***
— Расскажи мне о своем первом опыте. Нэнси сразу серьезнеет: — Только если и ты расскажешь. И это не детская шутка, не услуга за услугу, а твердый ультиматум. — Хорошо, — соглашается Том. — Расскажу, — у него всё просто. Нэнси вздыхает. Выходит, что она расскажет пару историй вместо него. — Это было больно. Как и следующие несколько раз, но впервые это не так важно. Многим обычно бывает больно. Ты знаешь это и принимаешь как должное. И я посчитала, что готова заплатить такую цену за то, что меня ждало дальше, но ничего не изменилось. Я терпела и смотрела в окно, за которым цвела вишнеслива, и представляла, что когда-нибудь секс будет таким же сладким, как запах цветущего дерева. Но в следующий раз за окном не оказалось вишнесливы и мне нечего было представлять. Поэтому боль ощущалась сильнее, как и разочарование. Со временем это прошло, но и приятно не стало. Нэн хочет сказать что-то еще, но её сбивает вопрос: — Он был придурком? — Конечно, — смеется она. — А ты не был, когда лишал девочку девственности? Это явный намек на ответный рассказ, но Том словно не слышит: — А тот человек, которого ты любила? — Он не был придурком, — она отвечает, но знает, что это не тот ответ, которого от неё ждут. — Но это не поменяло ситуации? — Нет. И моё неумение притворяться поставило крест на наших отношениях. Теперь именно оно ставит крест и на моей карьере. — Это не так, Нэнси, — Том абсолютно серьёзен. — Я знаю, что женщины склонны винить себя в таких ситуациях, но ты не должна. Если бы он действительно любил тебя, то принял бы любой. Это может показаться глупостью, но на самом деле в жизни это работает. — Неужели? — она раздражена, но понимает, что каждое его слово — правда. — Значит мне просто не повезло? — Выходит, что так. Пауза не становится неловкой или отягощающей, у обоих есть время подумать. И Нэн думает о том, к чему в конечном итоге приведут эти разговоры и зачем она согласилась на этот абсурд. Двое взрослых людей вечерами висят на телефонах, и словно подростки в пубертатный период, обсуждают сексуальные связи. Но ей всё же хочется послушать откровения Тома и он заговаривает, но не об ожидаемом. — А что насчет самоудовлетворения? Мы же можем быть до конца открытыми? — но в голосе нет неуверенности. — Я не мастурбирую, — отрезает Нэнси и закрывает глаза. Уверяет себя, что если собьет его с толку, то не собьется сама. — Никогда? — но он не сбивается, и Нэн слышит игривые нотки в одном этом слове. — Как думаешь, часто лысый человек пользуется расчёской? Мне это без надобности, я ничего не чувствую, если ты вдруг забыл. — А хочешь попробовать? Этот вопрос сбивает с толку так сильно, как ни один до этого. Другой человек окончательно смутился бы или принял это за пошлый намек, но Нэнси пока ещё не понимает. Она скрещивает лежащие на диване ноги, смотрит в одну точку перед собой и пытается представить себе лицо Тома в этот момент. Что он имеет ввиду? — Ты издеваешься или хочешь сказать что-то конкретное? — неожиданно для себя хриплым голосом. Том то ли тихо смеется, то ли покашливает, и говорит: — Я имею ввиду, кто как не ты может лучше почувствовать твоё тело? Понять, что именно ему нужно, найти к нему правильный подход. Ты ведь знаешь, что именно тебе нравится в повседневной жизни? Что больше всего ты любишь есть? Нэнси кажется, что всё это глупая шутка, но она отвечает: — Ростбиф. — И ты знаешь это, потому что тебе сказали об этом твои рецепторы. Твое тело. Том так уверен и мягок, что это всё-таки напоминает приём у врача. — Ты уверен, что не психоаналитик? Они оба смеются, но Том продолжает: — Наверняка есть прикосновения не сексуального характера, которые приносят тебе удовольствие? — Что-то типа щекотки? — неуверенно спрашивает Нэн. Теперь с её лица уже не сходит улыбка. — Это индивидуально. Мне, например, приятно, когда меня гладят по волосам, — слышно, что Том смущается, но и оживляется одновременно. — Когда я был маленьким, мама часто трепала мои волосы, так что это родом из детства. — Ты любишь обниматься со всеми подряд! — констатирует Нэн, и Том снова смеется. — Да, и в этом нет сексуального подтекста. Мне просто нравится прикасаться к своим друзьям. Это делает людей добрее. — В детстве мне нравилось, когда мама чесала мне спину. Или гладила мое лицо, убирая прядки волос. — И ты знаешь это потому, что люди