Волны и Скалы

Из всех, кого я мог убить, это должна быть… Хочешь узнать кое-что ироничное обо мне? Я не знаю, должен ли поделиться с тобой этой маленькой иронией обо мне, Но это смешно… Tom Milsom — A Little Irony

      — А? — недоуменно выдает Грей, глядя на невозмутимую, как всегда Уртир.       — Ты слышал. Ты знаешь, что хотела поменять я, если бы попала в мир истинной магии. Или если бы он хотя бы существовал. Тебе есть о чем жалеть, так что бы ты изменил?       Грей задумался.       Было… много, да. Он хотел бы снова обнять мать, проводить время с отцом и соседскими ребятами…       Но прожить жизнь так?       Будучи обычным человеком? Без магии (или без своей магии)? Не узнать никогда Ур? Никогда не узнать Фейри Тейл?       Мог бы он заплатить такую цену за улыбку матери?       Мог бы, наверное. Но хотел бы?       Он хотел бы стать нормальным учеником для Ур. Не огрызаться на нее, не сбегать, одержимый местью. Жить с Ур. И Лионом, хотя это скорее минус, чем плюс, но вполне терпимый, Ур неплохо их уравновешивала. Но опять же, он бы никогда не встретил тех, за кого бы сейчас радостно умер. Не собачился бы из-за ерунды с Нацу, не подкалывал бы Люси, не дружил бы с Эрзой, тихо мечтая о том дне, когда он станет ей равным по силе. Стоила ли жизнь свободного, как ветер, ледяного созидателя, странствующего по северным землям, тепла настоящей сумасшедшей семьи. Мог бы Грей заплатить эту цену за нормальную жизнь Ур?       Мог бы.       И он действительно не знал, какое зло в его жизни не привело его к еще большему добру. И не знал, может ли он разменять одно на другое. И не может он знать, что после его исправлений все будет хорошо.       — Наверное, я очень жадный, Уртир, — наконец, говорит Грей. — И немного трус, похоже. Я слишком дорожу ими всеми. Я бы хотел, чтобы у меня снова были родители, но я хотел бы учиться у Ур, и я не знаю, встретились бы мы, если бы Делиора не уничтожил мой дом. А если бы я не был таким жутким мелким засранцем, я бы не погубил Ур, но и не встретил бы ребят из гильдии. Я бы хотел, чтобы у меня было это все. Но все нельзя, потому что, кому как не тебе знать, что это работает не так, и если я изменю что-то, то моя жизнь пойдет по другому пути. И я даже не уверен, что в какой-то момент эта дорога не приведет меня в ад.       — Ты осторожный, Грей, это другое, — мягко говорит Уртир. — Я понимаю, моя жизнь была похожа на… тот же ад, с тех пор, как мама меня оставила на лечение. И мне было легко верить, что ради хорошего конца можно и мир сжечь. Но ты, каждый раз оказываясь на дне, находил надежду. Я тоже, если подумать, но я предпочитала не думать.       — Мелди, да?       — Да, сейчас, когда ты об этом заговорил, я бы тоже не хотела променять ее на гипотетическое счастье. Я люблю ее, — Уртир улыбается, светло и печально. — Я тебя понимаю. В твоей жизни было много кошмаров, но и радости тоже хватает. И это на самом деле неожиданно мудро с твоей стороны: не выбирать.       Грей раздраженно, но беззлобно фыркает. Уртир смотрит в сторону весело щебечущих Джувии и Мелди и медленно говорит:       — Знаешь, когда мы отплыли от Тенрю, я решила посвятить жизнь искуплению грехов. А потом, если когда-нибудь найду в себе силы простить себя, просто жить. Радоваться солнечным дням и дождям, радоваться ветру и своему дыханию, слушать птиц и свое сердцебиение.       — Хороший план, — пожимает плечами Грей, смотря туда же. Уртир ловит его тяжелый взгляд.       — А с ней, — кивает на Джувию, — ты бы хотел что-нибудь поменять?       — Неа, — качает головой Грей. — Ей была нужна нашла встреча. И ей это до сих пор нужно. Она была плоха первые дни в гильдии, но с каждым днем ей становится лучше. Так что с ней точно ничего делать не нужно. Хотя я пожелал бы себе нервов покрепче.       — Или поменьше живности в голове, — острый локоть Уртир впивается ему в бок. — Она бы могла сделать тебя счастливым.       — А я — облажаться и убить ее. Так что пусть будет как есть.       Ничего менять не нужно.       Но иногда так хотелось. Иногда было страшно видеть, куда его ведет дорога жизни. Иногда было так страшно думать, что злой рок заберет у него на этот раз, и поэтому Грей старался ничего для себя не желать и не брать. Но люди вокруг него были упрямы, они залезли к нему под кожу, записали себя на подкорке мозга Грея, а потом с чувством выполненного долга свернулись калачиком в истерзанном его сердце.       Грей любил свою гильдию, любил свой одинокий и пустой дом, любил так много вещей. И не только.       Грей снова смотрит на Джувию.       И не только.       И это было так смешно, что Грей с самого начала все это видел, но не мог убежать. Потому что за ним всегда шли.       Джувия всегда шла, и сейчас Грей только и мог, что бояться.       