Граница победы

       — Давай начнём с начала, — Хеймитч словно объяснял математику неуспевающему ученику, в которого верил, несмотря на все двойки.        — Да уже много раз начинали! — взъелся Пит. — И всё без толку.        — Слушай, — голос Финника звучал очень устало, но при этом понимающе. — Может, ты не будешь пытаться объяснить нам то, что происходит в твоей голове и как ты видишь картину мира? Это лишь запутывает нас всех.        На протяжении всей многодневной поездки, Хеймитч пытался помочь Питу разобраться в воспоминаниях. Благо, ему не пришлось делать это одному — пара капитолийцев из другого купе были рады поделиться советами. Впрочем, толку от этого было столько же, сколько от идеи дать Питу глотнуть украденного алкоголя. Поддержка же Финника и Бити была в разы важнее и полезнее. Джоанна тоже иногда подключалась, но уж больно часто подшучивала. Остальные же соседи держались отстранёно. Энни, хоть и во многом понимала Пита, точно не могла ему что-то объяснить. Она вообще редко могла что-либо объяснить.        У Пита уже опускались руки. Большинство людей держалось от него обособленно, особенно Китнисс. «Почему они так на меня смотрят? Словно я прокаженный какой-то или маньяк»,  — раздражённо думал Пит и злобно скрещивал руки на груди.        — Может, лучше попробовать игру «вопрос-ответ»? — голос Бити звучал более чем неуверенно.        — Ещё можно сыграть в «правду или ложь», — подхватил Финник.        — А ты что думаешь, Энни? — спросил Хеймитч девушку, в надежде, что она в этом разбирается лучше всех. Энни, которая, по непонятным ей причинам, всё реже и реже сидела в объятиях Финника, испуганно дёрнула головой, а затем, раскрасневшись и уставившись на свои пальцы, выдала:        — А, разве, вы не так хотели сделать с самого начала?        — Ну… по идее да, — замялся Финник, но тут же вернул себе былую уверенность. — Решено, Пит, задавай вопрос, а мы ответим.        — Проще утверждения говорить, — скромно заметил юноша. — Давайте тогда в «правда или ложь» что ли, если я, конечно, правильно понимаю правила игры. Я говорю утверждение, а вы…        — Начинай уже.        — Меня зовут Пит Мелларк.        — Правда.        — Я родился в Дистрикте Двенадцать.        Первые пара утверждений шли легко — они касались каких-то базисных вещей, вроде возраста. Потом стало сложнее — пошли вопросы об Играх. Однако и там по-началу было легче — почти всё время отвечал Хеймитч, но, вскоре, и тот попросил вернуться к чему-то базисному.        — Всё базисное закончилось, — проскрежетал Пит, — Или мне стоит спросить о любимом цвете?        — Оранжевый.        Голос Китнисс как ножом прошёлся по атмосфере общей суматохи. Все резко перевели взгляды на неё, стараясь не подать вида заинтересованности. Китнисс не выказывала особой любви к Питу в последнее время. Она вообще старалась его избегать и полностью игнорировать, даже если он был хоть чуточку рядом. Никто не ожидал, что девушка всё это время, на самом деле, осторожно наблюдала за юношей, как настоящий охотник.        — Твой любимый цвет — оранжевый. Как закатное небо.        — Ч… закатное небо? — голос Пита звучал почти не слышно, однако Китнисс смогла различить ответ.        — Да. Такой нежный и приятный цвет.        Она тяжело вздохнула. «Перестаньте все смотреть на меня, » — мелькнула мысль в её голове. Китнисс приоткрыла рот, словно собираясь сказать что-то ещё, но тут же резко, немного дрожа, вскочила и бросилась в сторону уборной, которая, по счастливой случайности, оказалась свободна.        — Китнисс… — Гейл хотел ухватить её за руку, но, то ли оказался слишком медленным, то ли не видел в этом смысла. Он даже не поднял до конца руку, чтобы попытаться.        Повисла неловкая пауза. Неловкая теперь даже больше для Гейла, чем для Китнисс.        — Ну вот, видишь, Пит? — начал Хеймитч, желая снять напряжение. — Ты у нас романтик и любишь цвет закатного неба. Закрывай глаза и представляй его, вперёд-вперёд…        На секунду взгляд Эбернети встретился со взором Гейла, выражавшим явную благодарность.        Все потихоньку снова начали общаться, что-то обсуждать. Энни плела узлы из бахромы шали и распутывала их, Прим рассказывала маме странные истории, а Китнисс никак не возвращалась. Гейл сидел, наблюдая за солдатами и за отрядами Боггса, словно зачарованный. Подавленный вздох осел в груди юноши тяжёлой пылью.        Собравшись с мыслями, Гейл двинулся к военным, в надежде найти там какую-то работу для себя и стать хоть немного полезным. Все, кто общался с Хоторном, знали о его готовности к вооружённой борьбе.        Однако, несмотря на то, что это было хорошо известно Боггсу, мужчина в выдаче оружия юному мятежнику отказал.        — Не положено. Ты не числишься как солдат и не достаточно хорошо обучен.        — Но я тренировался!        — Я знаю, — в голосе Боггса звучало сочувствие и сожаление. — Ты очень способный малый, но пока, — на этот слове мужчина сделал акцент, — пока я не могу разрешить тебе носить оружие. Ты числишься как гражданский. Оружие у тебя может вызвать общие волнения.        — Но я бы среди солдат в Тринадцатом…        — Ты прав и ты действительно отличный боец, но сейчас я выдать тебе оружие и принять тебя в отряд не могу. Таков порядок. Извини.        Уши Гейла побагровели, но он, подавив в себе внеочередное желание возразить, двинулся на своё место, весь мрачный, как грозовая туча.        — Тебе тоже не дают оружие, верно? — голос Джоанны звучал насмешливо и понимающе.        Заметив девушку, небрежно облокотившуюся на стенку, Гейл вздрогнул, но на вопрос отвечать не стал. «Она меня заметила? — размышлял юноша, — зачем ей вообще со мной говорить?»        Всем своим видом — этими скрещенными руками, выставленной вперёд ногой, презрительной ухмылкой, наглым взглядом, — Джонна выражала вызов, брошенный этому миру. Она не была похожа ни на одну знакомую Гейла. В школе все были либо тихими, либо кокетливыми, либо грубыми, либо наглыми, грузными или элегантными, забавными или печальными, острыми или гладкими. Мейсон же умудрялась сочетать в себе все эти качества одновременно!        — Это поражает, — её ироничный тон смущал и раздражал юношу.        «Да ведь она ненамного старше меня!» — презрительно подумал он и выпалил:        — Что же тебя поражает?        — Ты так много сделал для Тринадцатого, так много работал. Ты мог бы не тратить столько сил на борьбу, но ты продолжаешь стремиться помогать, даже после отказа, — Джоанна многозначительно взмахнула ресницами и саркастично надула губки. — Ты такой преданный.        Гейл был готов разорвать её на месте сию же секунду.

