Бориска

Если снова развернуть карту, то, внимательно присмотревшись, можно разглядеть небольшую отметочку, подписанную как поселок городского типа Титькино. Находясь в сотне километров, если не больше, от Малого Коноховска, Титькино, на первый взгляд, никак не относился к истории каратистов, тем более, что население поселка не могло похвастаться крутыми техниками и фантазией, дабы эти техники интерпретировать в жизнь. Однако так уж случилось, что сия точка на карте сыграла в истории каратистов роль не последнюю. Итак, поселок городского типа Титькино, развалины сгоревшего сварочного цеха, десять часов вечера. Высокая фигура с тщательно залакированной прической, похожей на парик, бесшумно прошлась вдоль покореженных железяк, не убирая руку с кипятильника, привязанного к ремню на брюках-галифе. — Дворец Гули Ооцуцуки, — шепотом произнес Семен Учиха, оглядев алыми от недосыпа глазами обстановку. Нет, не развалины сварочного цеха, а дворец Гули Ооцуцуки — тут сомнений быть не могло. Это только непосвященный в таинства сельского карате человек будет сомневаться в том, что в поселке городского типа Титькино находится дворец психически нездоровой Матери Всея Каратистов. А Семен Учиха не сомневался. Поэтому дальняя дорога завела почетного малоконоховского мажора, эмо-боя, мстителя, дезертира, террориста, уголовника, пограничника, космонавта и просто дебила именно сюда. — Ооцуцуки Константин! — рявкнул Семен, обнажив кипятильник. — Выходи, подлый трус! Началось все с того, что смывшись из родного села в очередной раз, прикинувшись космонавтом, Семен странствовал по стране, а точнее по саунам страны, и вот в один прекрасный день приснился мстителю первый председатель Малого Коноховска, Сергей Хаширама. Глядел на него председатель осуждающе и молвил человеческим голосом: — Неправильно ты, Сеня, живешь. Проснувшись в холодном поту, Семен спихнул на пол проститутку, спрыгнул с банной полки и решил действительно нести службу на благо родного села. И вышел на след троюродного внучатого племянника той самой знаменитой Гули Ооцуцуки, который, всего скорей, замышлял очередную подляну, направленную догадайтесь куда… правильно, на Малый Коноховск. — Константин! — уже требовательнее крикнул Семен. — Щас я тебе буду мстить. Не поняв, за что и кто ему собрался мстить, Константин Ооцуцуки вышел из укрытия, а именно выпрыгнул из груды металлолома, в прыжке бросив в Семена обломок трубы. — Мстить? Да ты Семен Учиха! — мигом раскусил Константин. — Дебил в уггах и с кипятильником. Семен обиделся. — Я не дебил. Я — совсем наоборот! Шаринган! Константин — бледный, с обесцвеченными волосами, как и его родственница Гуля, был одет в длинный больничный халат и бахилы. Вероятно, проведывал Гулю и решил оставить выданную в психбольнице одежку себе на память. Рожа у него была страшная, пухлая, глаза злющие, над губой — усишки. Семен бы испугался, не будь он пафосным и смелым. Константин схватил свое оружие — топор и, испустив боевой клич, замахал им, как ошалелый дровосек. Сеня, раскрутив кипятильник так, чтоб это демонстрировало его крутость еще больше, взверещал: — Чидори! — Кипятильник треснул Константина по лбу, но потенциальный плохиш сдаваться не собирался. Замахнувшись топором и едва не отрубив Семену залакированную челку (Сеня такого не прощает), родственник Бабы Гули отскочил назад. Семен выхватил казачью шашку и, вспомнив все, чему его учил фильм про мушкетеров с Боярским в главной роли, сделал выпад. — Техника Шального Д`Артаньяна! Узри мою месть, Константин! — Да какую месть?! Я тебя в первый раз вижу! Но Семен был непреклонен. Тем более что нашел то, за чем проделал такой долгий путь, а именно — торчавший из кармана халата оппонента древний свиток. — Дай свиток, — потребовал Семен, замахнувшись шашкой. — Не дам! — гаркнул Константин, спрятав свиток. — Дай! — Нет! — Пидора ответ! — заиграли в мстителе гены безумного деда. — Тогда я отниму его! Ринненган! Техника Ахуеть Каких Крутых Глаз! Константин ахнул. Ибо Ринненган — величайшая техника