Она была такой хрупкой, тонкой и звонкой.       Жизни ничего не стоило — перекусить ее пополам.       Грей молчал, чтобы не давать ей шансов, потому что все, чего она хотела — чтобы Грей ее забрал себе. А Грей ничего для себя старался не брать, чтобы не потерять.       Иногда ему так хотелось сказать ей. Потому что его жизнь была чертовски забавной и ироничной штукой. Такими шутками стоит делиться с друзьями и хорошенькими девушками. Они любят глуповатые шутки, незамысловатые и простые.       Грей хотел что-то для себя, но не мог себе позволить заплатить цену за счастье и любовь.       Грей забывает об этом разговоре с Уртир, и ничего не говорит Джувии.       А где-то через недели полторы Грей умирает в первый раз.       Он отталкивает Джувию с линии огня и ничего понять не успевает. Мир взрывается болью, и вот он снова в строю. Мозг его в тихой агонии, все еще помня, как навылет прошли энергетические лучи, раскроив ему череп.       Грей думает: «Какого черта».       Грей думает: «Уртир».       Грей не чувствует особой благодарности, потому что они посреди битвы с драконьими отродьями и он не успел осознать свою гибель в полной мере.       Но на рассвете, когда бойня заканчивается, он сидит на руинах, и думает.       «А ведь я умер».       «Мы все чуть не умерли».       «Уртир».       Больше никто не смог бы провернуть подобное. Уртир платит своим личным временем, чтобы Грей и остальные подольше побродили в подлунном мире. Уртир меняет настоящее, чтобы исправить будущее. Уртир меняет Мелди и свое гипотетическое счастье на гребаное будущее всего мира. И это обидно. Грей смотрит потом на старушку у дороги. Так бы могла выглядеть и Ур через долгие-долгие годы, если бы она не заплатила своей жизнью за жизнь Грея. Старушка выглядит одухотворенной, и Грей вспоминает ее слова о том, чтобы радоваться солнечным дням и дождям, радоваться ветру и своему дыханию, слушать птиц и свое сердцебиение.       Что ж, у нее немного времени, но такой человек как Уртир точно не потратит его на ерунду.       Грей разбирает тупую фантомную боль в голове и груди на составляющие. и думает, что смерть тела от ледяного гроба куда милосерднее и чище, чем литры крови и ошметки мозгов. Зато Лион больше безмозглым не назовет, сам видел, что там есть.       И это тоже смешно. Грей рад быть живым, но смерть его не напугала. Когда она всегда тут и там, когда слышишь ее смрадное тлетворное дыхание у своего лица, и шепот у уха «Кого же я возьму следующим?» — ты перестаешь бояться за себя, но страх за других все еще живет в тебе, потому что не страшно умереть, страшно выжить, когда вокруг все умерли.       Грей помнит запах паленой плоти и мертвую тишину родного города. Грей помнит, как они с Ур и Лионом искали выживших в завалах, и находили все больше тел. Помнит, как не нашли отца, и Грей какое-то время надеялся, что тот выжил и ушел. Но помнил в глубине души раскроенный его череп, вставшее сердце и застывший взгляд. Помнит, как нашли в завалах мать его. Ее светлые волосы, посеревшие от пыли там, где их не пропитала кровь. Ее когда-то синее платье, ставшее бурым и торчащий из грудины обломок чего-то.       Грей похоронил их всех и охваченный местью двинулся дальше.       Но вновь разрушенный город. И вновь потеря.       И хоронить было нечего, разве что найти оторванную Делиорой ногу.       Мстить было больше некому, и Грей стал смотреть мир, как и просила Ур.       Заводить друзей для этого было не обязательно, но девчонка Кана была так рада ровеснику и с удовольствием оттачивала на нем свою карточную магию предсказаний. Грей потихоньку обрастал связями, Кана, Эрза, Леви, Мираджейн, Эльфман, Лисанна, Нацу. Это были имена детей, с которыми он забавлялся, когда не ходил на задания: и мастер позволил ему одному из первых среди детей, потому что Грей прошел полконтинента в одиночку и был уже обучен.       Грей смотрел на тропические леса, теплое ласковое море, в глубине души тоскуя по горам и снегу. Грей думал, что он неплохо живет, и мог бы делать все это всю жизнь. Как кот, который где-то гуляет подолгу, но всегда возвращается к очагу погреться. Ничего обязательного, ничего серьезного.       В гильдию вступает Люси, девочка-ничего-особенного, но каким-то образом умудрившаяся их всех между собой склеить так, что теперь оторваться можно только с мясом. Грей знакомит их с собой, вываливает на них уродливый комок своей травмы, и никто не отпрыгивает с криком «Фу!».       Ур утекает в море, как плавный переход к следующей главе книги потерь Грея.       Грей не успевает перевести дыхание, как сталкивается прямо с Джувией, девочкой-дождь, хотя дождем она была только в самом начале.       На самом деле она была океаном, бескрайним и непостижимым. И там где-то на дне, в глубине водилась куча всякой дурацкой живности, как тараканы в голове, да. Грей не думает, что это что-то судьбоносное, пока Джувия не навостряет лыжи прямиком в «Фейри Тейл».       