делали это с тобой. Сколько лет тебе было, когда тот парень впервые к тебе прикоснулся? — Шестнадцать. Приятные воспоминания о детстве тут же рассеиваются в мутных, позорных видениях. — И он был с тобой нежен? Целовал твои плечи, прикасался к твоей коже кончиками пальцев? — Нет, но это делали другие мужчины. Том замолкает. В трубке слышно только его дыхание, которое Нэнси раньше не замечала. Ей кажется, что она сказала что-то плохое, но понимает, что в сказанной фразе нет ничего предосудительного. В конце концов они говорят о мастурбации. — И каждый последующий раз обиженный шестнадцатилетний ребенок в тебе не давал вам обоим пойти дальше. Девочка, которую нужно было любить и ласкать, как никогда, для того, чтобы она поняла и полюбила ласку. Понимаешь? Нэнси потрясена. Слова Тома такие простые, но в то же время слишком глубокие и личные, словно бы он ей сочувствует, и… ему жаль. Она никогда не думала о своей проблеме как о чем-то, что живет у неё в голове. Просто считала, что она бракованная, но никогда, что её сломали. И теперь, в его устах это похоже на правду. И это может стать ключом. — Может, — утвердительно отвечает Том, и Нэн слишком поздно понимает, что произнесла последнюю фразу вслух. — Теперь ты можешь научить эту девочку чувствовать. По крайней мере попытаться сама, пока она не будет готова принять это от кого-то ещё. — Ты всё-таки предлагаешь мне подрочить. На этот раз Том сдерживает смех и говорит: — Это грубо, но почему бы и нет? Нэнси стыдно и свой стыд она пытается спрятать за грубостью и бесцеремонностью, но понимает, что никакая грубость не поможет спрятать то, что она могла бы не говорить, однако же произносит: — А что, если я не знаю как это делается? Предлагаешь посмотреть видео в интернете, на выбор? Но Том не обескуражен и этим. В его голосе по прежнему нет неуверенности. — Думаешь, что люди, которые сами едва что-то чувствуют, могут чему-то тебя научить? И Нэн еле сдерживается, чтобы не попросить научить его самого, потому что прекрасно знает, что сам он чувствует многое. В этот момент в её голове что-то явно меняется. Она внезапно осознает, что Том — мужчина, который действительно может чувствовать все то, что не может она сама. И это осознание придает разговору слишком интимный оттенок. — Что тогда? — спрашивает Нэн. Но он отвечает не сразу. — Тебе нужно расслабиться. Отпустить все дурные мысли и воспоминания, дорогая. Некоторым расслабиться и раскрепоститься помогает алкоголь… — Том, сейчас мне не шестнадцать, — она улыбается, почти прикасаясь губами к экрану. — Ты права, — мягко соглашается он. Ей безумно хочется видеть его сейчас, чтобы понять как именно действует на него их разговор. Обычно он так предельно сдержан, но ведь обычно он и не обсуждает подобные темы. — Ты говорила о том, что тебе все же нравятся мужчины? — Да. Я обращаю на них внимание иногда, — и теперь уже её голос игрив. — Тогда представляй себе кого-нибудь приятного. Кого-нибудь, кто не испугал бы тебя в шестнадцать, но и понравился бы тебе сейчас. Это предложение кажется ей чем-то личным. Чем-то, что есть только между ними двумя, и говорит почти не осознавая: — Я буду представлять тебя. В её реплике смех и ребяческое веселье. Но в трубке секундное молчание, а затем шумный выдох, от которого дребезжит динамик. Нэнси застигнута этим врасплох, и ей кажется, что от этого выдоха в ней дребезжит неожиданный, острый испуг. Но через мгновенье она понимает, что чувство внутри — иное. Его только можно сравнить с испугом. А его выдох можно сравнить с возбуждением. Том пытается усмирить дыхание и сделать его незаметным. Его молчание приводит Нэнси в ужас. Она понимает, что чужие люди друг другу такого не говорят. Возможно, если бы подобные вещи возбуждали и её, то она бы смолчала. — Я не должна была, Том! Я имела в виду… — Это хорошо, — перебивает он настойчиво. — Для этого я и рядом.***
