Ведьма Принстона

Каждому усопшему в дорогу принято говорить, что он не будет забыт, как не будет забыт вечный Рим в эпоху его величайшего рассвета. Сколько умных мыслей в латинских рамках приходилось на размышление о смерти и ее предназначении, столько Кристоферу представлялось и трактовок этого странного свойства организма животного. В одном богословы и антики сходились – человек усопший, если смотреть на него с позиций души, не только не мертв, но даже более жив, чем многие пропащие. Он звучит в устах и мыслях всех, кто помнит его, и его жизнь соразмерна силе его деяний. Неизвестно точно, послушался ли Ректор совета городского лекаря или же просто сыграли роль неудобные обстоятельства: в университетских стенах не обнаружилось в достаточном запасе ни соли, ни кубов льда – и потому прощание с Браумом было сыграно в тот же вечер, пока его бренные останки не успели еще окончательно запреть. В сжатые сроки черные слуги соорудили на отшибе близ церковной постройки глубокую земную купель, обложив ее дно для верности сухими травами и древом. В назначенный час всех питомцев Принстона собрали вокруг импровизированного погребального костра и заставили снять головные уборы. В честь прощания прозвенела массивная рында на башне, заменяющая христианский колокол, и Ректор сказал впопыхах речь, пока слуги продолжали в спешке обливать капище маслами, забрасывать сланцем и прочими горючими веществами, что нашлись в лабораториях и складах. И хоть все происходящее определенно смущало богобоязненных студентов, верность метода была всеми принята на веру. Прощание выдалось коротким, ибо говорить о покойнике было особенно нечего, да и подготовиться, опросив однокашников Браума, вовсе не оказалось времени. Ограничились описанием его щедрости и жизнелюбия, ибо они и правда имели место и всем хорошо были известны. Промолчав и перекрестившись, костер запалили, и Натаниэль Браум задорно запылал. Студенты принялись расходиться, а негр Касс засуетился вокруг костра, раздувая его и наготавливая новые ветки. Кристофер простоял у костра, греясь, не более прочих, и тоже засобирался в общую залу, где с траурным задором планировалось раздать имущество Браума народу. Будучи молодым и не боящимся смерти, Натаниэль и не думал о составлении завещания, потому все, что не было ценно его семье, Ректор справедливо решил поделить меж студентов, тем самым сохранив добрую память. Кому-то досталась книга с поэзией Сенеки, кому-то свежие сапоги. Наименее удачливым – исписанные блокноты и конспекты, а то и вовсе орех или гусиное перо. Подарки от покойника раздавались в порядке живую очереди, сначала – ценные, потом – памятные, и уже после, на лестнице, ведущей к кельям, открывали для себя истинных хозяев. Студенты, жадно зыркая, меняли вещи с доплатой и без, трясли со своих товарищей старые долги и в итоге все добро осело в руках двух-трех наиболее ушлых юристов и богословов. Кристоферу во всей этой вакханалии изначально не досталось ничего, кроме грязного истончившегося шаперона, но потом Ректор дал ему еще и семь шиллингов – очень хорошие деньги, изъятые из вещей Браума. Остальные деньги, а их было предостаточно, Ректор забрал себе, объяснив это интересами университета. В условленный час всех попросили расходиться по кельям, согласно порядку. Но кутеж продолжался и в них. С молчаливого согласия Ректора и его свиты воспитателей, на втором этаже длинного корпуса пили припасенные загодя вина и крепкие настойки. Естественно, за упокой Натаниэля Браума. Кристофер, однако, не стал принимать участие в мрачном празднестве. Отмахнувшись от однокашников, желающих послушать страшную историю, он направился в свой угол, и заперся там, потушив свечу. Келья погрузилась в таинственный полумрак, и только всполохи далекого огня от