Знакомьтесь, Джо Блэк

Каждый из нас получил офигительный шанс сварганить себе новую жизнь. Это круто, старик. Вопрос только — как долго она продлится... Из письма Игнатия Седовского (Игги Седофф) Джо Блэку Когда-то он такое уже испытывал. Дикая боль, вспышка, не света, а темноты, если возможно такое представить. Он был готов заорать, когда внезапно все кончилось. Он разлепил веки и увидел, как Гермиона оседает на ковер. — Гермиона… что происходит? Он рванулся к ней и упал на колени: ноги не слушались, перед глазами все плыло. От злости хотелось кричать в голос, но сил даже на это не было. Черт, ну что за черт! Она пробормотала что-то непонятное и отключилась, а у него не было сил встать. — Гермиона! Он почувствовал основательно подзабытый, но такой узнаваемый страх. За шесть лет он научился жить так, как живут обычные люди. Он сам создал свое прошлое, в котором было все, что бывает у простых людей — любящие родители, хорошие друзья, интересное дело. Он придумал, что родители мирно умерли от старости, а друзья просто растерялись из-за переездов или по каким-то другим не менее банальным причинам — такое тоже бывает. Тем более, ему везло на людей и потихоньку он оброс связями и знакомствами. Он был дружелюбен, обходителен, остроумен, невольно копируя главных героев популярных фильмов, он был открыт, понимая, что все равно беззащитен перед прошлым: если кому-то захочется его убить, он не сможет помешать, так что толку переживать? Он нашел дело по душе и был уверен, что однажды найдет и женщину, которая станет частью его жизни. И он подумать не мог, что захочет, чтобы этой женщиной стала Гермиона. Как только она обратилась к нему тогда, на улице, он почувствовал смутную тревогу, интуиция — а только ей он доверял на все сто — взвилась пожарной сиреной, что эта девушка не случайно оказалась тут, не случайно встретилась, но вместо желания тут же избавиться от нее, тем более это было проще простого, он зачем-то зазвал ее к себе домой. И тут его не покидала эта двойственность: тревога, которая могла обернуться настоящим страхом и вместе с тем неуместная радость из-за того, что Гермиона пришла. Рядом с ней непроницаемый мрак, окутывавший его прошлое, становился не таким плотным, шел трещинами и казалось — сделай усилие и все вспомнишь. Если б он только хотел. Но теперь — он не хотел. Те времена, когда он готов был отдать все, только бы понять, кто он такой на самом деле, давно остались в прошлом. Теперь он — Джо Блэк. Он — удачливый парень, без пяти минут бизнесмен (Игги уже заводил разговор о партнерстве). У него есть все, о чем несколько лет он только мечтал. И теперь он боялся, что стоит вспомнить себя настоящего и эта спокойная, сытая, стабильная жизнь рухнет. Джо выдохнул, поднялся и, все еще чувствуя ломоту во всем теле, поднял и переложил Гермиону на диван, а сам, напоминая себе старого деда, поплелся на кухню. Выпил ледяной воды прямо из-под крана, и, прихватив минералку и пару стаканов, вернулся в комнату. Гермиона приходила в себя: она лежала, сжимая ладонями виски и не открывая глаз. — Держи, — он плеснул в стакан воды, — в фильмах это лучшее средство от обмороков, в жизни — не знаю, — свой голос показался ему чужим. Так бывало, восстановленные с большим трудом связки иногда не слушались. — Спасибо, — она села на диване, он опустился рядом. — Ты как? И что это было? Почему тебя выключило? Ничего себе — гипноз. — Это не гипноз, это… — Потом поговорим, — поспешно перебил он ее. — Отдохни. Я понимаю, происходит что-то странное, но я не хочу знать — что. Не сейчас. Она упрямо покачала головой: — Твоя головная боль — она сама по себе не пройдет, будет хуже. Но мне не все ясно, я думаю… — Нет, не сейчас, — он привлек ее к себе, прижал, позволяя руке скользнуть вверх по спине, к тугому пучку, освободить волосы от шпилек, вдохнуть ее запах и ожидая, что сейчас она оттолкнет его. Сумерки становились гуще, комната в красноватом отблеске заходящего солнца казалось ему чужой. — Я бы хотела ошибаться, — пробормотала Гермиона, он едва смог разобрать слова. — Ты не хочешь, чтобы я оказался — им, твоим учителем… — Я бы хотела, чтобы все было иначе, совсем все. — Чтобы мы не встретились? Он нашел ее губы, поцеловал, стараясь быть нежным, хотя никогда и ни с кем таким не был. Он боялся ее спугнуть, он чувствовал, как под тонким свитером напряжены ее мышцы, она была готова оттолкнуть его и снова уйти, но она, он хотел в это верить, не хотела уходить. — У нас есть только этот вечер. Завтра ты мне все расскажешь и я… я соглашусь. Попытался убежать от судьбы, не вышло, ладно уж, — прошептал он, — но сейчас позволь мне быть просто Джо и не думать ни о чем? — он не стал дожидаться ответа, снова целуя ее. Она была из тех людей, для которых