Бориска

— А он его как уебет с ноги, как треснет Расенганом, весь ПГТ задрожал, — жестикулируя вилкой с наколотым на нее пельменем, вещал Никита. — Вот такой у меня сын, да. — За Бориску! — За Бориску! Рюмки за тридцатиметровым столом звякнули. Сколько часов прошло с тех пор, как лимузин Гарика Пустынного въехал в Малый Коноховск, таща на буксире маршрутку с уже порядком поддатыми спасателями, не считал никто. Раскрасневшийся от гордости после отцовской похвалы Бориска высоко поднял стакан и повернулся к одноклассникам-каратистам. — Ну, товарищи, вздрогнем! — Я тебе щас вздрогну, наркоман малолетний! Ты шо думаешь, герои ремня не получают? — Бать, это компот! — Смотри у меня, — прищурился Никита. — Сара, присматривай там за ним. Только батька отвернулся, он уже к стакану. — Вообще оборзел малой, — закивал Джеки Чан, запив остатки председательского коньяка самогоном. — В кого только не понятно. Не так далеко от борцов за нравственность Бориски проходила своя беседа о вечном. — Арматура в глазу насквозь, через дыру в черепе ветер свистит, все в кровищи, пол в кровищи, потолок, кусок мозга в рюмку улетел, — смачно вещал Олег Учиха, с воодушевлением тыкая в консервированный помидор ножом, имитируя травму сослуживца. — Я не растерялся, вынул из глаза арматуру. И на меня фонтан кровищи! И кусочки мозга! Савелий, бледный, как беленая стена, явно перехотел есть, потому как уже минут десять держал котлету в руках, даже не пытаясь сгонять с нее мух. — Пожалуйста, перестаньте, — прошептал американец. — И я снова не растерялся. Заткнул глазницу малосольным огурцом, — продолжал Олег, накладывая себе оливье. — И шо вы думаете? Евкакий с этим огурцом в глазу еще два дня звезду на погонах обмывал. Вот она, сила народной медицины. Это вам не клизма и зеленка, наши деды так лечились и хоть бы что. Евкакий, набив рот салатом, усиленно закивал. — Не верите? — посчитав гримасы Савелия и Иры Яманака за недоверие, встрепенулся Олег и принялся стягивать с глаза повязку. — Щас я вам покажу, как огурец в глазницу входит… — Не бледнеть, ссыкуны, — усмехнулся Евкакий, прожевав. — Сейчас я доем, и пока горячее несут, покажу, как я проводил полевую операцию на своем сослуживце, которого придавило березой. — И че дальше было? — поинтересовался спецназовец из Поволжья. Олег Учиха радостно повернулся к нему. — Это очень хороший вопрос. Начну сначала. Собрали тогда команду каратистов: я, Рита, она же медсестра, и мой сослуживец, которому выбили глаз… — Так, а выбил кто? — Тю, ты не слушал? Арматура, — буркнул Евкакий. — Арматура — это страшная вещь. Спецназовец фыркнул. — Вас явно не придавливало деревьями, как моего сослуживца Остапа. Его придавило яблоней на миссии. Вот это страшно, вот там месиво было. Я редко кому рассказываю эту историю, но было нас тогда в отряде четверо: я, Рая — медсестра наша, мамка-председательша и Остап, мой сослуживец, павший от вероломных ветвей яблони сорта белый налив… — Это опасно, — согласился Евкакий. — Яблоня — это сестра березы. Смекаешь? — Да сжечь их всех нахуй. Правда мамка этот указ не подписала, а я говорил, предупреждал! — разбушевался спецназовец Олег. — Нет, пока новую жертву ветками не ебанет, не дернемся! — Вот это правильно, — кивнул Евкакий, разлив самогон по стаканам. — Вот это мощно. Я бы взглянул твоей мамке в глаза. Нельзя игнорировать опасность деревьев. — Хоть вы ей скажите, а то мои доводы она называет дурными отцовскими генами! — Да как можно! Где твоя мать? Кто эта женщина? Окосевшим от банкета взглядом спецназовец оглядел каратистов и ткнул вилкой в сторону поволжской председательши, обсуждающей со своими коллегами важный вопрос касательно проведения следующего экзамена на каратиста второго уровня. Евкакий, моргнув, почесал щеку, и, оттянув ворот водолазки, натянутый до самых глаз, осушил стакан. — Арматуру мне в рот, вот это поворот. Решительно отодвинув от себя тарелку и налив еще шампанского в остатки самогона, Евкакий задумался. — Ну что здесь можно сказать. — Что? — Разве что, слова Конфуция — знаменитого малоконоховского мудреца, — произнес разведчик. — Люк, я твой отец. — Я не Люк, — решительно мотнул головой наследник поволжского трона. — Я Олег. Евкакий сжал губы. — Олег… тем более. Олег — это мощно. Я сейчас расскажу тебе историю об одном Олеге, ты его не знаешь, его придавило березой…

