I still love him...

«К чёрту женщин…» «Я влюбляюсь только в гениев…» «Мой вам совет, не связывайтесь с женщинами. Я связался и до сих пор расхлебываю. Женщины — зло. „Но у меня ещё пока не было той второй любви, которая бывает такой нежной, семейной…“ „Ты голодная? Я приготовил нам ужин.“ „Ты даёшь мне ключ от твоего дома?“ „Я знаю, что в глубине души ты любишь обниматься.“ „Я чувствую себя его фанаткой.“ „Ты мне нравишься.“ „Я люблю тебя.“ „Все наши чувства — это временная страсть.“ „Я ненавижу тебя.“ Наверное, ненависть — это логичное завершение всех отношений. Это конечная точка любых чувств. Ведь, ниже уже не упадёшь, а вверх поднимаются лишь избранные. Уважение и безграничная любовь — пыль, отпущенная в глаза общественности, да чего уж там? В собственные глаза. В этот раз коробки она перетаскивает одна. Медлительно, не спеша, даруя надежду себе и растерянность ему. Они оба не хотят чувствовать ничего, но жизнь заставляет их чувствовать слишком многое. Конец — это всегда больно. Иногда это приятная боль, иногда хочется лезть на стенку, и единственное, что тебе остается выбрать подходящую. Она уезжает к Нюте, мыслями оставаясь здесь. И она точно скажет: „Нет“, Диме, как сегодня утром её бывший парень сказал Лене. Прояснение настигло их слишком поздно, ничто и никто уже не сможет спасти их из этого лабиринта, разве что клубок собственных мыслей, давно ждущих быть распутанными, а не пыльными и затерянными. Она глотает слёзы снова и снова, итак миллион раз подряд, почему-то не становится легче и где же тот рассвет о котором кричат все поэты, где-то чувство легкость, даруемое тебе после расставания с чем-то родным? Абсурд, имеющий с реальность столько же общего, сколько Невский с Голливудом. 13:15 — 15 минут до окончательной развязки, до последней страницы в книге, написанной давно уже болью, а не цветами, да и были ли эти цветы реальностью? Сейчас то, далёкое, кажется их иллюзией, но никак не реальностью. Как легко мы строим выводы за человека, нарекаем ему свой мир, ограничиваем своими рамками. Брюнетка ненавидит его за это, но ирония судьбы ведь не в этом, она сама творит это же, оставляет его, теперь, когда она — это всё, что ему нужно. Только он не скажет этого. — Кать, — она слышит его тихий, чрезмерно тихий, голос. — Помнишь, я заходила сюда и повторяла одну и ту же фразу: „Я никогда… — Не уеду отсюда, — он продолжает за ней, а в голове так много криков о помощи, Титаник страдал меньше, — Не уезжай, я никогда не прогонял тебя, и никогда не сделаю этого, просто ты… — слезы начинают капать из её глаз. — Страсть прошла, да? — Да не делась она никуда! И не денется, оставайся. — он делает шаг, она назад. Этот причудливый танец, похож на танго, прощальное танго. Они умрут на сцене, выстроенной собственными руками. — Да как же ты не понимаешь, что я боюсь быть с тобой, безумно, наверное, так же сильно, как люблю тебя, — Катя отталкивает его, нет, вышвыривает из мыслей, как скомканную бумагу в урну, идеальную бумагу. — Катя, послушай, пожалуйста, да, я совершил огромную ошибку, но ты… — ему тоже не просто, он боится потерять её. — Я боюсь верить тебе, понимаешь, я не могу так больше, — она всхлипывает и снова делает мелкие шажки от него, пока растерзанная душа тянется обратно. — Такого больше не будет, я же ради тебя это все делал, только ради тебя. — И спал с ней тоже ради меня, и… Пожалуйста, ради меня…— она сглатывает ком, застрявший внутри, и не может закончить предложение, это не так просто, а если быть точнее, невозможно. — Что? Я сделаю всё. — он тянется к её мокрой щеке, но рука почему-то замирает на половине пути. — Поцелуй меня… — она закусывает губу, его рука наконец дотягивается до её щёки, девушка нежно приливает к ней и произносит, — в последний раз, — он лишь на секунду медлит, думает может это шутка, ужасная, глупая, но девушка закрывает глаза, а слёзы не перестают течь из её небесных глаз. Как он был глуп. Она же его. Была, есть и будет его. Но реальность отменить нельзя, у них было все, но как он никчёмно все растерял. Их поцелуй выходит слишком нежный, даже приторно солёный, но это не против, это приятно, именно так, как должно быть. Он крепко сжимает её, как будто хочет, чтобы она растворилась в нём. Воспоминания на которых они так долго держались, словно наркоманы на психотропных веществах, блекнут. Для них существует только это неизбежное сейчас. Катя до крови кусает губу, но физическая боль — ничто. Машина сигналит, и этот звук навеки