каратистов, по версии газеты «Сельской вестник». Только тот, кто отважится в полнолуние закапать в очи свои просроченные глазные капли, которые стояли в холодильнике дольше, чем вообще сам этот холодильник стоит на кухне, только тот и пробудит в себе Ринненган: глаза его начнут слезиться и болеть, а сосуды в нем полопаются в форме кружочков, такая вот мистика, товарищи. Ринненган позволяет овладеть любой стихией: огнем (пить керосин и дышать на зажигалку), водой (плевать во врага и громко кричать «Суитон!»), землей (швырять жмени землицы), воздухом (дышать противнику прямо в рожу, заранее съев головку чеснока) и молнией (кипятильник в помощь). Вот и Семен решил стать еще сильнее, мало ли кому придется еще мстить, поэтому и выдерживал глазные капли долгие годы, а после — аккуратно закапал их лишь в один глаз, страховки ради. И теперь выглядел просто охренеть как круто: в одном глазу — недосып, во втором — конъюнктивит. Константин Ооцуцуки тоже оценил и перекрестился. Топор и шашка снова лязгнули, скрестившись. Отшвырнув Семена с ноги в груду металлолома, Константин хотел по-тихому покинуть поле боя, пока не приехала милиция, которую вызвали местные жители, услышав грохот в заброшенном цеху. Но Семен, раскрутив кипятильник, запустил его в противника, сбив с ног. Вальяжно поднявшись с груды металлолома и вытащив из ягодицы большой гвоздь, Сеня, силясь не взвыть от боли, прошагал к поверженному Константину. — Ты слаб, Константин, — произнес Семен ледяным голосом. — Я заберу свиток. — Нет! — Не нарывайся на рифму. И, вытащив из кармана белого халата родственника Бабы Гули ветхий манускрипт, обрадовался, но, услышав вой сирены и звуки подъезжающего милицейского УАЗ-ика, быстрехонько убежал в неизвестном направлении.

* * *

В Малом Коноховске царила суббота. День у каратистов села начался рано, в пять утра: проснувшись от шума перфоратора Гаврилы-сенсея, взрослые и дети, матерясь и недовольно пища, пожелали друг другу доброго утра и унеслись кто куда: кто тренироваться, кто на миссию, а кто беспредельничать с бутылкой пива в руке. Сара Учиха поправила очки на переносице и, повертев в руках упаковку краски для волос нежно-голубого цвета, принялась читать инструкцию. — Славик, ты уверен? — протянула она. Мстислав кивнул и уселся на табуретку. — Хорошая краска, кстати. — Побочные эффекты: выпадение волос, лишай, ожоги второй степени на коже головы, гайморит, понос, депрессия, тяга к суициду, химическое отравление. Мстислав отмахнулся. Сара, осторожно открыв пачку, принюхалась. — Ёб твою мать, — пискнула свой первый матюк коноховская отличница. — Да она же воняет! — Ну немного просроченная, ничего страшного, — уперся Мстислав. — Цвет ярче будет. — Погодь. Выпросив у соседа-участкового противогаз, Сара, нацепив его на голову, вылила содержимое баночки с краской в мисочку. — Дети, шо у вас там так шманит?! — крикнул с улицы проходящий мимо Евкакий-сенсей. — МЫ ГОЛОВУ КРАСИМ! — Лучше б забор покрасили, — буркнул Евкакий, натянув водолазку еще сильнее, и поспешно двинулся дальше. Мазанув по волосам сокомандника этой ядреной смесью, Сара поправила противогаз, почувствовав, что с вонью он не справляется, а Бориска Узумаки, сидевший рядом и плевавший семечки, с наслаждением вдохнул токсичные пары. Впрочем, не только Бориске пришелся по душе запах. — Сарочка. — В окно заглянула кумарная физиономия токсикомана Шуганного Нары. — Если краска останется, ты ее не выкидывай. — Хорошо, дядя Шуганный, — пообещала Сарочка. И снова ляпнула краску на голову Мстислава. — Сара, у нас кризис отношений, — заявил Бориска. — Я, конечно, не знаю, что это значит, но мамкины журналы не дадут соврать. Мазанув ему по носу краской, Сара принялась размазывать токсичную жижу по голове Мстислава. — Не, Сара, ты дослушай, — уперся Бориска. — Давай мутить, ты же моя женщина. И маме моей ты как невестка очень нравишься. — Нет, — отрезала Сара. — У меня в жизни другие приоритеты. — Шо сказала? — не понял Бориска. — Говорит, не хочет мутить с тобой, — перевел Мстислав. Бориска