Потерянная

      С блестящими от слез глазами женщина, в которой я еще узнавала свою родную мать, спросила, не стоит ли мне остаться дома и постараться все наладить самостоятельно. Она уверяла меня, что все будет хорошо, однако страх убить себя мне казался куда более существенным аргументом, и я, прокрутив в мыслях события последней недели ещё раз, твердо ответила: — Нет, — пока я находилась в стенах собственного дома, ответ казался весьма разумным.       Спустя уже пару часов я сидела в приемной, которая располагалась прямо в холле этой крупной городской больницы. Сердце стучало, словно бешеное и, казалось, оно стремится выпрыгнуть из груди сейчас же. Глаза искали выход, через который можно было бы сбежать, или группу людей, среди которой хотелось затеряться. Внутренний голос не утихал. В голове проносились разные мысли и вопросы, и я волновалась ещё сильнее. Мимо нас проходили врачи и пациенты, родители, навещающие детей, и их близкие родственники. Особенно мне запомнился мальчик лет девяти. Проходя около нас, он заглянул мне в глаза. Что-то очень горькое привиделось мне в этом взгляде. Как оказалось позже, он поступал в то же отделение, что и я. Его мучила шизофрения. За руку меня держала моя мать, которая, судя по вспотевшей ладони, переживала не меньше моего. Казалось, что время идет куда медленнее, чем обычно. Перед нами в очереди было еще два человека. Я успокаивала себя, что это совершенно обыкновенная больница, как и все остальные. Стены здесь были приятного мятного цвета, а не желтого вопреки стереотипам, на кафеле стояли различные горшки с цветущими растениями. На секунду меня посетила мысль, что, если здесь подобным образом ухаживают за цветами, то с людьми обращаются и подавно хорошо, и живут они тут не хуже, чем те, у кого все в порядке со здоровьем. Я успокоилась. Ненадолго. Скоро подошла наша очередь. Сотрудница, обслуживающая пришедших, заполнила карточку, переписав что-то из истории болезни, и указала кабинет, в котором меня, якобы, уже ожидал психиатр. Меня удивило, что место, где он обычно принимал больных, находилось вне отделения, где мне предстояло провести некоторое время. Сколько конкретно мне почему-то никто не хотел сообщать.       Помещение, где нас ожидал доктор, оказалось довольно темным, совсем не таким, каким я его представляла. И паркет, и мебель казалось были сделаны из одного материала похожего цвета. Единственное, что спасало это место в моих глазах, — окно, занимавшее почти половину стены, находившейся за спиной врача. Если бы я могла сидеть здесь в одиночестве, в тишине, размышляя о важном, то, скорее всего, полюбила бы это местечко. Однако врач, который вызывал куда меньшую симпатию, был назойлив и ворчлив. И, хотя, я понимала, что ответы на заданные им вопросы нужны были для анализа состояния моего психического здоровья, меня это здорово раздражало. Когда мужчина наконец закончил опрос, он вызвал двух молодых людей. И без слов стало понятно, что с матерью нам пора прощаться. По моей щеке скатилась слеза, когда я крепко сжимала её в своих объятиях. И вновь, проявив свою абсолютную, на мой взгляд, некорректность, мой новый лечащий врач решил потревожить меня и мою мать, напомнив, что отделение уже ждёт меня. Делать было нечего. Отпустив маму, я встала с диванчика, на котором мы сидели, и, подойдя к сопровождающим, попрощалась с нею.