слова и обещания — не пустой звук. Она была цельной — ценное качество, редкое и такое притягательное. В ней чувствовалась сила, огромная сила и он робел перед ней и даже привычные уловки мужчин всех времен и народов — объявить ее такой нежной и слабой — не срабатывали. Он сдавал позиции без боя, позволяя ей проникать в его мысли, в его кровь, в его жизнь. Он не представлял, что можно влюбиться так, по-детски быстро и по-стариковски глубоко, когда жизнь без вот этого, одного из миллиарда, человека теряет смысл. Он повторял себе, что это пройдет, что раз это настолько остро, то значит — не может длиться вечно! Но вчера он чуть не умер, окончательно приняв, что Гермиона ушла навсегда и он ее не увидит. Он ругал себя за поспешность, ругал за неторопливость, ругал, что вообще заговорил с ней, что позвал к себе, что отпустил. Он был готов на все что угодно, только чтобы увидеть ее снова. В результате он приполз домой, чуть живой от боли, уверяя себя, что это просто вирус и… и позволил боли поглотить себя без остатка. — Джо… — она отстранилась от него. Он не видел ее лица, но мог поклясться, что она серьезна и собрана. — Ты сам пожалеешь о том, что… — Что был несдержан? Я пожалею, если отпущу тебя. — Нет, так нельзя… — Нельзя… — он соглашался с ней, но его руки так требовательно скользили по ее плечам, по ее спине и она выдохнула, сдерживая стон, едва слышно, но от этого звука закружилась голова. Он сдерживался, Бог свидетель — сдерживался, нежно оглаживая колено, губами едва касаясь шеи, молча, чтобы не сказать глупость, которая разрушит их хрупкое единение. И все же она, тяжело дыша, вырвалась из его объятий. — Мне кажется, я схожу с ума, — она отошла к окну. Злость — не на нее, на того, кем он, возможно, когда-то был, поднялась горькой волной. — Скажи, почему ты пришла сегодня? Именно сегодня. Это совпадение? — Да, — она повернулась к нему. Было странно разговаривать в полутемной комнате, почти не видя друг друга, но ни он, ни она не торопились включать свет. — Ты вернешься? — он почти жаждал услышать «нет», чтобы позволить злости и отчаянью выплеснуться на волю. — Да, я не могу тебя оставить, пока мы не решили, что делать дальше с твоей памятью. Как спокойно звучал ее голос. Никаких сомнений! — Значит — милосердие? Сострадание к больному, вот и все, что ты испытываешь? — теперь к злости примешивалась обида. — Ты мне не безразличен, — сказала она все тем же ровным тоном. Господи, пойми женщин! Попробуй понять хоть одну из них! — Тебе, думаю, в той же мере не безразличны многие… пациенты. Я понимаю, что не имею права рассчитывать на большее, — он надеялся, что его голос был таким же спокойным, как у нее. Ему вспомнился фильм о связи взрослого китайского богача и бедной юной белой девчонки. Он смотрел и недоумевал, как эта пигалица быстро скрутила в бараний рог взрослого и неглупого мужика. Теперь можно было только удивляться собственной быстрой капитуляции. — Ты достоин большего, чем милосердие. Ты сильнее, чем думаешь… Вот только не это, только не эти избитые, банальные фразы о том, что он достоин лучшего! — Сильнее? — он подошел и встал рядом с ней, близко, но не касаясь, — куда девается моя сила, когда тебя нет рядом? Ладно, хорошо… пусть будет так. У меня нет ни одного шанса, верно? Он пытался совладать с злостью на себя, с разочарованием, с ненужной никому надеждой, с отчаянной верой в то, что все может измениться. Гермиона молчала, видимо подбирая слова, чтобы не так ранить его. Милосердная… — Ты уйдешь и я тебя больше не подпущу к себе. Я лучше сдохну, чем… — он сделал шаг и осторожно обнял ее, сплетая пальцы в замок на ее животе. — Я сам разберусь со своей памятью. Я не потревожу тебя никогда и тебе не позволю ломать мою жизнь, — он наклонился к ее уху и прошептал: — потому что твоего сострадания мне мало. Но это завтра, а сейчас… скажи, что ты чувствуешь ко мне? — Я... я не могу без тебя, — сказала она после паузы, резко поворачиваясь к нему. — Прости меня! Я опять… я все время пытаюсь что-то исправить, изменить, помочь, но у меня ничего не выходит. И опять! Она врала или была честна с ним, с собой? Он не собирался думать об этом. Он услышал: «Я не могу без тебя», и радость смыла все остальные эмоции. Он взял ее за руку и потянул на себя, отступая к дивану. Не рассчитал, рухнул, словно диван дал под колени, не отпустил ее руки, и Гермиона упала на него. — Я не могу, мы не можем! — она не сделала ни движения, чтобы высвободиться. — Я исчезну завтра из твоей жизни навсегда, сделаешь вид, что меня и не было. — Нет, так не выйдет, — она уперлась руками в его грудь. — Я не могу отпустить тебя, не могу, — он задыхался, уже плохо контролируя себя. От ее близости он хмелел быстрее, чем от виски. — Неужели ты не видишь? Не