нахмурился. — А шо так? — обиделся он. — У тебя кто-то есть? В глаза мне смотри, Сара! И треснул кулаком по столу. С локтя двинув незадачливому ухажеру в челюсть, Сара снова макнула кисточку для рисования в мисочку с краской. Бориска, потерев челюсть, решил зайти с другой стороны. — Сара, тебе так идет этот противогаз, — мечтательно протянул он. — Ты в нем похожа на древнюю царицу… Нефертити. — Ты где такое слово умное услышал? — фыркнула Сара. — На упаковках «Доширака» слово «Нефертити» не печатают. Бориска взвыл. — Опять подслушивал, как Конохомаров-сенсей подкатывает к буфетчице? — вскинул бровь, заляпанную краской, Мстислав. Отмахнувшись, Бориска снова сунул семечку в рот. Вдруг его озарила внезапная мысля. — Сара, а может ты за моей спиной с Мстиславом мутишь? От души ляпнув на волосы Мстислава вонючей краски, Сара снова треснула Бориску. — Я понял, — вздернул нос Бориска. — Я все понял. Он тебе нравится, потому что он крашенный. Так, говно вопрос, давай я тоже волосы покрашу. Батя, правда, не поймет, но ради тебя, Сара, я готов до конца дней своих прослыть петухом. — Сара, да будь ты человеком, после таких слов даже я с ним согласен замутить, — заверил Мстислав, задрав голову. — Бориска, тут ты не прав. Не мутим мы с Сарой, нам нельзя: я — Лев, она — Овен, неблагоприятный союз, совместимости никакой. Нацепив на голову Мстислава шапочку из фольги, дабы краска лучше впиталась, Сара стащила с головы противогаз. — Кстати, про петухов, — напомнил Бориска. — Славик, а ты чего голову красишь постоянно? Мстислав ощупал шапочку из фольги на голове и взглянул на сокомандника, как на идиота: — Потому что я в тренде, Бориска. Я — хипстер. Бориска раскрыл рот, то ли растерявшись, то ли захотев задать еще вопрос. — Все правильно, Славик, — поддержала Сара. — Скоро экзамен на каратиста второго уровня, диаспоры из соседних сел приедут, надо выглядеть хорошо. И вообще, давай с волосней твоей побыстрее разберемся, нас Конохомаров-сенсей ждет уже час, это хорошо, что мы его возле пивнушки оставили, он хоть не будет нервничать.

* * *

Малоконоховский Дом Культуры В стареньком зале на тридцать человек царила своя атмосфера. Пока первоклассники под командованием Игоря Ируки снимали со стен и штор декорации, висевшие с Нового года, под командованием ответственной за культуру в Малом Коноховске Надькой проходила генеральная репетиция торжественной части экзамена на каратиста второго уровня. — Так, значит, собираем всех у сельсовета, по кругу, председателей усадим на стульчики, остальные пусть стоят, Никиту не сажать рядом с Гариком, а то сорвут торжество, Прохора садить недалеко от участкового, а то снова попрет стулья, Майю — подальше от Евкакия, Евкакий — встанешь подальше от Олега, рядом с Иосифом, а возле Никиты поставьте Хаврошу, она на него хорошо влияет, — скороговорила Надька. — Так и запиши. Шизанутая закивала, записав распоряжение в виде хаотичной схемы. Надька поправила платье на груди и уселась на сидение в первом ряду. — Сначала по плану речь Никиты, — напомнила она. — Потом — народные танцы в исполнении детей, потом песня. Так? — Так, — кивнула Шизанутая. — Дети уже отрабатывают ковырялочку с Мордатым. Словно в подтверждении ее слов с улицы донесся гневный вопль: — Шо вам, блядь, непонятно, уебища недовыебанные?! Шаг правой вперед, присесть, как на горшок, колени в сторону, пятка вперед и калинка, ёб ее мать, малинка! Надька кивнула, не став прерывать хореографию. — А где певцы? — спохватилась она. Савелий, услышав вопрос, быстро нацепил на сына толстую золотую цепь, поправил воротник и замахал рукой. — Готов! Готов! — кричал Савелий, подтолкнув сонного сына к сцене. — Давай, Илюшка! Илюшка вышел на сцену вместе с сокомандниками: смуглой, как мулатка, Чоткой, одетой в широкие штаны, рэперскую кепку и футболку с матерным словом по-английски, и Шмаровозом, увешанным золотыми цепями и мамиными кольцами. — А чего выглядят, как богатые цыгане? — поинтересовался Олег Учиха, когда Савелий уселся в кресло между ним и Евкакием. — Мы