Граница победы

       — Проверка.        Суровый мужской голос глухо донёсся из-за двери. Ник и Ксандра что-то не слишком оживлённо обсуждали с миротворцами, вошедшими в дом, пока Пит судорожно думал, как хорошо было бы разучиться дышать на несколько минут. Его дыхание, казалось, стало втрое громче, словно это дышал не он, а огромный бульдог размером с дом. Пит отчаянно пытался слиться со стеной, повторяя про себя: «Только бы не нашли, только бы не нашли…»        Но тут его что-то толкнуло вбок. Медленно, почти незаметно, Пит повернулся туда, где сидели Финник и Энни. Он затаил дыхание.        Энни трясло. Видимо, она что-то услышала, что-то, что ее напугало, и у нее начался приступ, мандраж, который нельзя было просто так прекратить. «Они услышат,» — в ужасе подумал Пит. Эта же мысль мелькнула в голове у Финника. Девушку трясло.        Одэйр прижал её к себе одной рукой, в надежде, что она будет меньше дрожать и скулить, а второй рукой достал из кармана таблетку. «Он же не может ее отравить…» -мелькнуло в голове у Пита и дыхание его участилось. Мысль была совершенно безумная и абсурдная, но страх возвращения обратно в лаборатории перекрывал здравомыслие. Пит даже не знал, стал бы осуждать за такой страшный поступок или нет.        Финник одними губами шепнул: «Тише,» — и дал Энни проглотить пилюлю, затем закрыл ей рот и прижал к себе. Она еще немного скулила, порываясь кричать и дрожала, но потом успокоилась и ровно засопела. Уснула.        Пит осторожно глянул на Финника и, затем, тут же отвернулся. Ему было как-то совершенно неловко и боязно, он даже не решался пошевелиться. А Финник лишь осторожно прижал к себе Энни и начал её потихоньку укачивать.        За стеной ещё несколько минут слышались голоса миротворцев, а затем раздался щелчок двери. Они ушли, но победители не решались выходить. Замерев, Пит и Финник каждой клеточкой тела пытались услышать, что же происходит за стеной. Но тут распахнулась дверь, в проёме появилась тёмная фигура Ника.        — Обошлось. Выходите.        Выдохнув, оба победителя переглянулись и молча вышли из комнаты. Финник сию же минуту отнёс Энни к дивану, уложил на него и накрыл её пледом. А Пит осторожно побрёл на кухню, не замечая своих трясущихся рук. Булочки были почти готовы. Их запах чуть успокоил Пита, он даже жадно облизнулся, представляя себе, как будет приятно надкусить хрустящую корочку. Если, конечно, они приготовятся как надо.        — Это булочки, верно? — голос Финника звучал так близко и так далеко одновременно. Пит и не заметил, как тот подошёл.        — Верно. Булочки с орехами.        — Вкусно наверное…        — Ага.        От этого разговора становилось неловко, словно он был затеян лишь из страха перед молчанием. Разговор ни о чём, чтобы не оставаться в тишине.        — Здесь есть яйца? — спросил Финник.        — Да. Ты хочешь сделать яичницу?        — Не-ет, это слишком вредно. Лучше их сварить.        Немного похозяйничав на кухне, Финник приступил к приготовлению.        — На тебя варить?        — Нет, я сыт.        Снова возникла пауза. Не то, чтобы Питу не хотелось говорить с Финником, просто он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. То ли из-за той таблетки, которую Одэйр насильно заставил Энни выпить, то ли из-за развязности Финника в общении, то ли из-за того, что было на арене. Но, не смотря на эту неловкость, оставался главный парадокс — Питу очень хотелось общаться с кем-то, а с Финником тем более, просто он не до конца понимал, как именно это лучше делать.        — Зачем ты готовишь булочки? — снова начал диалог Одэйр        — Что?        — Зачем булочки? Ты же сказал, что сыт, но ты готовишь булочки. К тому же, их больше, чем нас. Вряд ли это просто для еды, я прав?        «Выходим на личные темы…» — обиженно рассуждал Пит, — «Зачем лезть ко мне в душу? Я и так разобраться во всём не могу, а тут ещё Одэйр со своими расспросами… Я же к нему не лезу. Или, он думает, что так будет лучше?»        — Я… это помогает мне вспомнить о доме, — отрезал юноша.        — Мм, ясно. Это хорошо. То есть, тебе о доме напоминает запах выпечки?        — Ага, я же пекарь.        — А, ну да. А мне запах моря и рыбы. Ну, это вполне логично. Правда, на самом деле, сырая рыба пахнет отвратительно, — он усмехнулся, — да и я жил в академии профи, в основном, так что поистине этого «прекрасного» запаха не познал. Хотя, он даже до нас частенько доходил. Буквально каждый сантиметр Дистрикта пропах этой вонью. А в отсталых районах было ещё хуже, что уж говорить о порте…        — Что, настолько плохо? — смеясь, переспросил Пит.        — Ужасно. Серьёзно, представь, всё пронизано запахом… его не описать, он просто неприятный. Особенно плохо пахнет протухшая рыба. Но я всё равно начинаю немного скучать по этому запаху.        Пит понимающе кивнул. Он тоже скучал по дому. Скучал по тому, как скрипел пол в пекарне, по шуточкам старшего брата, по огромным, волосатым рукам отца и по его широкой улыбке, по строгой осанке матери, по запаху хлеба и звонку колокольчика у двери, который объявлял о приходе нового посетителя. Скучал по пятну на ковре, которое когда-то оставил брат, разлив компот, по сухости и по размеренности жизни. Да, в его семье не всё было душевно, многие вещи он бы даже не смог назвать родными, было многое рассчитано, словно вся семья это фабрика. Но это была его семья, семья Мелларков. Хорошая, порядочная семья, которая добросовестно работала. И теперь их не было. Он даже не знал, что с ними стало. Как они погибли, пытались ли бежать, где укрылись, что говорили друг другу в последние минуты. Гордились ли им? Наверное, нет. Мать в Пита никогда не верила, а отец был больше расположен к Китнисс, будь она не ладна. Ведь она даже не его дочь! А он всё равно, наверняка, на играх болел за неё, а не за своего родного сына.        Дзинь!        — Пит, смотри, булочки готовы!        — Оу, точно. Извини, я отвлёкся.        — Не извиняйся. Твои же булочки. Если сгорят — жалеть будешь ты.        Пит вяло улыбнулся и полез к духовке. Доставая булочки, он затылком чувствовал пристальный взгляд Одэйра. Финник, чуть сдвинув брови, обдумывал что-то очень важное, а затем выдал:        — У тебя проблемы с воспоминаниями, так?        — Конечно у меня проблемы, — нервно выдал Пит, с грохотом поставив поднос на стол. — Я не могу понять, что было, а чего не было. Да, это проблемы!        — Эй, да не кипятись ты так. Одному-то с этим справится точно сложнее, я прав?        — Угу.        Иногда Питу казалось, что его прошлое застелено мутной пеленой, которую он без конца пытается убрать, но безуспешно. Иногда его настигал страх, что это всё не поможет и, на самом деле, он уже давным-давно, раз и навсегда, потерял рассудок. Но одна мысль об этом так пугала, что Пит сразу отгонял её прочь и вновь начинал бороться с тайнами в своей голове. Ему просто очень хотелось вернуть жизнь в привычное русло, снова стать милым и рассудительным пареньком из пекарни.        Он задумывался о том, чтобы попросить помощи. Но чьей? Почти все его боялись, даже старые друзья, выжившие из Двенадцатого, которые либо спрятались с остатками жителей Тринадцатого, либо уже погибли. Хеймитч? Он вечно был занят политикой, хотя, иногда, и приходил навестить Пита. Уж точно не Китнисс, она его, наверное, боится больше всех, да ещё и недолюбливает, если не ненавидит. А все военные смотрят на Пита, как на нездорового. Наверное, у него где-то в карточке написали: «Опасен. Психически нестабилен.» Вот они и осторожны.        — Ты… спрашивай тогда. Энни так делает, — начал Финник. — Я же был ментором на твоих играх, а на квартальной бойне у нас был даже союз. Я могу попробовать что-то прояснить.        — Хорошо, — Пит неуверенно улыбнулся. — Спасибо. Правда, спасибо.        — Пожалуйста. То что говорят о тебе — что ты переродок и тебя изменили — не слушай их. Люди могут думать и считать что угодно, но это может быть очень поверхностный взгляд. Не то, чтобы мы были очень знакомы, но… ты был добрым. По настоящему. Искренне. Я не думаю, что ты притворялся. И, поэтому, я хочу помочь тебе — ты неплохой человек.        — Уверен?        — Во всяком случае, не хуже меня, — Финник усмехнулся, но в глазах его читалась лёгкая тоска.        Одэйр убил человека на эшафоте. Да, это был миротворец и, да, это был ещё тот ублюдок, но даже его убивать было тяжело. Да, это был порыв гнева и Финник не жалел, что убил его. Он жалел, что не мог найти в своем сердце стыда за содеянный поступок и жалости к жертве. Ему не хотелось верить, что он становится таким. Убийцей. Он боялся потерять то человеческое, что не смог отнять Капитолий. Но ещё больше боялся за Энни. За его хрупкую, добрую и, всё-ещё, светлую Энни, которая видела в нём хорошее. Финник надеялся, что всё то хорошее, что она смогла найти в нём, действительно существовало и было больше, чем обычная напускная иллюзия.        — Булочки готовы! — радостно объявил Пит, приглашая всех к столу.