могу… — Джо… — она трясущейся рукой провела по его волосам, по лицу, уткнулась в плечо, — прости меня. — За все и на сто лет вперед, — выдохнул он, сдирая с нее одежду. Джо не мог отдышаться: воздух в комнате изменился, загустел, каждый мускул вибрировал от напряжения. Она была рядом. Податливая, нежная, знакомая миллионы лет и совершенно неизвестная. В ней все было так, как надо, как будто его мечты воплотились в земную женщину и только слабый отголосок здравого смысла кричал: «Так не бывает!», но что до рассудка, когда невозможно понять — где заканчиваешься ты и начинается другой? Темнота, плотно окутывающая его прошлое вдруг подернулась, словно приглашая заглянуть за завесу и если бы у него были силы или желание — он бы смог вспомнить хоть что-то, хотя бы свое имя, но вместо этого он плотнее сомкнул веки. Какое дело до прошлого и до будущего на пике блаженства? Оргазм был настолько сильным, что ему казалось — сердце не выдержит, разлетится вдребезги, он закричал и от его крика взорвалась стеклянная перегородка, отделяющая комнату от кухни, бумаги, разбросанные на полу, взлетели под потолок, раздался жуткий треск ломающейся мебели. Тишина… — Кажется, мы сломали диван, — прошептала Гермиона. Джо скатился с нее, обнял, поцеловал в лоб, в спутанные волосы над виском и рассмеялся — легко и радостно. Он сначала вспомнил все, что было вчера, где-то на грани сна и яви, а потом только окончательно проснулся и рывком сел. Солнце отражалось в окнах дома напротив, Джо взглянул на часы — раннее утро. Он прислушался, в квартире было тихо. Обернув простыню вокруг бедер, он поднялся, осматриваясь. Если бы не то, что он проснулся на диване, если бы не запах Гермионы, который кажется въелся в его кожу, если бы не шпилька, лежащая на полу, если бы не воспоминания тела, он бы решил, что вчерашний день ему привиделся: перегородка между кухней и комнатой была на месте, хотя он отлично помнил, как она разлетелась вдребезги. Картины висели на стенах, правда немного в другом порядке, ножки у дивана — целы, бумаги лежали на столике, у которого, если он правильно помнил, не хватало вчера одной ноги… — Чертовщина… Неужели ему все приснилось? Неужели он был настолько вчера не в себе? Джо принял душ, оделся, сварил себе кофе. Он пытался найти способ соединить свои воспоминания о вчерашнем вечере и сегодняшнюю реальность, но не представлял — как это возможно: или Гермиона не приходила и ему все приснилось, или… Только выходя из квартиры, он заметил оставленную ей записку: «Я вернусь и все объясню». В ресторане еще никого не было, он сам открыл двери и прошел в свой кабинет, вытянулся на диване. Дел было море: текучка, которая не кончается никогда. Он все чаще занимался административной работой, оставляя на Чо Ванга кухню. Парень талантливый и скоро на него вполне можно будет оставить ресторан или открыть под него еще один… Если только… Если только Гермиона не убедит его вспомнить свою прошлую жизнь. Что с того? — успокаивал он сам себя. — Он вспомнит и что? Почему это должно изменить его сегодняшнюю жизнь? Проснется тяга к преподаванию? Так он ее вполне удовлетворяет обучая, а чаще — переучивая, своих поваров кулинарным премудростям. Но сколько он не убеждал себя в том, что обретенные воспоминания ничего не изменят, в душе крепла уверенность — изменится все. Он вышел из кабинета, прошел по залу, провел рукой по шероховатой поверхности барной стойки, снял стулья с ближнего столика и застелил скатерть. Через полчаса должны были прийти официанты и повара, метрдотель — сегодня, кажется, работает Мона… Ресторан заживет, задышит. Скрипнула дверь, Джо оглянулся. Пришли первые сотрудники. Рабочий день начался, пора было отбросить размышления о вечном, впереди был насыщенный день. Рабочая суета вносила упорядоченность в его день, заставляя забыть о том, что напрямую не относилось к работе. Он уставал, но такая усталость ему была по душе, особенно когда посетители были довольны. Вечером, когда он вышел лично поприветствовать важного гостя, русского миллионера — приятеля Игги, его поймала Мона. — Ты не звонил мне несколько недель, у тебя все в порядке? Или я чем-то обидела тебя? — Не сейчас, Мона, потом… — что он мог ей ответить? — Ты поменял меня на… кого-то другого? — голос Моны дрогнул. — Послушай, детка, — его чуть не перекосило от собственного тона, от пошлости слов, — у меня сейчас очень непростой период в жизни. Не усложняй его мне, ладно? Я разберусь и тогда… — И сколько мне ждать, Джо, год? Слава Богу, его позвал Чо и, чмокнув Мону на прощание в щеку, Джо с радостью ретировался на кухню. Он не терял надежды, что Гермиона появится в любой момент, даже когда день стал клониться к концу. Но она не пришла, ни в этот вечер, ни на следующий день…