не цыгане, Олег-сенсей, — крикнул со сцены Шмаровоз. — Мы R&B коллектив «Twenty One Karatist». Евкакий аж самокрутку выронил. Олег вытаращил глаза. — Хто-хто? — Короче говоря, Чоткая заснула в солярии, и мы… — ДЕТИ, ПОЙТЕ! — гаркнула Надька. — Давай, Илюшка, как репетировали, — восторженно закивал Савелий. Чоткая нажала кнопочку на стареньком магнитофоне и, под звуки странной музыки, Илюшка потянулся к микрофону от караоке. — I`m a boss as bitch, bitch, bitch… — Что происходит? — … bitch, bitch, bitch… — СТОП! — рявкнула Надька. Евкакий и Олег зарядили сидящему между ними Савелию подзатыльники. — Ты чему ребенка научил? — возмутился Евкакий. — Рожа ты американская, это ж матюки. — Я подумал, что ребята захотят исполнять что-то современное и… — Савелий, развод на тебя пагубно влияет. Олег встал с кресла и запрыгнул на сцену. — Так, видно, что без сенсея нихера тут не порешается, — заметил он. — Так, ВИА Гра, пошли со мной. — Мы R&B коллектив «Twenty One Karatist»! — заверещал Шмаровоз. — То, что одна в солярий поперлась и в нем заснула, другой клипсы мамкины нацепил, а третий — наполовину американец, еще не значит, что вы R&B коллектив. Шо за слово вообще такое? R&B… ох уж эта молодежь, вот, помню, в мое время ничего, кроме «Бутырки» не слушали, и это было модно, как сейчас помню, было нас в отряде четверо… Час спустя — Я не буду это петь, — уперся Илья Яманака. — Куда ты денешься, — вытолкав солиста на сцену, заверил Олег. — Жги, Илюха. — Олег, если это снова тюремные песни твоего сочинения — изувечу, — предостерегла Надька, прищурившись. Олег обиженно отвернулся. — Нет, Наденька, это не мои песни, хотя Евкакию они очень нравятся. Маэстро, музыку! Чоткая вставила кассету и нажала на кнопочку. Илья с остервенением схватил микрофон и, откашлявшись, пробасил: — Отчего так в России березы шумят… Евкакий утер рукавом выступившие слезы. — Отчего белоствольные все понимают… — Стоп! — снова оборвала Надька. — Какие березы? Каким боком березы к экзамену? — Ты не понимаешь, Надя, всей сути, — горько вздохнул Евкакий. — Это песня о жизни, дружбе и смерти. Ты просто не знаешь предыстории о моем сослуживце Олеге, которого прижало березой. Было нас в отряде четверо: я, Рита, медсестра наша, председатель Михаил и Олег, мой сослуживец, которого придавило березой… Еще час спустя — … лес весь в кровищи, я весь в кровищи, ножик не могу вытащить из Олега. Олег орет, Рита орет, председатель орет, я ору, да как дерну ножик, он как выскочит, в меня фонтан крови ебашит! Олег синеет уже, все, думаю, помирает. И я как взял ножик, как пырнул березу в самый ствол, с нее сок березовый как потек, а я давай ее кромсать, как она Олега! Если б Рита меня палкой по голове не двинула, я бы не знаю, что с этой березой сделал… — Евкакий Емельянович, — тоненько позвал Шмаровоз. — Так, как песня? Евкакий моргнул. — Песня? Заебись песня. Идите, дети, репетируйте. Дети удалились со сцены едва ли не бегом, забрав с собой магнитофон, а Олег, толкнув спящего Савелия, повернулся к Надьке. — Надя, надо бы детей в костюмы березы переодеть, а Илюшку — в военную форму. И глаз ему один под беретом спрятать. Надька одарила сослуживцев возмущенным взглядом. — А вы вообще какого ляда сюда пришли? Евкакий и Олег переглянулись. — Нет нам места в родном ДК, Олег, — скорбно сказал Евкакий-сенсей, поднявшись на ноги. — Пойдем, у Никиты над душой постоим. И обиженно удалились в сельсовет. А с улицы тем временем донеслось: — Это что, кривоногий ты дебил, за полька-дристушка?! Ты, еблан мелкий, музыку слушаешь или нет? Калинка — выпад, блядь — малинка — пятку вперед! — Мордатый-сенсей… можно в туалет? — пискнул перепуганный ребятенок, который захотел по малой нужде сразу же после воплей безумного деда. — Обоссы себе ебало! НА ИСХОДНУЮ! Помню времена, когда я лучше всех в селе танцевал «калинку-малинку», это Сергей Хаширама, пидорас злобный, отменил хореографию в системе школьного образования, чтоб такие рукожопые и ногожопые танцюристы позорили Малый Коноховск перед гостями!