костра все еще плясали на белой стене. Он честно старался уснуть, утонув лицом в затвердевшей от времени перине, чтобы наступил новый день и выглянуло солнце, но стоило закрыть глаза – и тут же возникали фантомы. Никак было невозможно уснуть, даже если хотелось сверх меры, в этом страшном калейдоскопе. Лица лекаря и судьи, распотрошенное тело ведьмы, бесконечно живое и спокойное, кровь в факельном алом всплеске. Все было как на ладони и приходилось открывать глаза, чтобы ни в коем случае не погрузиться окончательно в страх и звериный вой. Кристофер принялся читать молитву, отгоняя дурные мысли и образы, и прочел сначала зов Деве Марии, потом Ангелу Святому. Он повторил заученные слова много раз, наложив на себя обет нескончаемой мольбы, но фантомы оставались живы. Ни Бог, ни апостолы, ни хранители душ человеческих не отзывались на его мысленные крики о помощи, а значит – некуда было ему податься. Решение было совсем рядом, но Кристофер до последнего надеялся, что вот-вот потеряет сознание от усталости, и не совершит глупости. Когда даже пьяные выкрики за тонкой стеной утихли, то не оставалось иного выбора, и Кристофер, скрипя сердце, принялся собираться. Он обмотал голову дарованным ему шапероном, черным и оттого отлично скрывающим его во тьме. Накрепко завязав тесемки плаща на шее, он прикрыл их для верности еще и широким темным платком, закрывая яркие всполохи университетских гербов. Отворив дверь без скрипа, Кристофер в тишине, из которой слышался вой ветра в перекрытиях и шевеление мышей, вышел в коридор и осторожно преодолел лестницу до залы. Обычно здесь дежурил кто-нибудь из воспитателей, по определению спавший, но сегодня не оказалось и того. Удовлетворенный всеобщим безразличием, Кристофер преодолел залу наискось, и оказался перед массивной дверью в университетский манеж – крытое круглое помещение, завешенное гобеленами, где богатые студенты могли поупражняться в фехтовании, если на то была их воля. Здесь же хранилось богатство колледжа – утаенные в каменных нишах серебряные сервизы. Чистка сервиза была извечной карой, в то время как использовали его по назначению только в особо важные дни. После использования, Ректор лично пересчитывал двузубые вилки, и стоило определить пропажу – в кельях переворачивали кровати. На двери в манеж висел трехфунтовый резной замок с ганзейскими печатями – верный сторож богатства. Однако, студенты давно уже знали, что замок – лишь фикция, и убережет разве что от глупейшего на свете вора. Прихватив пальцами головку гвоздя, удерживающего дверную проушину, Кристофер с легкостью вытянул его, и конструкция замка повисла на двери, позволив открыть ее без каких-либо проблем. Проникнув в манеж, что было строгим нарушением буквы устава, Кристофер, не обратив внимания на строгий взор Короля Георга, взирающего на него из золоченой рамы, прошел к гобелену с Блаженным Августином, и одернул его. За гобеленом прятался помутневший от времени ружейный шкаф с учебными рапирами. Что же, резонно думалось Кристоферу, хоть то и не совсем желаемое, но лучше иметь малое, чем оказаться совсем с пустыми руками. Учебная рапира была чуть легче, а на месте острия у нее прикован шарообразный набалдашник. Невелика область его применения в данных условиях – хотя, вполне можно было бы выбить им кому-нибудь глаз. Приладив ее в тесемку на поясе (в студенческом обществе – негласный символ причастности к ночной жизни), Кристофер покинул манеж тем же путем, вернув на место замок. Хорошим тоном для студента было покидать главный корпус через витражное окно, потому как летом оно почти полностью скрывалось за разрастающейся лозой. Оконная щеколда была выдрана с корнем, и Кристоферу не составило труда влезть в проем, и, свесив ноги, спрыгнуть с той стороны стены. Оставалось