Граница победы

       — Ничего, если я уже сейчас включу телевизор? — робкий голос Пита, казалось, совсем потерялся среди безвкусного интерьера.        — Прямо с утра? До трансляции ещё есть время, — ответила Ксандра, стоявшая у окна с автоматом.        — Всё равно. Заняться же больше нечем, — юноша выдавил из себя некое подобие улыбки.        — Ну валяй.        Пит слегка кивнул, осторожно сел в потёртое кресло и включил телевизор. Не то, чтобы ему безумно были интересны новости — он лишь хотел научиться понимать. Может, для того, чтобы понять, что из его воспоминаний о прошлом являлось ложью, а что — правдой, стоило найти истину в настоящем? Вряд ли новости Капитолия были правдивы, особенно утром, но так Пит хотя бы мог начать их анализировать. А, если бы он сам научился отличать правду от лжи в настоящем, то и с прошлым стало бы полегче.        Только вот пропаганда шла уж слишком откровенная. Ругали казнённую Койн, саму идею революции, затем ругали убежавших пленников, а, позже, перешли на критику тех, кого ещё предстояло казнить. «Нет уж, — думал юноша, — это слишком. Кто в такую ересь вообще поверит?» Однако, верили же. Другие верили. Многие верили. Даже он сам однажды поверил. И это пугало ещё сильнее.        «Удивительно, как люди Капитолия, ещё недавно восторгавшиеся победителями, теперь абсолютно искренне нас возненавидели» — размышлял Пит. Он осторожно повернулся к девушке, стоявшей у окна, ожидая её реакции. Ничего. Увы, никакие новости с экрана телевизора не могли пробить каменное сердце Ксандры.        Это была высокая, скуластая, накаченная девушка с плотной, светлой косой, сжатыми губами и острым носом. Боец, амазонка. Признаться честно, эта девушка немного пугала Пита — она была огромная и твёрдая, как скала, но, при этом, не лишённая грации, как гепард или пантера. Именно она вытащила Пита из тюрьмы и защищала его всё то время, что он находился в заброшенной квартире в Капитолии. На разговоры была скупа, на приветливость — тоже. Только деловой подход. Пит для неё был не более чем задание — ни жалости, ни сочувствия, ни гнева, ни симпатии он не вызывал. Это было юноше даже на руку. «С такой охраной мне никто в душу не лезет» — успокаивал себя он.        — Сколько времени до трансляции? — спросил Пит.        — Около часа. Может больше.        — Ну, вот и отлично.