* * *

Сарочка расхаживала по кухне и, жуя пельмень, читала на ходу «Устав Каратиста», готовясь к скорому экзамену. Мать ее, Светлана, млела у старенького телевизора, смотря свою любимую передачу «Давай поженимся». — Одно хорошо, Ира тоже без мужика, — злорадствовала Света, запивая пельмешки красным винишком. Конечно, будь у Светы Харуно хоть немного здравого смысла, она бы в два счета раскусила своего «жениха» Семена: и то, что никакой он ни космонавт-пограничник, и то, что жениться на ней он не собирается, и то, что вряд ли когда-нибудь вернется, и то, что связать судьбу с Роком Леонидом — этой бровастой секс-машиной с баяном, не так уж и плохо. Но Леня был послан глубоко во френдзону, как и остальная часть неженатого мужского населения Малого Коноховска, а Светлана упорно ждала своего мстительного Ромео, каждый день протирая его фотографию в рамочке. И, кажется, дождалась. Семен Учиха ступил на крыльцо и тяжело вздохнул, поправив рюкзак за спиной. Нет, если бы не милиция, гнавшая его по всему Титькино за хулиганство и драку в заброшенном цеху, он бы и не подумал вернуться домой, однако незаурядный мозг Сени всерьез думал, что мордобой в цеху и похищение старого свитка — настолько серьезные преступления, что вся милиция области будет искать его по всей стране, что побоялся возвращаться в Задрищенск. Судьба вернула его в родное село, и Семен, взглянув в окно, увидел, как его дама сердца гладит кота и пьет вино, а дочка-подросток читает толстенную книгу, жуя пельмени. Однако, вместо отцовских слез, Сеня выдавил из себя лишь злобный матюк, вспомнив, как месяц назад ушлая Сарочка выиграла у него в преферанс новенький айфон. Вспомнив этот неприятный эпизод первой встречи с дочерью, Сеня обиделся и даже решил добровольно сдаться полиции, но его внутренний каратист настоятельно рекомендовал не отступать. Поэтому рука мстителя дернулась к двери. Но Сеня не был бы Сеней, если бы решил не просто тихонечко войти в дом и сказать: «Дорогая, я вернулся», а сделать это с размахом, пафосом и понтами. Поэтому, недолго думая, Семен Учиха нашарил в рюкзаке травматический пистолет и, с ноги выбив дверь, четырежды выстрелил в потолок. — Батя в здании! — гаркнул Семен, прострелив дырки в беленом потолке и запачкав пол обсыпавшейся штукатуркой. — Спасайте задницы! Света в ужасе завизжала и рухнула на пол, закрыв голову. Сара подавилась пельменем и, закашлявшись, тоже упала, треснувшись головой об ножку стула. Из соседнего дома, из учиховской виллы, тут же выбежал вооруженный топором Мордатый, одетый в одни трусы, с явной целью спасти любимую внучку от нападавшего, а Иван Учиха, высунувшись в окно и узнав брата в свете фонаря, заорал на все село: — Ты что, долбоеб что ли? — САРА, Я БЕГУ! — послышался с другого конца улицы вопль Бориски. Света, дрожа от страха, осторожно выглянула из-за дивана. Синеющая Сара, подавившаяся пельменем, издала страшный хрип. Семен виновато опустил пистолет. — Ну… это… — протянул он, смутившись. — Я вернулся.