И теперь посмотрите, Грей не хочет, чтобы она умерла, и уже один раз умер сам, ее спасая. И все мироздание пытается намекнуть на то, что они друг для друга созданы. Только эти намеки, как кажется окружающим, раз за разом вылетают в молоко. Но про себя Грей более чем уверен, что да, они бы работали вместе.       Грей еще помнит родителей живыми, и отец всегда был тем, кто громко хохочет, а мама — улыбалась через раз и то глазами. Для того, чтобы это работало, нужно быть разными, но смотреть в одну сторону, идти по одной дороге.       Грей думает, что он из тех, кто думает, что это невозможно, а Джувия — из тех, кто верит в чудо до конца.       Грей — мутный апрельский лед, а Джувия — прозрачный весенний ручей.       И тем не менее, их магия лежала в одной области, и они могли создавать унисон рейд, потому что их сердца бились в одном ритме.       И Грей это знает, он не дурак.       Но платить за эту близость не хочет. А платить по счетам однажды придется. У кредита Грея на счастье просто зверские проценты.       Джувия улыбается ему, уверенная, что однажды победит в этой затяжной войне с чувствами Грея, но не знает, что победа уже давно за ней, и его трепещущее сердце у нее в руках. И этот туз Грей не собирается вытаскивать из рукава до последнего.       Тайно капитулировать и наблюдать за военными действиями на пустом поле гораздо проще, чем чему-то сопротивляться и терять моральные силы. Грей не сопротивляется. Он уходит, убегает.       И думает каждый раз «Я люблю ее».       И любит эти мысли.       И так хочет ей рассказать обо всем. Потому что он не был железным, даже Гажил не железный, ему-то с чего. Но Грей молчит, мягко поддерживает ее и старается держаться поближе, чтобы если что умереть еще раз. И умирать столько раз, сколько потребуется.       И Джувия умирает где-то через год прямо у него на глазах, в знаменитой августовской метели. Ну, вы знаете, эти летние метели.       Самое смешное — Грей тоже умирает прямо у нее на глазах. Опять.       Они оба гибнут. И сейчас Грей помнит дьявольский холод в теле, самый острый — в открытой ране от ледяного клинка. Помнит, как лилась горячая его кровь, как сердце его заикнулось в последний раз — и встало.       Помнит тишину за этим, и мягкую бархатную тьму, где боли не было.       Шорох гравия под ногами Имбера, удаляющегося прочь. Глухое шипение испаряющегося льда ледяного замка.       И мир взрывается болью вместе с оглушающим первым ударом сердца. Грея бы подбросило, если бы он не ощущал себя как кусок мяса для отбивной.       И его сердце никогда не билось так, как в этот день.       Грей держал на своих руках Джувию, которую его затуманенный болью и ужасом разум уже считал мертвой.       И хотел рассказать ей столько всего.       Смешного и грустно, чего угодно.       Лишь бы она слушала, не ее хладному трупу.       После всего они лежат на соседних койках в лазарете, потому что Джувия видела во снах его смерть раз за разом, и плакала, просыпаясь, когда не видела его рядом. Поэтому их положили рядом. Голову поверни — и вот он — живой, дышит и сердце колотится.       Но Джувия все равно плакала, только сбежать на его поиски не пыталась. Потому что искать не надо было. Они редко бодрствовали одновременно. Так что Грей беззастенчиво смотрел на нее спящую, наслаждаясь тем, как она дышит, слушая ее сердцебиение.       Видя признаки жизни.       Однажды она открывает глаза.       И Грей говорит ей.       Говорит ей все, невпопад, хрипло и нервно. Смеясь через слово, едва видя ее за пеленой набежавшей на глаза влаги.       Говорит ей все. Совсем все. Повторяет только раз десять, что любит ее.       И чувствует себя дураком, который все это время от нее бегал, зачем, спрашивается, если она и без его особого участия почти умерла.       И говорит ей и об этом тоже. Заваливает ее своими дурацкими чувствами и мыслями.       Под конец, сипя уже, умоляет ее жить.       Джувия, еще в самом начале разговора начавшая плакать, издает дрожащее всхлипывание, истеричное такое, задыхающееся и звонко икает. Она давится слезами и улыбается. Пытается скатиться с койки, шипит и плачет еще сильнее от боли. Грей смотрит на нее, пытается втолкнуть в свои легкие еще чуть-чуть кислорода.       Грей шепчет: «Я тебя люблю. И это самая большая ирония в моей жизни».       И все-таки, если бы его снова спросили, он бы ничего менять не стал, даже если бы у него был шанс рассказать ей обо всем не будучи одурманенным литрами обезболивающего.       Полюшка будет очень долго на них орать, когда придет на шум. А через пару дней, когда Грей оклемается, он сдвинет их койки, чтобы для объятий не надо было вставать.