***

       Каждый день Хеймитч ходил в другой вагон, проведать капитолийцев. И каждый день убеждался — Тринадцатый что-то задумал. Слишком просто они свернули борьбу. Слишком просто.        Ушли и отказались от революции? Койн бы так не сделала. А приближённых у неё было достаточно, так что Хеймитч был более чем уверен — вряд ли они уедут в другую страну искать убежище и политическую защиту. Скорее, власти Тринадцатого хотели бы получить военную поддержку.        Всё вокруг казалось Хеймитчу лишь продолжением революции. Упорядоченная жизнь, как в Тринадцатом Дистрикте — Дистрикте военных. Словно всё, что происходило вокруг, было хитрым механизмом, который, в конце концов, должен был оказаться опасным и секретным оружием.        Все капитолийцы — бывшие стилисты игр, с совершенно опустошёнными лицами, но всё ещё яркими волосами, приближённые распорядители, с уставшими движениями, но чёткой ясностью в глазах и такие люди, как Крессида, Кастор и Поллукс, умеющие снимать ролики, — все они были для чего-то нужны.        Даже Эффи с её вечно опущенными руками и по-детски надутыми губами была здесь не зря. Все эти люди умели грамотно вести пропаганду. А зачем вести пропаганду против тех, у кого ищешь убежища? Тринадцатый явно собирался продолжать бороться на родине, а в мире, где людям постоянно поставляют информацию, агитация — один из лучших способов ведения борьбы.        «Они снова хотят сделать Победителей символами, — рассуждал мужчина. — Лидерами, которыми мы совершенно не являемся. Поэтому им снова будет важна Китнисс — образ Сойки, восстающей из пепла, как Феникс — что может быть лучше, чтобы убедить людей снова начать борьбу?»