***

       — Ммм, — протянула Джоанна, откидываясь на спинку стула и попивая чай. — Как давно я не пила чего-то сладкого и горячего.        Девушка оглядела присутствующих и злорадно улыбнулась — она чувствовала, как её присутствие немного напрягало остальных, но это и было приятно. Она не какой-нибудь там военный и пережила не меньше их. Поэтому ни освобожденные пленные, ни бойцы из Тринадцатого не могли ни жалеть её, ни презирать. Джоанна из себя и не корчила несчастную, в отличие от многих. Ей больше подходил образ той, что явно гордилась каждым из своих шрамов.        Китнисс же задумчиво разглядывала чашку, с блаженным выражением жертвы на лице, а Гейл напряженно наблюдал на неё. Пожалуй, одна Прим, хоть и была слепой, оставалась дружелюбной.        — Да, чай и впрямь хорош, — тихо ответила она.        — Рада, что ты заметила. Было бы неловко, если бы так считала я одна, — Джоанне было приятно, что она смогла вызвать у девочки улыбку, хоть и догадывалась, что это было несложно.        — Прим, — встряла Китнисс. — Может, тебе лучше пойти спать? Уже вечер.        — Но ещё не слишком поздно.        — Завтра рано вставать. Иди.        — Ладно. Только я дойду сама. Спокойной ночи        Прим не была особо упрямой, да и понимала — Китнисс просто очень беспокоится за неё. Ей и самой было очень страшно. У неё дыхание чуть ли не от каждого шага перехватывало — Прим казалось, словно она всё время идёт в темноте. Иногда девочка машинально искала, где можно включить свет, а потом, вдруг, с ужасом и болью осознавала, что для неё — нигде.        — Отослала малышку спать, как это по-матерински, — съязвила Джоанна.        — Не начинай, — ответила Китнисс.        — Не начинать что? Я всего лишь веселюсь. Я выжила, чёрт возьми. Эти ублюдки думали, что смогут разрушить меня, но они с той связались. Я крепкий орешек. Куда крепче, чем они предполагали.        Китнисс окинула её страдальческим взглядом. Как же Джоанну раздражало это поведение. Сойка-пересмешница, которая строит из себя сломленную, её сестру ослепили, теперь она так несчастна. «Просто сюжет для капитолийском драмы,» — размышляла Джоанна. — «Я тоже потеряла многих и тоже пережила пытки, но я же не жую сопли. Это называется мужеством.»        Джоанне не нужно была жалость. Пусть жалеют слабых. Она — сильная, её следовало уважать. Однако, многие, скорее, её побаивались. И то верно, Джоанна могла съязвить и унизить, или ударить — у неё был дерзкий нрав. И, самое парадоксальное, — люди продолжали больше тянуться к Китнисс. Вон, например, сидел Гейл и сочувственно глядел на свой предмет воздыхания. «Неужели все парни такие?» — размышляла Мейсон. — «Неужели им нужна та, которую можно жалеть?»        Джоанне не хотелось принимать один простой и очевидный факт — многие мужчины не хотели жалеть тех, кого они любили, а хотели их защищать. И это было ей неприятно. Потому что она была воином, достаточно сильным, чтобы защитить себя самостоятельно. Или она так только думала. Или она такой только казалась.        — Пойду, налью ещё чаю, — буркнула Джоанна.        — Давай лучше я, — ответил Гейл, вставая.        — Я могу и сама справиться.        — Ну, я тоже могу сам справиться. И я уже встал.        — Подлизываешься?        — Скорее, обычная вежливость. Или она незнакома нашей «Мисс-Сарказм»?        Джоанна лишь презрительно хмыкнула и выдала:        — Ну, валяй.        Она отвернулась от юноши, как бы высказывая тем самым своё безразличие к нему. Джоанна ещё долго сидела, не желая уходить и изучая людей вокруг. От неё не скрывались детали — как Гейл подготавливал оружие, как храпели солдаты, как почти безучастно тосковала Китнисс. И уж тем более от взгляда Джоанны не могло скрыться, как в глазах мисс Эвердин мелькала ревность, когда какая-нибудь особь женского пола — в частности девушка из охраны — проявляла уж слишком большое внимание к персоне Гейла.        Но одну важную вещь Джоанна не замечала. Она и не могла этого видеть. Джоанна не замечала, что такая лёгкая ревность Китнисс к своему другу, вызывает в ней самой едкую неприязнь. Но сказать точно, что это было за чувство, ещё никто не мог. Одно было ясно точно — Китнисс не хотела быть возлюбленной Гейла, но и делить его ни с кем не хотела тоже. Это-то Джоанну и бесило больше всего.