лишь проскользнуть, полуприсев, мимо сада и взобраться на высокую выщербленную стену университетской границы, и он тут же станет свободен как ветер. Благо, пока слуги суетились, продолжая странные диковатые танцы вокруг костра, он мог сделать это с истинной наглостью. Перемахнуть стену Принстонского университета – то было истинное наслаждение для каждого его узника. С той стороны даже воздух пах цветением трав, а не пылью фолиантов и аммиачным раствором, и это предавало новых сил даже окончательно истощенному организму. Кристофер приземлился на четвереньки, и, оглядевшись, спешно направился к лесу по давно обозначенной сотнями сапог и ботинок тропке. Над лесом завис, ожидая представления, ровный серп ночного светила, пересекающий созвездие, и все отливало под его взором ртутным блеском. Глупость. Все глупость, уверял себя Кристофер, и трусливо оглядывался. Еще можно вернуться, и плевать, если его поймают на входе с рапирой. С Кассом, главным ночным сторожевым псом злополучного колледжа, он всегда мог договориться. Но, с другой стороны, раз уже он принялся за дело, то стоило довершить его, иначе как потом жить, осознавая свою трусость? Бегом преодолев поле и прошмыгнув меж ободранных стволов деревьев, он не вздумал бы и на секунду сбавить шагу. По ночам лес жил своей праведной жизнью. Ночная живность перемещалась по веткам, и казалось, со страху, что лес смотрит на него множеством злых ликов. Но Луна все также светила под ноги, и Кристофер умело лавировал меж вспученных корней и ям. В скором времени, он приблизился к брошенной лаборатории, а оттуда было рукой подать до города. На ночь городские ворота закрывали, дабы уберечь немногочисленное население от бандитов и забредающих на запах еды зверей. Над воротной аркой постоянно дежурили заспанные солдаты – попадаться им на глаза в такие моменты было чревато, особенно если они пребывали в скверном расположении духа. Бывали случаи, когда они невзначай подстреливали какого-нибудь студента, путая его с лазутчиком. Однако, всегда обходилось лишь царапиной, и студент возвращался домой хоть и в расстроенных чувствах, но вполне живой. Потому студенческое братство, вот уже несколько лет терроризирующее Принстон, разработало свод товарищеских предостережений и инструкций, позволяющих проникнуть в город вполне живым. Пройдя от ворот вправо двадцать с небольшим ярдов, прикрываясь от взглядов солдат за камнями и мелким кустарником, студент находил заготовленную для него в стене лазейку – древний трухлявый дренаж, сложенный из досок. В давнее время, когда стена обрывалась в заросший теперь ров, по нему сливались в водную гладь всяческие отходы, но потом необходимость в нем отпала, и дренаж завалили щебнем. Студенты же его откопали, героически, ночами, выгрызая свою дорогу к городским кабакам. Дренаж мог обвалиться в любой момент, от старости и вездесущей сырости, но пока это не произошло, и пользовались им, пожалуй, даже чаще, чем парадным ходом. Кристофер так и поступил в этот день – выйдя из лесу в нужном месте, он тихо подобрался к дренажу, и через него в два счета добрался до шахты высохшего колодца. Взобравшись по выступающим камням, оставленным, надо полагать, с особыми целями (бандиты бандитами, но британцы оставались всегда настороже, готовые к бунтам даже в своих, глубоко верных короне городах), он выбрался как раз за темными стенами Принстонской харчевни. Теперь уж точно нет иного пути, подумал Кристофер с облегчением, и затянув потуже полы плаща, залавировал меж лавочек, и вышел на тихую площадь и быстрым шагом направился к лечебнице. Закон Британской империи запрещал закрывать двери врачевателей даже по ночам, дабы любой мог получить помощь. Это выливалось в ряд неприятных казусов, например, в кражи и похищения. Но