***

      Переступив порог отделения, оно находилось на третьем этаже, я стала жалеть о том, что подписала документы и согласилась здесь наблюдаться. Всё в этом месте пугало, от пациентов до санитаров. Я вижу этих больных, измученных людей с потерянным взглядом. Кажется, многие из них уже отчаялись выздороветь, выйти отсюда и продолжить спокойную, размеренную жизнь. Я боюсь стать такой же, как и они. Не могу утверждать, что они плохие люди, но их лица, не выражающие практически ничего, и опущенные головы не внушают доверия. Сделав еще пару шагов вглубь помещения, я слышу, как дверь позади меня закрывается, да с таким скрипом, словно захлопывается навсегда. Я оборачиваюсь и замечаю, что молодые люди, провожавшие меня сюда, остались стоять снаружи. Это вновь навевает какую-то необъяснимую печаль. Санитары же, которые наводят страх не меньше, чем пациенты, сперва выглядят несколько суровыми, будто бы говоря всем своим видом, что бунт здесь бесполезен. Однако, если приглядеться, замечаешь, как они непринужденно обмениваются шуточками. Думается мне, что таковыми они сделались от ситуаций, устраиваемыми больными. Не самые приятные размышления. Неожиданно ко мне подошла молоденькая дама в белом костюме. — Здравствуй, добро пожаловать, — говорит она мне, а я, словно выпадая из реальности, останавливаю взгляд на её лице, волосах, одежде. Девушке на вид лет двадцать шесть. Кожа её чистая, ровная, светлого оттенка, как и волосы, которые вьющимися прядями лежат на плечах - я заметила, что никто здесь не носит резинок. В руках девушка держит папку с бумагами. — Меня зовут Карина, больные называют Кори. Я — помощница твоего лечащего врача, буду присматривать за тобой и помогать, если что-то понадобится, — девушка протягивает мне руку, очевидно, ожидая, что я ее пожму в знак приветствия. Но меня по неизвестной причине пугает эта доброта; злит слово «больные». Собираюсь с мыслями, выдавая в ответ что-то малосвязанное: — Добрый вечер, — запинаюсь, забывая собственное имя, — я — Таня, — все же жму руку. В этом месте мне тоже нужно с кем-то контактировать. Девушка дружелюбно улыбается мне - первый человек, который улыбнулся за все это время,- и предлагает пройтись до моей палаты, рассказать о местных устоях, людях и обязательном распорядке дня. Без колебаний я соглашаюсь, но держусь на некотором расстоянии.       Отходя от дверей, она указывает мне на комнату отдыха и некоторых ее представителей. Стало ясно, что здесь пациенты проводят время за просмотром телевизора, чтением книги или игрой в шашки. Довольно скудный список занятий, однако больше меня напрягает другое. На каждом углу стоят камеры, которые не позволят мне ни сбежать, ни избежать какого бы то ни было наказания (о чем это я думаю?) в случае чего. От Карины же я узнаю и чем страдают эти люди. Болезни и причины, по которым все они находятся здесь совершенно разные: кто-то болен эпилепсией, другие, как и я, пытались уйти из жизни, третьи страдают от биполярного расстройства. Перечислять можно долго, но поняла я одно: далеко не все здесь оказались по собственному желанию, а это значит, что кто-то может оказаться крайне агрессивным. — Наше отделение делится на женское и мужское крыло. Всего здесь наблюдается около сорока трех человек, — говорит Карина и, нахмурившись, отводит взгляд в сторону, будто вспоминая каждого в лицо, — в каждой палате проживает по пять мужчин или женщин, а ещё трое, обычно, содержатся во-о-он в тех наблюдательных палатах, — девушка, прищурившись, указывает на двери, находящиеся в конце коридора, по которому мы шли; отличием этих палат является наличие двери, которую санитары закрывают на ключ, дабы больной не смог выйти и покалечить кого-нибудь в порыве гнева, — в них нет ничего, кроме металлической кровати со смирительными ремнями. Нетрудно догадаться, кого помещают в подобные помещения. Будешь себя плохо вести, окажешься там же. — Карина хохотнула и закончила рассказ, а я по-прежнему продолжаю рассматривать то, что происходит вокруг меня. Отделение было довольно светлым, несмотря на малое количество окон.       По приходе в палату, я с нетерпением стала ожидать, когда старшая медсестра или Карина принесут мои вещи. Мне хочется забыться, читая книги, и запомнить это место в мельчайших подробностях, записывая непримечательные вещи в блокнот одновременно.       Атмосфера же палаты оставляла желать лучшего. Это был не дружный коллектив, в который нужно было влиться, а помесь новеньких и, так называемого, «костяка» крыла. Возраст женщин разнился, как выяснилось позже, от двадцати до пятидесяти восьми лет. «Старшие», так было принято называть тех, кто пробыл здесь большее количество времени, то и дело запугивали только поступивших, рассказывала Карина. То, во что девушка меня посвятила, тревожило и успокаивало одновременно. Размышления о том, что делать дальше, утомили. Давление, кажется, подскочило, в висках ощущалась тупая боль, не унимающаяся вот уже несколько часов. Желудок, урча, требовал пищи, однако ужин, как и приём лекарств, я пропустила из-за позднего моего приезда в больницу. Желая уйти от этой новой реальности, я заснула, не дождавшись личных вещей.