stars

arctic monkeys — i wanna be yours

Джагхед сидел в Pop’s и писал новую главу своего романа. он хотел написать целый мир за один год, писал буквально все и везде. но основой была система соулмэйтов, которую он одновременно любил и ненавидел. мысли пропали, как только Джаг посмотрел на появившуюся неделю назад звездочку. она все еще припекала, но с тем адским пламенем, которым она горела, подобно настоящему раскаленному шару из космоса, только появившись, эта легкая боль сравниться не могла. девятая по счету ошибка. они еще не успели войти в привычку, несмотря на то, что первая появилась на запястье еще в четырнадцать лет. руку обожгло, будто приложили раскаленный металл, и парень буквально отскочил от виновницы этой боли. как всегда это бывает, в подростковом возрасте очень сложно отличить любовь, тем более сложнее отличить соулмэйта. хотя, вроде как, все говорили, что это легко. ты будто взлетаешь, каждый раз видя соулмэйта, мир переворачивается и все такое. только вот это все брехня. Джагхед Джонс Третий доказал это на своей шкуре, получив девять ожогов на своем запястье, мучаясь от боли девять раз, давая себе уже девять раз обещание, что ‘это в последний раз. нахуй-нахуй-нахуй. буду асексуалом, уйду в монахи. нет чувств-соулмэйта-пары, нет проблем’, но восемь раз он уже нарушил это обещание и поплатился жгущей болью на запястье. он был писатель, отчасти романтик, и система соулмэйтов была бы действительно романтичной и безумно нравилась ему, если бы не факт того, что если Джагхед поцелует кого-то не того, то в тот же момент погибнет, потому что десятый ожог сожжет его изнутри. любовь (или иллюзия любви, кто знает?) убьет его в ту же секунду, когда он проявит ее, и это ли не самая романтичная смерть для писателя, не успевшего закончить свой роман? да. да, пожалуй. но умирать отчего-то совершенно не хотелось, поэтому Джагхед дал себе слово, что до конца жизни никого не поцелует. ну или хотя бы до того момента, пока не закончит свой роман. вот только в его планы не входила Элизабет Купер, чьи волосы цвета пшеницы и светлые глаза пленили юного писателя. он наблюдал за ней издалека, боясь подойти ближе. наблюдал, когда она громко слишком смеялась над очередной глупой шуткой придурка Арчи, наблюдал, когда она обсуждала что-то с очаровашкой Вероникой, наблюдал, когда она пила свой ванильный коктейль в Pop’s, разговаривая с друзьями, и светилась-светилась-светилась. она была такая живая, что почти-мертвому Джонсу это было слишком чужим и непривычным. но это не отменяло его влечения к этой чистой девушке. чистой во всех смыслах, потому что, в отличие от Джага, на ее руке не было ни одной звезды (он заметил это совершенно случайно, честно!), и стоило ему представить, что Бетти никто никогда не касался, в груди все сжималось, отчего зубы сами стискивались, и приходилось представлять нечто вроде теста по английскому, чтобы не сорваться и не начать с ней разговор. в какой-то момент концентрация Бетти в его голове и жизни стала настолько сильной, что будь это кислота, то точно сожгла бы что-нибудь. и самым пугающим было то, что это вошло в привычку. стало привычным просыпаться с мыслью о желании почувствовать мягкость этих светлых волос, идти в школу с мыслью о том, сколько эпитетов можно подобрать к цвету ее глаз, сидеть на уроках, думая о том, что ‘черт, Бетс, если ты не перестанешь так сексуально обхватывать карандаш губами, то я в буквальном смысле скопычусь’. и в одну из бесконечных бессонных ночей Джагхед поймал себя на мысли, что даже если и умрет после поцелуя с этой девушкой, то умрет точно счастливым, потому что она-так-его-интересовала-о-боже. а в другую ночь он серьезно начал задумываться о том, что не просто интересуется ей, а маниакально влюблен в этот образ, поселившийся в его голове. как-то раз Бетти пришла в Pop’s одна, и это был чертов шанс быть не так далеко, поэтому стоило блондинке