После репетиции Нэнси разгорячена и активна, ей хочется делать всё быстро. Она убегает со сцены, унося за собой натянутые похвалы гадкого Мартина, ощущая свой маленький триумф. До тех пор, пока в репетициях нет откровенных сцен Нэнси действительно нет равных и она это знает. Но больше всего её мысли занимают телефонные разговоры с Томом. Она думала, что в театре Томас будет вести себя как обычно, не акцентируя внимание на происходящем по вечерам. Но он оказался слишком дружелюбным и открытым даже в перерывах между игрой. Нэнси всё это видится так, будто Том беспрерывно протягивает ей свою руку. Дверь гримерной закрывается за Нэн с громким хлопком, но через пару минут это происходит ещё раз, только намного тише. Том не спеша подходит к зеркалу, перед которым сидит Нэн, и склоняется к её лицу, стоя сзади, оперевшись обеими руками на спинку стула. Смотрит вначале на неё саму, а затем на её отражение. Его улыбка мало походит на дежурную дружескую. — Как ты, дорогая? — зато голос мягок и дружелюбен. Она улыбается их отражению в ответ, и прислушивается к своим ощущениям. Чувствует, как сверху на плечи давит его тяжелая грудь в чуть влажной рубашке. Его щека почти касается её виска, и если бы не её волосы, то возможно кожу кольнула бы щетина. От Тома пахнет парфюмом и жаром, как наверняка и от неё самой, но в целом его тело излучает намного больше тепла, чем её. Нэнси очень тепло и немного щекотно. Его поза весьма фамильярна. В любой другой женщине их близость вызвала бы возбуждение, дрожь или неуверенность, но она только улыбается, почти уверенная, что всё это небольшая провокация с его стороны, и отвечает: — Сам видел, Мартин пока ещё не орет. Она пожимает плечами, слегка шелестя его рубашкой. — Я рад, что ты спокойна. Том выпрямляется, одной рукой ловко цепляет второй стул и ставит его рядом с Нэнси. — Но я хотел узнать, как ты чувствуешь себя после наших небольших телефонных откровений, — он садится на стул лицом к ней, и снова заглядывает в её глаза, оперевшись локтями о колени. Нэнси думает, что это несправедливо и решает ответить прямо: — Что ж. Я решила, что всё понимаю, Том. Даже несмотря на то, что не могу ощущать. Но не учла, что говорю с живым мужчиной, и что нормальные люди любые слова могут воспринимать всерьез. И ты, кажется, воспринял, — она отрывает взгляд от зеркала и осторожно переводит его на Тома. Он понимающе кивает, но улыбаться не перестает. Становится заметно, что происходящее внезапно нравится ему. — Ты думаешь, что я воспринял твои слова мозгом, — он стучит пальцем по виску и немного щурится. — Но на самом деле я едва ли успел по-настоящему задуматься об их смысле, Нэнси. Мое тело среагировало быстрее, чем я смог адекватно проанализировать сказанное тобой. Примерно так и работает возбуждение. Оно разгоняет кровь и ты не можешь больше себя контролировать. Даже думать становится сложнее, потому что все вокруг тебя плывет, а внутри тебя — кипит и плавится. Пускай это будут лишь короткие мгновения, но отмахнуться от них практически невозможно. Нэнси смотрит на Тома не отрываясь, и пока его голос звучит, глубокий и нежный, сам мужчина кажется ей неотразимым. Даже более красивым, чем бывает на сцене. А его слова и вовсе чем-то невозможным. И ей хочется чувствовать что-то к нему, что-то кроме дружеского тепла. Что-то женское… — Каждый раз, когда читаю что-то подобное в книге, никак не могу понять… Ты действительно возбудился от одних лишь слов? Том смотрит на нее долгих несколько мгновений и она видит, что ему нелегко. — Не от самих слов, — говорит он наконец, немного качая головой. — От осознания того, что ты будешь думать обо мне, прикасаясь к себе. В самые интимные моменты, когда ты наедине с собой, представляя меня… Это всё равно, что мне самому прикасаться к тебе, понимаешь? Он садится на самый краешек стула, придвигаясь к Нэнси почти вплотную, не спеша протягивает к ней руку, словно давая возможность в любой момент остановить его. Но когда Нэн остается неподвижной, он осторожно, совсем не настойчиво ныряет рукой под длинные, мягкие волосы и касается шеи. Медленно скользит ладонью и останавливается сзади, едва поглаживая кожу пальцами. Его рука очень теплая, и это оказывается совсем не страшно. Вот только в глаза смотреть невозможно, потому что у Тома они странно темнеют и Нэнси смыкает веки. Она чувствует как вторая его рука берет её ладонь и прислоняет к своей груди. Она часто вздымается, в ней мощно стучит его сердце, словно испуганная птица. И она понимает. — Том, это можно сравнить с испугом? — её голос неожиданно встревоженный. Том смеется коротко, почти хрипло, а затем говорит: — В первые мгновения это действительно пугает, дорогая. Но это самый сладкий испуг. И ей жаль, что в этот раз сердце в её груди абсолютно спокойно.