* * *

— Дети, — объявил председатель Прохор, сгрудив своих соотечественников возле маршрутки из Ивагакуровки. — Мы едем не домой! Близ ПГТ Титькино мною был обнаружен сгоревший сварочный цех, где находятся тонны бесхозного металлолома. Объявляю срочный субботник: металлолом собрать, будем выводить село из кризиса! — У нас бензина нет, — напомнил трансвестит Добрыня, носивший гордое звание «сенсей», пересчитывая юных каратистов. — Уже есть, — злорадно улыбнулся Прохор, косясь на маршрутку Кумогакуровки. — Уже есть. Делегация Ивагакуровки покинула Малый Коноховск первой, боясь, что их будут бить. Бить, впрочем, никто не стал: председатель Иосиф был слишком занят тем, что грузил в маршрутку детей из своего села. — В дорогу вам, курочка и пельмешки, что вчера не доели, — раскланялась Хавроша, протянув Иосифу корзину. — Спасибо, Хавроша-сан. Никита! Где Никита? Вот Никита! Никита, шоб ко мне на юбилей приехал обязательно, — гаркнул Иосиф. — А не то обижусь и пойду на Малый Коноховск с войной. — Еще один захватчик, — покачала головой Надька, толкнув Иосифа на водительское сидение. — Езжай уже, уголовщина. Никита, помахав вслед маршрутке, повернулся к лимузину Гарика Пустынного и, с силой обняв председателя-понтореза, не мог не задать стратегически важный вопрос: — Гарик, кто родил тебе детей? — Точно, детей! — встрепенулся Гарик. — Дети! Где мои дети? Дети, шо вы там стоите, залазьте в машину. — Гарик, не отходи от темы, — строго сказал Никита, глядя, как тройня загадочных детей послушно садится в лимузин. Пустынный Гарик лишь улыбнулся. — Я расскажу тебе. Потом. Как-нибудь. И пока Никите не оставалось ничего, кроме как строить теории, у черной «Волги» председательши Майи проходила душещипательная сцена, сгрудившая вокруг себя всех любительниц драмы во главе со Светочкой Харуно. — А я говорю, не поедет он никуда! — рявкнул Евкакий, дернув спецназовца Олега за руку. — Поедет! — гаркнула Майя, дернув сына за другую руку. — Еще как поедет! — Не поедет! Чтоб ты и ему глаз арматурой выбила! — А ну пусти, скотина, а то и второй глаз выбью, — завопила председательша. — Подать мне арматуру! — Опасная женщина! — орал Евкакий, призывая толпу на помощь. — Как ей можно доверять ребенка? Сын должен быть с отцом, хватит ему за мамкиной юбкой куличики лепить. Мы с Олегом воспитаем его мужчиной. — Гы, однополая семья, — хохмил Нежный Хьюга, но тут же получил по голове галошей от Гаврилы-сенсея. — Сыскались воспитатели! Бухать он и сам умеет! — надрывалась председательша Поволжья. Евкакий, дернув спецназовца на себя так, что явно выбил ему сустав, оттащил новообретенного сына подальше. — Отец, — строго сказал спецназовец Олег. — Нельзя мне оставаться. Я присягу давал народу Поволжья. Я ж в спецназе служу. Евкакий нахмурился. — Шо ж я за каратист, если нарушаю присягу. Аргумент касательно присяги и верности родному селу поставил в стремлении Евкакия-сенсея прописать в Малом Коноховске нового жителя окончательную точку. А когда Джеки Чан со словами: «Ща все будет!» побежал в гараж за разливным пивом, прокисшим на солнце, дабы унять метания отцовского инстинкта разведчика, Евкакий со всей дури лупанул отверткой по шинам «Волги», отчего спецназовец Олег, только-только нажавший на педаль газа, впечатался физиономией в лобовое стекло. — Сука, глаз! — Глаз?! Глаз — это очень серьезно! — тут же бросился на помощь учиховский дядя. — Я не рассказывал о своем сослуживце, которому