приземлиться за столик, Джагхед сел напротив, обнажая зубы. — Джагхед Джонс Третий. а тебя как зовут? — и это, черт возьми было так не похоже на него, потому что обычно он весь угрюмый и я-ненавижу-весь-мир-отвалите-от-меня. — Бетти Купер, — Элизабет улыбнулась в ответ, а Джаг подавил в себе это ‘я знаю, конечно же, знаю’, — ты тут часто сидишь, я замечала, — и Джаг реально поперхнулся воздухом. громко закашлялся, пугая блондинку, но черт возьми, она его замечала. замечала не раз. — не думал, что мою персону можно заметить, особенно когда вокруг тебя целая куча друзей. — ты всегда один, поэтому и бросаешься в глаза. это твоя главная ошибка, Джагги, — голова закружилась, и воздух резко закончился, потому что это звучало так раняще и до чертиков приятно, что от контраста можно буквально задохнуться. и после у них было еще множество разговоров. разговоров о звездах на небе и на руках (как оказалось, родители запрещали Элизабет общаться с парнями, потому что твоя-сестра-умерла-от-этих-чертовых-звезд-выкинь-их-из-головы), о том, какие бургеры вкуснее (те, что она пару раз приносила ему, были идеальны), почему футболистов все так любят и какие статьи для ‘Blue&Gold’ можно написать. Джагхед, ставший Джагги, не успел заметить, когда постоянно стал красть Купер у ее друзей, чтобы поговорить. он не понял, когда вечера перестали быть одинокими, а бургеры в Pop’s отчего-то стали в разы вкуснее. он глазом моргнуть не успел, как вдруг влюбился в малышку Бетс максимально сильно, начав желать попробовать ее губы на вкус все больше и больше (и получить последний ожог, конечно же). — мне кажется, что Арчи делает успехи в музыке, — она отпивает свой коктейль, и Джонс задерживает взгляд на ее губах, обхватывающих трубочку. — по крайней мере сейчас его тексты гораздо лучше, чем те, что он показывал в самом начале, — Джагхед замер, не отводя глаз с губ Бетти, желая наконец заткнуть ее от разговоров о придурке Арчи из команды по футболу, вдруг решившем заняться музыкой. все, что угодно, лишь бы не этот рыжий. — Джагги?.. — Купер взглотнула, когда поняла, что Джаг слишком долго и внимательно на нее смотрит. и это, черт возьми, сорвало крышу, потому что дьявол-какая-она-невинная. именно из-за улетевшего разума он вдруг подрывается и выходит на воздух, потому что в забегаловке стало слишком жарко отчего-то. и Бетти, конечно же, побежала за ним, потому что он друг и с ним творится что-то безумно странное. дождь лил стеной, что было на руку — остудит разум и пыл. вот только плюса к здоровью не даст, тем более для Бетс, поэтому Джонс схватил ее за руку и повел до дома. та немного упиралась, не понимая, что вообще происходит, почему Джагхед такой странный и зачем они идут куда-то под дождем. — Джагхед, стой! — и не остановиться он не мог, потому что он ее раб. раб этого взгляда. — я ничего не понимаю. ты сегодня странный. то замираешь на месте, то бежишь непонятно куда. я запуталась, Джагги. — она была такая красивая под этим дождем. вода проникала в каждую клеточку, одежда и волосы липли к телу, глаза блестели. за этот взгляд Джагхед был готов заплатить сколько угодно денег, потому что прямо сейчас она смотрела на него, как бы говоря я-вырву-свое-сердце-и-подарю-его-тебе (он на нее так смотрел всегда и везде, будто это было забито в его программном коде). и это так срывало крышу, что он позабыл о звездах на небе, что наверняка не сошлись, и на запястье, коснувшись ее губ своими. мир, казалось, сошел с ума. будто бы наступил конец света. хотя Джаг ожидал несколько другого. он ожидал адской агонии, своих криков, но не грозы и воды, проникающей всюду. он на секунду отстранился, чтобы убедиться, что все еще жив, и лишний раз посмотреть в глаза Бетти. и снова не устоял, перед ней, целуя снова и снова, будто это, черт возьми, единственное, что он может делать. а после громко засмеялся, прижимая Купер к себе. он наконец-то не обжегся.