***

       — Просыпайся! — за грубым призывом последовал неслабый пинок в живот.        Финник медленно присел и, достаточно осторожно, глянул исподлобья на миротворца.        — Чего глядишь? -ответил мужчина на взгляд победителя. — Живо вставай! Скоро получишь пулю в затылок. Поднимайся же!        Миротворец дождался, когда сонный пленник встал, и лишь тогда отстегнул цепь от его ноги. Еще пара солдат, стоявших недалеко, подошли к Финнику, подхватили его за руки. Грубо толкая, они вывели победителя из его камеры и привели в небольшой, белый коридор, где уже стояли остальные осуждённые.        Там было много повстанцев, но Финника они почти не волновали. Он то и дело поглядывал на исхудавшую девушку с грязными, короткими, каштановыми волосами. Она смотрела строго вниз, руки ее были покрыты ушибами, на шее красовался след от чужих губ и сама она уже не была похожа на человека, а в зеленых глазах больше не чувствовалось жизни. Но Финник-то знал правду. Знал, что, где-то в глубине души, еще треплется добрый огонек, то сияние, которое разгоняло все неприятности вокруг.        Одэйр почти наверняка знал — если захочет поддержать ее, даже на шаг приблизиться к Энни, ему сильно влетит. Автоматы-то тяжелые. Но тянущее чувство внутри узлом закручивалось в животе. Он бы не выдержал и дальше бездействовать. Финник дождался, когда миротворцы потеряют бдительность, резко толкнул одного в бок, а другого ударил ногой в живот, вырвался из их рук и… осторожно поцеловал Энни в висок. Она дернулась, глаза ее распахнулись от страха и изумления, но, увидев рассеянную улыбку Финника возле себя, она выдохнула.        — Все будет хорошо, — прошептал мужчина, прежде чем два миротворца оттащили его и со всей силы ударили пару раз в живот.        Энни чуть взвизгнула, но тут же подавила в себе эту слабость. Она не знала, верить Финнику или нет. Успокаивает он ее или нет. Утешает или… она снова выдохнула. Ей было так страшно, так больно и горько, и так тяжело просто стоять, не то, что действовать. И, все-таки, как человеку уверенному в своей скорой гибели, ей было хорошо после этого поцелуя в висок. «Это будет наше прощание,» — думала она и внутри у нее все начинало чуть трепетать от этого открытия.        Ей всё-ещё нравилось смотреть на Финника, когда он улыбался, не смотря на фингалы и раны. Ей всё-ещё не нравилось смотреть на то, как Финник сгибается от ударов. Но любые чувства привязанности перекрывало принятие неизбежного. А большего Энни и не нужно было. Только смирение. Если бы только она ещё могла не врать самой себе об этом чёртовом смирении…        — Вас проведут по площади, — декларировал лысый миротворец, — с мешками на голове. На эшафоте уже поставят на колени и бум — вы мертвы. Все ясно?        К моменту этой речи, Финник уже успел отдышаться от побоев и смутно кивнуть головой. Его до скрежета раздражал тот взгляд, которым миротворец оглядывал Энни. Голос этого человека Одэйр отчетливо помнил — он не раз раздавался из соседней камеры. Внутри у мужчины всё сгорало, он едва заметно дрожал, неприятный горячий ком разъедал горло. «Были бы только свободны руки…» — подумал Финник и тут же испугался своей собственной мысли, но отрицать, что эта идея была ему сладостна не мог.        Солдафонской походкой миротворец прошел мимо Одэйра, которого просто всего трясло от гнева. В победителе ещё немного теплилось недоверие к Нику, но все эти мысли он отбросил ещё вчера — если есть надежда, пусть даже ложная, за неё надо ухватиться. Финнику хотелось хотя бы умереть в ожидании чего-то лучшего, а не просто сдохнуть как тощей шавке с улицы.        Он еще раз вспомнил все, что говорил Ник, беглым взглядом оглядел Энни и Джоанну, и принялся ждать своей участи. Пара миротворцев надели ему на руки наручники. Теперь мешок.