глаз выбили арматурой, так вот… — Никита Михалыч, — серьезно сказал Евкакий-сенсей, перекрикивая вопли поволжской председательши о испорченном транспортном средстве. — Я отправляюсь послом в Поволжье, налаживать дипломатические отношения между нашими селами и исполнять свой долг, как отцовский, так и офицерский. Хаврошечка Хьюга ахнула и приготовилась падать в обморок на клумбу. Светочка звучно высморкалась в лист лопуха. Никита, почесав голову, явно не понял, что происходит, и пожал плечами. — Стоямба, вы шо уходите? — встрепенулся Семен Учиха. Никита, поняв всю глубину мысли, возмущенно выкатил глаза. — Сенсей, мы же сдохнем без вас. Евкакий Хатаке поправил ворот водолазки и оглядел своих учеников, как впервые в жизни. — Никита, Семен, Светлана и Савелий, — произнес он. — Лох, дебил, истеричка и пиндос — мои ученики, мои каратисты, венец моей педагогической карьеры. Вы уже не малые пиздюшатки, которым сопли подтирать надо в перерывах между миссиями. Судя по тому, как шмыгнула носом Светочка, последняя фраза была явно адресована не ей. — Вы выросли, вам уже по тридцатнику. Кто-то набрался жизненного опыта и шагнул на новую ступень, — продолжил сенсей, гордо оглядев Савелия и Светочку. — Кто-то как был дебилом, так и остался. — Кто? — удивился Семен. — Не важно, Сеня. Важно то, что вы сами уже стали крутыми каратистами, нарожали детей, постенявшись купить презервативы в гастрономе. Я научил вас тому, чем в совершенстве владею сам. Никита, я научил тебя открывать пиво глазом. Никита чуть не всхлипнул. — Света, я научил тебя оказывать первую медицинскую помощь, шо думала, я просто так про полевую операцию на теле, придавленном березой, рассказываю? Кстати, отличная, история, вот помню, было нас… — замечтался Евкакий, но тут же снова посуровел. — Семен, я научил тебя искусству боя на кипятильниках. Савелий, я научил тебя русскому мату. Я вложил в ваши головы познания и таинства каратэ. Теперь вы должны обучить этому своих детей, ибо вы сами сенсеи для своих спиногрызов. А я сенсей для своего. Как говорил знаменитый малоконоховский философ Джейсон Стэтхем: «Ведь так не должно быть на свете, шоб были потеряны дети». Поэтому я отправляюсь в Поволжье. — Про Стэтхема мощно было, — утер нос Никита. Но громовой вой рыданий его заглушил. — Света, ну ради Бога, люди смотрят, — смахнув слезу незаметно, сказал Сеня, не поворачиваясь к супруге. — Это не я, это Савелий. — Хуль ты рыдаешь, американец, — усмехнулся Евкакий, хлопнув Савелия по спине. — Я с вами поеду! — расчувствовался некогда безэмоциональный каратист Савелий. — В Поволжье! — Да нахуй ты мне там нужен. Иди к жене, Савелий. Чтоб когда я приехал, второго каратиста с Ирой запузырили. Парадокс прощания с сенсеем, который отправлялся аж за сто двадцать километров от родного села, состоял в том, что от слез удержалась лишь Светочка, стойко улыбавшаяся. — Не ревите, щеглы, не перевелись еще в селе одноглазые сенсеи. Олег, они твои. Семен зарыдал еще громче. — Надя, не реви, — посоветовал Евкакий, ткнув в плечо экс-председательшу. — Это слезы счастья. Одним бухарем в селе меньше. — Вот что за баба, ей-богу, — буркнул Олег Учиха. Выпив с Джеки Чаном двенадцать раз на посошок, крепко переобнимавшись с половиной села и четырежды «присев на дорожку», Евкакий закинул на плечо авоську с личными вещами (кипятильником, бутылкой самогона и армейским «Уставом»). — Не ревите, я сказал, — уже строже сказал разведчик, когда его ученики начали издавать звуки, напугавшие собак. — Каждый правильный мужик должен быть со своими детями. — Ой, прям уж каждый, — смутился Семен. — Да, Сеня, каждый. В этом счастье и долг отцовский — быть рядом с сыном, — поучительно изрек Евкакий. — И внуками, — добавил спецназовец Олег, безуспешно пытаясь заклеить скотчем дыру в шине. — И с внуками, — кивнул Евкакий, но тут же моргнул. — Какими внуками? Ты что, конь поволжский, уже