***

       Закутавшись в спальный мешок, Энни перебирала бахрому шали, то завязывая узелки, то расплетая их. Горькое чувство неопределённости прочно встряло в горле. «Что же происходит?» — спрашивала она себя ежеминутно.        Дни шли и она не могла не замечать очевидного — Финник начинал держаться более отстранёно. В каких-то вещах, она даже была ему благодарна за такое поведение, но страх поедал девушку. «Неужели всё из-за этого? — размышляла она, даже боясь дать «этому» название. — Неужели это всё разрушит?»        Ей отчаянно не хотелось верить в это, ведь осознание душило, щипало глаза и…        — Энни? — тихий голос Прим, почти шёпот раздался совершенно неожиданно. Последний человек, от которого Энни ждала понимания, однако в чём-то знала — только Прим, возможно, и могла понять.        — Ты в порядке?        — Я? Д-да, в полном, — Энни машинально коснулась раскрасневшихся щёк. — Всё в порядке.        — Уверена? — Прим становилось неловко. — Я просто услышала твоё дыхание. Оно очень сбивчивое. Вдруг тебе плохо стало…        — Ничего, — Энни почудилось что сейчас её голос предательски сорвётся.        — Сбивчивое дыхание? — Финник, взявшийся буквально из ниоткуда, сел возле девушки, но до неё не дотронулся, — Ты что, плохо себя чувствуешь?        — Нет, — набравшись мужества, Энни подняла взгляд на Финника, и что-то в ней ёкнуло. Этот его взгляд, такой тёплый и обеспокоенный, но при этом как бы говорящий «ты врёшь мне». Разве она может высказать ему хоть один упрёк? Ей было так стыдно перед ним, так страшно из-за него и за него, но, при этом, так хотелось расплакаться и рассказать всё, что её глодало столько дней.        «Ничего уже не будет как раньше, » — думала Энни. Но, как же ей на самом деле хотелось вернуться назад и отмотать всё плохое. Правда, возможно, пришлось бы отматывать до рождения.        — Ты напугалась? — подозрительность в голосе Финника была ещё хуже, чем, если бы он всё понял и снова отстранился. Или нет? А ещё все эти люди кругом, которые всё слышали…        — Я просто… из-за волос переживаю, — Энни схватилась за эту мысль как за соломинку, слишком громко шмыгнув носом. — Короткая стрижка, понимаешь? Кому такая нравится?        Она неловко захихикала, подавляя рвущиеся наружу рыдания, которые копились в ней все эти дни от неопределённости, и расстояния в полметра между двумя людьми.        Финник добродушно улыбнулся, нежно, словно боясь сломать, коснулся плеча Энни и тихо сказал:        — Мне ты будешь нравиться даже лысой.        И оба рассмеялись — нервно и жутко. Он осторожно коснулся губами её лба, и маленький огонёк, бушевавший в сердце у Энни, успокоился, словно его поместили в крепкий камин. И её уже не волновали все эти люди вокруг, часть из которых, наверняка, уставилась на влюблённых.        Джоанна непринуждённо отвела взгляд, догадываясь, как такое поведение может раздражать. Её мысли были так близки к этим двоим, и так далеки от них. «А ведь ещё недавно я была лысой, » — со странной тоской подумала девушка.        — Милая пара, не так? — Гейл небрежно опёрся на стену возле мрачной Джоанны.        — Тебе есть, что мне сказать, или ты просто собираешься сплетничать? — Мейсон не была настроена на беседу.        — Ты тоже хотела получить оружие, так? — Гейл явно подражал саркастичному тону девушки. — Но тебе его не выдали, как и мне.        — И?        — Ещё в Тринадцатом ты рвалась на тренировки, много старалась, готова была к борьбе, но тебя не брали — ни защищать, ни нападать. А ты всё равно снова попросила оружие, — Гейл многозначительно покачал головой — Ты такая преданная.        Если бы Джоанна умела сжигать людей взглядом, перед ней бы уже лежала кучка пепла.