l'amore esiste

- Чёрный? Она потеряется в чёрном. Он отметает очередной вариант почти доведённой до каления Евы в корзину. Ночь, гостиная почти пуста, угли пульсируют красным, в противовес неестественному свету монитора. Ева, чьи ноги перекрестом лежат на коленях Виктора, шипя подрывается. - Раз такой умный, делай всё сам. Она похожа на дьявола, как кажется Виктору: взбалмошная, с пылающими глазами, своей идеальной укладкой и скрещенными на груди руками, которые, как минимум, можно расценить за претензию. Виктор смеётся. - Тебе снова семь лет? Именно так она вытягивала из мальчиков конфеты, из родителей – деньги (а позже и не только из родителей). Будучи всю свою жизнь отличным манипулятором, Ева сумела остаться человеком, запечатав того предварительно глубоко на поверхности, так, что однажды именно Виктор стал первым, сказавшим ей «нет». - Нет, - Ева скалится. Он снова смеётся, разминает шею, щёлкает суставами пальцев, что дико её раздражает. - Слушай, давай попробуем прийти к одному решению, хорошо? Я всего лишь прошу тебя обойтись без этих крайностей. Чёрное, белое… - Ох, Минор, лучше замолчи, - снова падает на место и вырывает из его рук компьютер, - ненавижу, когда ты начинаешь умничать, особенно, с этим лицом молодого да Винчи. - Ты всё-таки веришь в мой гений? Ловит ещё один взгляд-молнию. - У меня есть несколько вуалей: крем и алюминий. Никаких крайностей, как ты и сказал, - не отрывая глаз от монитора, - будет примерно так, - пальцем на картинку, - только слишком легко. Не боишься заморозить девчонку? Ему действительно нравится эта нейтральность ткани. В сочетании со слегка карамельной кожей Сатин эта обыденность заиграет совсем в другие игры, найдёт продолжение в камнях, воде, песке, в тени на карточке… - Сойдёт, - скупо. Ева смотрит недоверчиво, чуть скосив глаза, что придаёт ей совершенно неуместную для вспышки черту – обаяние. - Ты нашёл её в лечебнице, но я пока ни разу не увидела её болезни. Она кажется совершенно нормальной, даже с ножом в руке. Он качает головой – сам задавался себе этим вопросом, и продолжает сейчас. - С нею всё в порядке, Ева. Она такая же, как и я. Верно, совершенно такая же, только сильнее, раз осмелилась сделать шаг навстречу своим призракам. Он завидует тому, что видит Сатин. Завидует, что не оглядываясь на гадкий шёпот вокруг она всё ещё любит, всё ещё держит, всё ещё защищает ушедшее в историю. Завидует тому, как искусно она себя убивает. - Не подумай ничего, - неожиданно вклинивается в самоуверенность смущение, - но я не видела тебя таким…заинтересованным с тех пор, как её не стало. В его голове прокладывается маршрут от первого солнечного дня в Глазго до сегодняшней ночи. В его глазах застывает время, как небо с созвездиями-эпизодами, соединёнными одной ледяной ниточкой неспокойного моря за окном. Он слышит биение собственного сердца в ушах. Бум в такт с волнами, с часами на стене и с тяжёлым выдохом Евы. - Ты права, как всегда, - отстранённо, - наверное, я попал в нужное время в нужное место. Ева закрывает крышку гаджета, нагло взъерошивает волосы сонного уже Виктора и перед тем, как подняться по скрипучим ступенькам вверх, произносит: - Я вижу, как ты печёшься о Сатин, но спасая её, не забудь и про себя. Угольки в камине с издёвкой прыснули.