означает потерянную любовь, то, что уже нельзя спасти. — Я должна идти, — Женя игнорирует её просьбу. — Нет. — второй сигнал автомобиля. — Ты обязан, все… Разве ты не этого хотел? — она вдыхает его аромат. — Боже, Катя, — он отодвигает её от себя, крепко держа за плечи, но девушка и не думала уходить, — Оставайся, — он и в правду не был романтиком, не его это, читать серенады, петь о любви, поэтому он просто отпускает её плечо и пристально смотрит в эти глаза пытаясь найти хоть что-то кроме боли, которую он сам и нанёс. Его руки теперь по локоть в крови. Да, и были ли они чисты раньше? — Жень, — звонок в дверь рушит всю атмосферу, она отворачивается и, вытирая мокрые от слез глаза, достаёт из заднего кармана джинс холодный метал с брелком в виде желтка, и беря его руку, сомневаясь с секунду вкладывает ключи в руки владельца, — Так будет лучше. — Я ещё никогда так сильно не хотел оказаться в фильме Осадулина, — он смотрит на бездушную безделушку в руках, потом на девушку, и отдаёт их обратно. Тарабанящие звуки в дверь перебивают её, но она не сопротивляется, брюнетка инстинктивно убирает ключи на их законное место, так, что из заднего кармана торчит только брелок, напоминающий о счастливых японских днях, неизвестности и о чем-то большем. Тогда все казалось возможным, тогда обо всем хотелось кричать. Она открывает дверь, чтобы коробки наконец покинули этот дом. — Если вдруг будут проблемы… — Я знаю, я позвоню тебе, — именно так он провожал её в Нью-Йорк, да и в Китай, и она знала, что он ждёт, вот только теперь эта поездка затянется на всю оставшуюся жизни. — Я буду скучать по Зюте, — девушка шумно выдыхает, пытаясь сдержать поток слёз при рабочем, которого явно не интересовала эта картинка, видно не они первые, не они последние в его клиентской базе. — Она по тебе тоже, — и не только она. Мысленно добавляет девушка. Когда последняя коробка оказывается загруженной, а прихожая практически опустела, как и весь дом, каждая комната в котором потеряла, что-то прижившиеся: зубную щётку, рамки с порой нелепыми фотографиями, женские штучки, хлопья, фигурки — история кажется законченной. И это не следующая глава, это просто конец, да в любимых традициях Стивена Кинга, но конец. Жирная точка была поставлена. — Про…пока, — она выдыхает, думая что этот шаг за дверь спасёт её душу, сердце и, улыбаясь ему на последок, сквозь пелену горьких слёз рвётся сказать: — "Я вернусь, слышишь, только скажи мне об этом, мне нужна всего лишь одна причина поверить тебе". Но вместо этого, она просто выбегает за дверь в отчужденный мир и, боясь оглянуться назад бежит от него. Нет, не так. Она бежит от самой себя, в душе мечтая, прижаться к нему, как делала всегда во время просмотра ужастиков, с которым теперь придётся завязать. А ему ведь нужно время ещё больше, чем ей. Для него это все слишком выходит за рамки понимания, все началось слишком быстро, мимолетно, а когда он очнулся было уже слишком поздно, они перегорели, как лампочки от резкого перенапряжения. Их нужно срочно заменить, как бы сильно они не сопротивлялись, но сейчас глядя туда назад, он был уверен, что это лучшее начало из всех, которые у него были, да, слишком быстрое, но от этого не менее красочное и насыщенное. — Евген, я много слышала о тебе, ты действительно мастер своего дела, — он как будто видел перед собой Бога яблоко, но только в женском обличии, в прекрасном женском обличии. — Польщен, что богиня Ютьюба знает мою скромную фигуру, — она закатила глаза. — Не знаю, что насчёт богинь Ютьюба, но Кати отлично могут давать в глаз, — он почему-то представлял её себе совсем по-женски, ванильно, но перед ним что-то другое, что определённо ему нравится. — Дашь парочку уроков боевого искусства? — С удовольствием, Ностальгирующий критик, ой, прости, Женя, — она нахально улыбалась, что-то подсказывало им, что это только начало. — Е…Ладно, зови меня Женя. На улице хлещет холодный осенний дождь, всё задернуто туманной пеленой, её волосы в миг намокают, пальто превращается в мокрую тряпку, на губах редкие блёстки, напоминающие о блеске для губ, она запрыгивает на переднее сидение грузовой машины и смотрит в окно, через которое ровным счётом ничего не видно, пока водитель проклинает весь белый свет. Она берёт в руки телефон и пишет быстро, не особо подбирая слова: "Прости, я чувствую себя последней сволочью, но ты хороший, слишком. Я верю, что ты найдёшь девушку для себя. Будь счастлив и свободен". И нажимает на "Отправить".