив, что думала, что так и должно быть, я осознала, как глупо это прозвучало. Шумно выдохнув, доктор сделал пометки на бумаге, оповестив, что мне придется сдать некоторые анализы и поменять лекарственные средства. Я лишь безразлично пожала плечами. На секунду мне показалось, что Алексей Владимирович собирается уходить, чему бы я была только рада, но он всего лишь ерзал на месте, придумывая, о чем бы еще спросить. — Находишь смерть красивой, привлекательной? Что это значит для тебя? — задал он вопрос, который показался мне весьма неожиданным. — Кхм, Вы знаете, возможно, приобретение свободы. Свободы от собственных мыслей, терзаний, одновременных презрения и любви к окружающим. Я действительно очень люблю жизнь и людей, считаю, что это самое дорогое, что у нас есть. Невероятное везение иметь и чувствовать то, что предлагает нам этот мир. Однако… — я сделала паузу, — Вы замечали, как часто люди отказываются от всех даров вселенной, ради куда более заурядных, обыденных, земных желаний и удовольствий? Нас окружают тысячи, миллионы звезд; возможно, в других галактиках существует жизнь, а все, чего боятся люди, и почему стремятся стать хорошими семьянинами, работниками, людьми, — Бог! Невообразимо… Я могу ценить искусство, любить музыку, но, это грустно, ведь мне так много хочется сказать всем этим людям, я не имею к таланта к правильному самовыражению, — я откинулась на подушку, глядя в потолок. Врач слушал молча, лишь иногда делая задумчивое лицо. — Свобода, значит. Хоро-о-ошо, — протянул Алексей Владимирович и что-то чиркнул на листе бумаги. — Почему Вы спросили? — Понимаешь ли, я разговаривал с твоей матерью по телефону, сравнительно не так давно. Так вот, она и твоя сестра считают, что тебе стоит задержаться здесь на какое-то время. Я считал, что ты идешь на поправку, однако в связи со случившимся я и сам подумываю о том, чтобы оставить тебя здесь подольше, пока не стабилизируешься, — Алексей Владимирович закончил, а мои мысли уже давно унеслись от этого разговора. Мурашки прошлись по спине. Стоило мне только подумать о том, что меня могут забыть, как это непременно случилось. Я молчала. — Отдыхай, — сказал доктор и, едва слышно, вышел из палаты.