***

У моря своё настроение, свой характер – противный, временами, но интересный. В нескольких десятках метров от заветной цели – маленького каменного островка с остатками земляных комьев – оно просыпается. Разбуженное мотором небольшого катера, как и любое имеющее душу существо оно возмущается, кручинится, отмахивается от резкого звука руками-волнами, больно ударяясь маленьким пальцем о покрытые малахитовой пылью валуны. Как ребёнок, оно покрывается одеялом пены, прячется от небесного потолка с лучиками-паутинками не успевшего нагреться солнца и недовольно выпинывает кораблик за пределы своей колыбели. Виктор наблюдает, как костяшки пальцев вцепившейся в поручень Сатин сливаются с побитым годами корпусом их трясущегося судна, как глаза её неловко светят из орбит прячущимся от остальных страхом, но не отвергают привычную напускную надменность и холодность. - Плавать умеешь? – перекрикивает ветер. Она испуганно смотрит на него и качает головой – загнанный в угол оленёнок с потерявшимися в дикой от напряжения зелени зрачками. - Ну, не переживай. Я умею. Кажется, это мало ей помогает. Они не тратят много времени на поиск места с лучшим светом: остров – пустырь, на котором каждый уголок под мрачным взрывом соли и камня. Одетые в тёплые куртки и свитера, они – Виктор, Ева и Стефан – не испытывают особой зависти укутанной в скудно сверкающую синтетику Сатин, которая здесь кажется чересчур хрупкой, нежной, а после нескольких блестящих штрихов кисточкой на веках и губах – волшебной. - Ты уверена, что не замёрзнешь? – он стягивает со своих плеч куртку и накрывает ею Сатин, которая, впрочем, сдержанно отказывается, неплохо обходясь и несколькими одеялами. - Совершенно. Это вообще интересно – испытать себя. Она начинает испытывать себя спустя несколько минут, избавившись от кокона, сооружённого Евой, и того, где сидела сама годами. Она смотрит по сторонам, прежде чем обратиться к Виктору: - Что мне нужно делать? Он отвечает спокойно, демонстрируя полнейшую уверенность: - Никаких модельных поз и кривляний. Просто будь собой, Сатин. И она очаровывает. Его, в первую очередь, наблюдающего по ту сторону объектива одним глазом. - Пройдись немного, - руководит Ева, запинаясь, порой о Стефана, следящего за светом, - спокойно, смотри вперёд… Виктор мягко просит её замолчать. Тишина уместнее. Камера ловит мурашки на покрытой холодными капельками коже, ветер в длинных тёмных волосах, уложенных мягкими небрежными волнами по спине, спокойную величественную походку и её глаза – горящие, как никогда раньше. Щелчок для взгляда куда-то вдаль, для кокетливо поправляющих локон длинных пальцев (розовых от холода), для хвойных колючек прямо в его глаза… Это красиво. - Перерыв, - строго звучит Ева, как курица наседка подбегая к девушке. Виктор быстро просматривает снимки. Стефан, стоящий рядом, улыбается. - Девочка чертовски хороша. По-отечески осуждающий взгляд – слова слишком резкие, грязные. - Ты читала о водных нимфах, Сатин? – присаживается рядом, улыбаясь, как ребёнок. - Наверное, я тогда была слишком маленькой, чтобы считать это нужным, - пожимает стеклянными плечами, - но да. - Стань одной из них. Он видит в ней эту воду и магию. Сатин смотрит на него с непониманием, а через несколько минут заходит босиком в лёд Северного моря. Неловко, поначалу, вздрогнув от первого прикосновения – не умеет море быть нежным по осени – но смеет после, меняется в лице и, кажется, не замечает ничего вокруг. - Она же заболеет! – кричит Ева, трясёт Виктора за руку, но тот уже заскакивает в катер и чуть отдаляется от берега. Всё ради одного кадра – рождения из пены этой восхитительной волшебницы, которое пробудившиеся волны встречают солёным салютом в воздух. Когда воды сливаются с вуалью платья по восходящей поднимаются, скользят по стройному телу, по покатым, вырезанным из песочного мрамора плечам, обнимая своё творение так крепко, так надёжно, что глаза её наполняются не страхом холода, но силой – непоколебимой, сокрушающей, прекрасной. Красотой безумия своей любви. И даже когда стихают щелчки, она не шелохнется. Как и Виктор, прикованный к этой хрупкой статуе, вросшей в камень. Он вздрагивает, когда Ева быстро направляет их маленькое судно назад, к берегу, так, что чуть не теряет самое важное теперь в его жизни – камеру с доказательствами той самой красоты. Он получает локтем в бок от пронёсшейся мимо красной куртки. - Дурак, Минор. Сатин, наконец, выходит из воды, кусая посиневшие губы. Её быстро усаживают