***

       — Открыл.        От давления сверху, консервы едва слышно пискнули. Ни о каком запахе приятной еды и речи быть не могло — это была консервированная курица для долгого хранения, но Гейл, всё-таки, растянулся в улыбке, учуяв едва заметный аромат.        — Держи свою порцию, — он устало протянул Китнисс жестяную банку.        — Спасибо, — тихо молвила она.        — Пойдёшь смотреть казнь?        — Нет. Я же знаю, что их спасут. К тому же, я нужна Прим и маме.        — Я тоже могу за ними присмотреть…        — Спасибо Гейл, но у тебя и своих забот хватает.        Она выдавила измученную, совершенно неискреннюю улыбку, только чтобы порадовать Гейла. Но он раскусил. Он всегда мог её раскусить.        Хортон прекрасно знал Китнисс и понимал, насколько ей тяжело. В конце концов, ему было не легче. Но она могла хотя бы не притворяться — он же всё равно всё понимал.        Все сбежавшие повстанцы прятались на окраине столицы, в забытых капитолийских квартирах. Шлачный район. Гейл и не знал, что такие бывают в Капитолии. Проверке его ещё пока не подвергли, так что можно было переждать там. Но не долго, снова попасть в катакомбы — нет, спасибо, лучше в обрыв.        Устало и одиноко Гейл плюхнулся на выцветший, оранжевый диван перед телевизором и принялся кушать свои консервы. Ел он медленно и без особого удовольствия. Гейл особо не чувствовал вкуса пищи — то ли консервы плохие, то ли вкусовые рецепторы ему отказали, а только еда была картонной.        Гейл размазывал размякшую курицу по краям жестяной банки и думал о доме. «А Хейзел, наверное, сейчас сказки для Пози рассказывает и клятвенно обещает, что я скоро к ним присоединюсь». Мысли о семье заставили юношу чуть приподнять уголки губ. Он редко называл Хейзел мамой, и то только в детстве. Жизнь до гибели отца казалась Гейлу чем-то далёким, призрачным, не своим, сказочным.        Старший Хортон не хотел, чтобы младшие, Вик и Рори, повторили его судьбу. Когда отца разорвало Гейл сразу взял тесеры, а затем начал охотиться — Хейзел была беременна и просто не могла работать. Хортон был готов научить братьев охотиться, лишь бы они не брали тесеры. Пози вообще, как самой младшей и девочке, следовало бы сидеть дома и удачно выйти замуж — это был бы лучший расклад для ребёнка из шлака.        Но теперь, как это не парадоксально, Рори повторял судьбу своего старшего брата. Гейлу пришлось стать главой семьи примерно в тринадцать лет и практически заменить отца. Теперь Рори в свои тринадцать лет, должен был на какое-то время заменить Гейла, пока тот в Капитолии. И это обстоятельство сильнее всего выбивало старшего Хоторна. Даже больше безответной любви.        «Надеюсь, они в порядке. И находятся под чьим-то присмотром» — рассуждал юноша, хотя сам понимал — кто будет водиться с семьёй из матери и троих детей? Там таких полно. Никому лишняя обуза не нужна.        С экрана Капитолия радостно раздался гимн. Казнь начиналась. На эшафот ввели троих людей с мешками на голове. Гейл знал кто они. Начали зачитывать приговор.        — За измену…        Хортон закатил глаза. Он прекрасно знал, о чём будет вещать толстый мужчина в накрахмаленном парике — этот приговор Гейл выучил почти наизусть.        — Приговариваются к сметной казни!        А вот тут-то и начиналось всё самое интересное. Три миротворца вышли с пистолетами, усаживая приговорённых на колени. Раздались выстрелы. Миротворцы упали замертво.        И тут началось шоу! Крики и вопли капитолийцев оглушали. «Эти кретины и правда думают, что повстанцы пришли за ними?» — думал Гейл. В считанные секунды на эшафот запрыгнули несколько бойцов Дистрикта-13, за ними, конечно же, направились миротворцы.        Мятежники, с помощью ключ-карты, помогли высвободиться двоим из приговорённых и сняли с них мешки. Джоанна гордо выпрямилась, потирая руки, повернулась к камере и злобно расхохоталась, после чего быстро скрылась с одним из солдатов в толпе. Финник оказался более непредсказуем. Он толкнул солдата из Тринадцатого с эшафота, предварительно выхватив у парня из-за пазухи нож.        Слышно было, как кто-то пытался выключить камеру, но безуспешно. «Бити постарался на славу, — размышлял Гейл. — Вот это шоу! Только что задумал Финник? Сейчас же на эшафот вбегут миротворцы!» Действительно, за считанные секунды перед Финником уже появился бритый налысо солдат. Гейл не видел лица Одэйра. Лишь его напряжённую спину и побелевшее от ужаса лицо миротворца.        Взмах. Солдат в белом мундире упал на деревянный пол. На шее у него расцветала красная полоса, из которой обильно лилась кровь. Финник выпрямился, подняв над головой кровавый нож, и закричал:        — Если сгорим мы — то вместе с вами!        С этими словами он подхватил третьего приговорённого на руки, спрыгнул с эшафота и быстро скрылся в толпе, догоняя убежавшего солдата из Тринадцатого. На экране показались языки пламени и лозунг революции. Гейл медленно зааплодировал. Он аплодировал Бити, который так удачно ввёл финал с лозунгом и Финнику, который этот самый лозунг прокричал.        — Чему ты аплодируешь? — тихо спросила Китнисс. Она стояла в углу с самого начала трансляции. «А говорила, что не будет смотреть.» — ехидно заметил Гейл, обернувшись к девушке.        — Разве ты не видела? Вот это шоу! Чёрт возьми, они им показали! Теперь эти уроды будут знать. Посмотрим, что будет дальше. Мы ещё поборемся! Поборемся…        В глазах Гейла блеснул недобрый огонёк. Он остро ощущал ту силу, что пришла к нему так быстро, и ту отстранённость от Китнисс, что лишь усиливалась. В этом, возможно, и была пропасть между ними. Гейл осознавал всем телом готовность умереть во имя революции. Но что было ещё страшнее — он был готов убить во имя революции.