детей настругал?! А ну иди сюда. Подошел, я сказал. Излюбленный метод воспитания каратистов Евкакия-сенсея пришел в действие быстрее, чем толпа прощавшихся сориентировалась не сразу, когда разведчик стянул армейский ремень со звездой на бляхе и замахнулся. — Какие такие внуки?! — рычал Евкакий, лупанув ремнем по машине. — Я морально не готов. Я в самом расцвете сил, рано мне еще внуков нянчить! Спецназовец, уворачиваясь от ремня, решил использовать в качестве защиты секретную технику призыва. — Ма-а-ам! Ма-а-а-ам! — Дед Евкакий! Охренеть! Дед Евкакий! — Ой, да ладно вам комплексовать, Евкакий-сенсей, — улыбнулась Светочка. — Вы еще в ого-го. Вон, Олег тоже дедушка, и ничего. — Мне простительно, у меня племянник дебил, — пожал плечами Олег Учиха. — Э! — Это я про Ивана, Сеня. — А… — Я ж говорю, дебил, — шепнул на ухо Никите учиховский дядя. Сеня насупился и отвернулся, утерев последние слезы с воспаленных глаз. Взгляд его тут же упал на Бориску, который тырил зеленые абрикосины с дерева и кидал их в поволжских каратистов, привезенных на экзамен. Сеня усмехнулся. Может он и дебил, но слово свое держал принципиально.

* * *

— Вот такая вот трагедия, — пожала плечами Сарочка Учиха, убирая с длинных столов заветренные объедки после застолья. — Стадион разбомбили, экзамен перенесли. Снова готовиться. А Игорь Валентинович и Надька еще и по косарю со всех родителей на ремонт стадиона собрали. Папа как услышал, шо надо скидываться, на два дня пропал, в Роскосмос его срочно вызвали. Юные каратисты, которых в качестве субботника направили убирать посуду со столов и носить стулья обратно в дома, пахали как бригада работяг, разве что за «спасибо, дети, село вами гордится». Бориска, жуя жвачку, элегантным движением ладошки поправил зачесанные на манер коротенькой эмовской челочки волосы и томно взглянул в небо. — Шо теперь делать — не понятно, — вздохнула Сарочка. Мстислав, оттирая пятно засохшего борща со скатерти, закивал. — В Сунагакурске надо экзамен сдавать, — сказал Шмаровоз Нара, таскавший стулья. — Там вместе с дипломом каратиста выдают по арбузу. И на Сунагакурск нападают реже. — Вот это правильно, — кивнула Сарочка. — А ты как думаешь, Бориска? Сдержав радость от того, что дама его сердца вспомнила о том, что Борис Никитич Узумаки существует, Бориска припомнил уроки пикапа от Сени-сенсея и, метнув Сару картинный ледяной взгляд, произнес: — Не важно. — Слышь, Бориска, может, поможешь? — возмутился Мстислав. — Я с этим пятном уже намучился. — Работайте, чернь, — холодно сказал Бориска и эффектно спрыгнул со стола. — Мне надо готовиться. К мести и поступлению на физмат. И, оставив за собой широко раскрытые рты одноклассников, Бориска Узумаки, закинув пластмассовый меч на плечо, медленно направился в закат, спиной чувствуя пока еще не влюбленный, но явно заинтересованный взгляд Сарочки. А выглянувший из кустов Сеня-сенсей, который скрывался от отцовского долга и сдачи денег на ремонт стадиона, коротко усмехнулся и, на секунду показавшись Бориске, продемонстрировал тому большой палец в знак одобрения. Так и закончилась история нового томного героя-серцееда из Малого Коноховска. Хотя, почему закончилась… Четыре года спустя Взрыв прогремел над развалинами села и окончательно смел с дороги указатель «Малый Коноховск». Прыгнув на каменные руины памятника председателей, Бориска Узумаки, моргая подбитым глазом, сжал в руках казачью шашку и поправил штаны свободной рукой. — Выходи, подлый уебан, щас я тебя буду бить! Подлый уебан оказался кем-то, похожим на бюджетную версию панка, удобно расположился на груде камней, которая не так давно была сельсоветом, и, вскинув бильярдный кий татуированной рукой, приготовился атаковать. — Молись, падла, — прохрипел Бориска, приняв боевую стойку мушкетера. — Это ты молись, Борис, сын Никиты, внук Михаила, — произнес подлый панк с кием. — Эре каратистов пришел конец.