на стул, заворачивают во всё, что только можно, отпаивают горячим чаем. Виктор, не глядя, всучивает камеру Еве, и садится на колени у ног Сатин, упакованных в три слоя клетчатых пледов, настаивая, отдаёт свою куртку, оставшись в тёплом свитере. - Теперь все подумают, что ты – сумасшедшая, - заговорщически, пока остальные вытаскивают из небольшого трюма ещё средства обогрева. Она смотрит мягче, чем обычно, лишь на самую капельку, но ему хватает и этого. - Они не будут первыми. - Будут первыми, кто увидел, насколько ты необыкновенная, Сатин, - не думая ни минуты о той фамильярности, с которой его глаза вклиниваются в её, задыхаясь от восторга, - ты сегодня – мой герой, не меньше. Каково удивление Виктора, когда она позволяет себе эту милую смущённую улыбку – трещину на античной скульптуре, сотканной из серебристого воздуха. Он просит её о последней сцене, когда солнце из точки полудня начинает падать. Здесь закаты живописны по-своему. Нет в них этого сладкого пралине из персиков, украшенных сверху лепестками сирени на подложке из розовой воды, нет, здесь такой модный нынче минимализм выбирает акварель прозрачного жёлтого топаза с рубиновой капелькой солнца посередине. Он – скупой на тепло – бросает затею к самой невидимой линии между небом и водами, оставляя остальное на произвол судьбы и фантазии. Большего Виктору и не нужно. - Опустись сюда. Он находит резкий переход от серого к пурпуру в камнях – единственный живой цветок, доживающий, может, прямо сейчас свои последние мгновения. Он и сам садится рядом с Сатин, поправляет волосы так, как видит нужным, нечаянно дотрагивается до покрывающейся корочкой льда кожи своими горячими от стучащего в висках сердца пальцами, отчего она начинает дрожать (ох уж эти контрасты). Он теперь ищет в чертах её лица ту формулу геометрии, которую видела получасом назад, ту феноменальную изюминку, поставившую его в ступор. Щелчок. - Тебе не говорили, Ева, что баловаться такими игрушками нельзя? – говорит не оборачиваясь, не отвлекаясь, не отрываясь. Ева смеётся. - Думаешь, за четыре года я потеряла хватку? - Думаю, что твоя хватка сейчас разбросана где-то в барах Нью-Йорка. Не пыталась найти? Объявления подать? Сейчас ведь Интернет есть – чудесная штука, знаешь… Сатин напротив смеётся глазами. Ева взрывается, а Стефан скорее спешит подсобить ей. Этот забавный, простоватый на вид молодой мужчина лучше знает, что женщина опаснее всякой бури и шторма. - Заткнись, умник, и работай, - Виктор оборачивается, поддавшись желанию взглянуть на эту горделиво выпрямившуюся орлицу, - у тебя слишком привлекательное лицо и это спасает тебя от последствий. Он знает, на что способна Ева, и принимает вызов. - Ну, и что Вы хотите увидеть, мисс фотограф? – тоном заскучавшего подростка. - Что хочу я? «Просто будь собой» сойдёт? – передразнивая его, откровенно флиртуя в своей привычной манере. – Хотя бы обними девушку, Минор, она вся дрожит. Знала бы Ева, как дрожит он. Ева меняет ракурс, отправляя их в самый центр падающего круга. Робко, как мальчишка, Виктор дотрагивается до девичьих плеч. Сатин склоняет голову так, что очертания её губ, носа, подбородка врезаются в этот прохладный свет, слепят, вызывают трепет. Он смотрит, как мечется на тонкой шее, под кожей, пульс, какой маленькой она оказывается в его горячих ладонях, пробирающихся к запястьям, какой изящной и не похожей ни на что другое. Он заставляет себя прогнать возникшее из морской пыли смущение и нырнуть в её глаза снова – близко и глубоко, оставив позади мысли о кадре, результате и указаниях Евы, на которые изначально было плевать. Он читает витиеватое слово «гордость» на обложке, несколько строчек возмущения, запятая перед «тепло», и далеко-далеко корявыми, угловатыми линиями – «страх». Виктор хочет стереть его, прежде чем цепи их рук, живущие уже своей жизнью, порвутся, но не успевает. Она отходит, спешно поправляет волосы, прикрывает лицо руками. Виктор готов поклясться, что видел слёзы. - Кажется, с водой она работала охотнее, - подтрунивает Стефан, когда Ева торжественно объявляет окончание съёмки и бежит за девушкой. Леденящая злость выливается на тот самый, ни в чём неповинный цветок, который в миг оказывается под его ботинком. Он проводит всю ночь за снимками, лишний раз подтверждая самому себе, что не приснилось, не кофе и не опьяняющий чистый воздух, что действительно видел эту безумную силу в её глазах. Он слышит, как под утро из соседней комнаты доносятся мольбы с именем её призрака.