церковные законы, а именно церковь ведала лечебными домами, не так-то просто переписать, и даже восставший из пепла Лютер не смог бы ускорить процесс. Кристофер с сомнением поднялся по лестнице к приоткрытой двери, и не обнаружил там никакого движения, хотя точно знал, что в зале обязана ждать постояльцев хотя бы одна монахиня. Не было же ни души, будто той ночью и не случилjсь злодеяния. Несколько поразившись глупости церковников, Кристофер вошел в лечебницу и направился к лестнице в подвал, крепко держа рукоятку учебной рапиры, отдающую пальцам холод. Происходящие здесь события, убийство Браума и мертвая тишина дома врачевания, заставили его превратиться в слух. Подойдя к лестнице, он высвободил оружие и направил его в освященный, как и прежде, зев лестницы. Ступая с осторожностью, Кристофер побрел вниз, ощущая, как беспокойство уступает место азартной тревоге. Закрученная винтом лестница скрывала от взора обширные пространства, и в любой момент он чувствовал, что вот-вот за оборотом камня его может ожидать ствол мушкета. Или, чем черт не шутит, разозленная выпотрошенная ведьма. Отпугивая морок, Кристофер дернул головой и ускорил шаг, дабы поскорее встретиться со своим страхом. Когда же лестница окончилась знакомой дверью, он глубоко вздохнул, и отворил ее. В этот момент Кристофер будто бы собрал последние силы, чтобы побороть себя и сделать важный шаг в холодную, и сделался на удивление смел. Дверь отворилась, и Кристофер быстро перешел порог, оглядываясь по сторонам, держа наготове рапиру. Ее начищенный металл вспыхнул светом одинокого фонаря, светившего с медицинского столика. Ведьма оставалась ровно там, где ей и полагалось – лежала на столе, прикрытая по шею белым покрывалом, расхристанная, как препарированный жук, насаженный на булавку. В отличие от Браума, ее не спешили предать погребальным условностям. Пролежав уже почти двое суток, тело все более поражало живостью тканей. Будто бы даже личинки сторонились ее его и не брались поселиться в нутре. Это лишний раз доказывало и без того очевидное – здесь не обошлось без отторжения телом ведьмы самих законов мироустройства и природы. Кристофер сделал над собой усилие и опустил учебную рапиру, сделавшись будто бы окончательно беззащитным, и шагнул ближе к медицинскому столу, внимательно изучая разложенные по нему предметы. Кроме зеркально начищенных хирургических ланцетов и пары изогнутых корнцангов, уложенных на насквозь пропитанную можжевеловой настойкой марлю, его взгляд остановился и на прочих страннейших вещах, которым не было место в христианской лечебнице. Большинство из этих предметов, склянки с жутковатыми мутными растворами, посеребренные ложечки и рамки, оставались для Кристофера неизвестными предметами полумагического ритуала, ровно как и обернутый в кожу альбом с заложенным в него гусиным перышком. Такие инструменты более всего подходили странствующим атеистам-эмпирикам, с вечно обожженными от соляной кислоты руками, но никак не богобоязненным настоящим врачам. К тому же, свеча в зеркально отполированном футляре фонаря была еще совсем новой, не огарком, но аккуратным желтоватым цилиндром длинной с ладонь. Определенно, тут шла кропотливая научная работа, и Кристофер без малейшего сомнения определил, кто проводил эксперименты над телом.       - Немедленно покажитесь, я знаю, что вы тут, - приказал он шепотом, поднимая вновь рапиру и скидывая с головы капюшон, дабы не мешал в горячке боя. Легко принималось на веру, что уже через минуту он может быть мертв, однако, Кристофер готов был драться до последнего, как и полагается британскому джентльмену. Хотя технически, он не являлся джентльменом и в нем не текло и капли аристократической крови, но подданство и молодой задор обязывали его оставаться перед лицом опасности непоколебимым. Внутри себя Кристофер уже начал непримиримую борьбу, подавляя желание бросить все и сбежать прочь, когда страх подкатился к горлу. Из темноты угла медленно вышел герметик Джим Клайд, облаченный в кожаный дорожный плащ, увитый ремнями бандольеров. В одной руке он сжимал древко массивной ножовки, а другую поднес к лицу, приложив указательный палец к губам. Его лицо, в противовес гримасе Кристофера, выражало лишь спокойное разочарование.       - Хорошо, что вы пришли, - без доли интереса сказал алхимик, не обращая внимания на боевую стойку Кристофера – Я заплатил в казну госпиталя три шиллинга, чтобы они позволили провести ряд экспериментов. Если собираетесь участвовать, то половина с вас.       - Еще чего, - фыркнул Кристофер, убирая холодное оружие. Провожая рапиру взглядом, Джим Клайд ухмыльнулся, и стало понятно, что он определил ее неопасность сразу же, как Кристофер вошел в холодную. Должно быть, он не набросился на него сразу лишь потому, что ему не нужна была лишняя суета – Я здесь не для того, чтобы испытывать Бога. Лишь хотел бы тут осмотреться.       - Значит, помогать вы не намерены, - угрюмо произнес алхимик, возвращаясь мимо Кристофера к телу ведьмы – Вам же хуже. Тогда с вас не полтора шиллинга, а в два раза больше. Зритель должен платить.       - Мы не в анатомическом театре, а вы – не хирург.       - То верно, - согласился Клайд, положив на место пилу и раскрыв свой письменный альбом. Из-за его спины Кристофер увидел, как на желтоватой бумаге были филигранно выведены тонкие линии женского тела. Очень многие алхимики, кроме знаний о химии и механике, также имели страсть к срисовыванию всего происходящего вокруг них. Коснувшись руками ведьминого лица, алхимик аккуратно приподнял левое веко и вгляделся в мерцающее в полутьме чистое глазное яблоко. Это дало ему дополнительную пищу для размышлений, и он, задумавшись, проговорил:       - Зрачки сужены. Хрусталик не замутнен. Это тело будто бы не подвержено смерти. Вы зря пришли, юный друг, ваш порыв прекрасен, но вы сейчас скорее подобны мальчику, вычерпывающему море ложкой. Я здесь с самого нашего расставания, и собрал уже все возможные сведения. И делиться с вами соображениями не входит в понятие целесообразности. Хотите узнать что-то, так помогите мне. Наденьте перчатки и подержите этой девочке голову. Я проведу последний опыт Кристофер кивнул и принял из рук алхимика пару крепких кожаных перчаток. Надев их, он обошел стол и встал с другой стороны, аккуратно обхватив голову ведьмы. Герметик занес над черепной коробкой монструозную пилу, приготовившись.       - Не боитесь? – спросил он, подмигнув заговорщицки.       - Нет, - соврал Кристофер – Делайте свое черное дело. Джим Клайд пожал плечами и принялся за дело. Острая ножовка резво принялась скоблить голову ведьмы, разрезая кожу, и цепляясь за кость. Приложив усилие, Клайд лихо налег на инструмент, и лезвие вошло в голову целиком. Кристофер отвернул голову, стараясь не видеть, с каким цинизмом этот человек занимался своим делом, и когда послышался хруст, и верх черепа отделился от прочих частей, оставалось лишь придержать его, чтобы он не упал на пол.       - Ха, я ожидал этого. Теперь уж точно можно сказать, что ничто не ясно. Клайд схватил со столика фонарь и продемонстрировал Кристоферу чистейшую внутреннюю полость головы.       - Как и предполагалось, сие тело нельзя назвать трупом в юридическом смысле, потому как оно и не было никогда живо в нашем всеобщем понимании. Оно существовало совершенно вне всяких логических парадигм и было живо безо всяких причин и признаков. Оно словно легендарный пражский Голем, только не из глины, а из некоего подобия человеческой плоти. Или, быть может, это продолжение идей Арнольда де Вилланове и Парацельса. Хотя, конечно, нет признаков, на то напрямую указывающих. Отойдя от столика, алхимик извлек из кармана курительную трубку – Кристофер с ужасом определил, что ранее она принадлежала Натаниэлю Брауму. Следовательно, она была найдена здесь после его убийства. Джим Клайд бесстрастно набил ее табаком и, запалив от свечи тонкую лучину, пустил в потолок густую дымку.       - Я провел ряд экспериментов, - пояснил он Кристоферу – вложил в тело девушки безоар, киноварь и цинковый порошок. При долгом нахождении на тканях, они оставляют характерные следы. Однако, ничего не произошло. Это тело не подвержено тлению, не боится ожогов. Более того, оно вполне спокойно принимает в себя воду, а вода, как известно, не пристает к ведьмам. Из чего мы делаем вывод, что наблюдаем своими очами настоящее чудо. Вы видели, что эта девица была жива?       - Да. Я лично видел ее живой и мертвой.       - Как она вела себя перед казнью? Кристофер замялся. Очень трудно описать признаки жизни, если смотреть на нее с таких ошеломляющих позиций.       - Она… Просто была жива. Она стояла, дышала, но была будто бы в полусне. Как и многие, кого возводят на эшафот.       - Не у многих повешенных наблюдаются такие особенности. Надо бы отправить ее в Лондон. Первым же кораблем. Быть может, это новая веха в науках. Погрузившись в свои мечты, алхимик флегматично возвел взгляд вверх, и запыхтел трубкой. Про Кристофера он, должно быть, забыл.       - А как же Браум? Что случилось с ним? – спросил Кристофер. Джим Клайд посмотрел на него с недоумением:       - А это принципиально важно?       - Представьте себе. Обстоятельства его смерти не кажутся вам таинственными и требующими ответов?       - Если честно – не сильно, - признался Клайд – Но я был послан сюда в том числе и за тем, чтобы разрешить эту трагедию. Но ухватиться тут решительно не за что. Наверху не слышали крика или хлопка двери. Все осталось на своих местах. Я склонен предположить, что ваш сокурсник просто взорвался изнутри.       - И при этом потерял одну ногу, - напомнил Кристофер. Это привело алхимика в состояние сиюминутной растерянности.       - Хм. Ведь верно. Быть может, ее просто плохо искали. Так или иначе, я планирую подождать несколько дней. Если к тому моменту не произойдет еще одного инцидента с похожими признаками – данный случай вполне можно вписать в разряд странных и неописуемых. К примеру, на последнее проклятье ведьмы. Кристофер не мог поверить всему, что слышал здесь. Герметик Джим Клайд оправдал даже самые смелые предположения – он был совершенно не от сего мира. Циничный, мимолетный, вечно скучающий и распределяющий свои интересы по одному ему понятным принципам, он оказался совершенно инертен к событию. Вчера днем он показался Кристоферу восторженным чудаковатым еретиком, но теперь запал его интереса к странным делам Принстона прошел, и он явил себя недалеким и черствым. Если все алхимики были именно такими, неприятными в общении и эксцентричными, то неудивительно, что общество нарекло их ремесло уделом сумасшедших.       - То есть, вам совершенно не жалко Браума? – спросил Кристофер, ожидая, что это будет последняя его попытка обнаружить в Клайде хоть что-то человеческое.       - Юный друг, вы ошиблись адресом. Я не Святая Екатерина и не подающий на паперти, и никогда ими не был. Пока не будет особого распоряжения, я все еще остаюсь ученым и отчитываюсь напрямую в Кембридж. Я не изучаю этику, мне куда интереснее прочие науки, и потому к жертве я не испытываю сострадательных чувств. Однако, общая картина происходящего меня определенно завлекает. И я с нетерпением жду следующего убийства. Вы, надеюсь, тоже? Кристофер не стал отвечать. Кивнув герметику на прощание, он отправился к выходу. Ему предстоял неблизкий путь.