***
Свет в коридоре кажется слишком ярким после тёмного зала, разговоры коллег — слишком тихими после криков полоумного. Нэнси устала, но она не разочарована. Этот мужчина, каким бы больным он ни был, настоящий мастер своего дела. Слушать его, конечно, невыносимо, но игра под его началом может стать настоящей победой. Она замечает, что труппа сбивается в кучки, и понимает, что заведомо портит отношение к себе, держась особняком. Но это не главное. Разве Нэн здесь ради дружбы? Она отходит к своей гримерной, едва оглянувшись, едва уловив нотки восторга в общем гомоне. Оказывается в стороне, но не в одиночестве. Мягкие шаги за спиной приближаются и она уже знает чьи они. Тихое покашливание подтверждает её догадку. Пальцами она нажимает на дверную ручку и входит в гримерку, оставляя дверь открытой, но не оборачивается. Она слышит, что мужчина входит следом, и улыбается сама себе, не осознавая, что эта улыбка отражена в каждом зеркале с разных ракурсов. — Здравствуй Нэнси, — произносит Томас, словно они уже сто лет как друзья. — О, привет! Как тебе этот псих? — Нэн всё ещё не оборачивается, а Том всё ещё разглядывает ее лицо в зеркалах. — Я привык, — он стоит у двери, прислонившись бедром к краю стола, скрестив руки на груди и в целом выглядя как хозяин положения. — Мы работали вместе в других постановках. Не боишься, что могу шепнуть ему твои слова при случае? Нэнси улавливает беззлобную издевку в его голосе и сдается. Оборачивается, заметив наконец его отражение в зеркале. — Не боюсь. Он сам прекрасно понимает, что он — больной ублюдок. Хоть и талантливый. Том слегка запрокидывает голову и смеется спокойно и плавно, обнажая белые влажные зубы. Нэн могла бы подумать, что он пытается произвести впечатление, намеренно показать свою неотразимость, но она прекрасно знает, что это обычное его поведение, и решает не подыгрывать. Продолжает молчать. Его смех совсем утихает, но улыбка на губах остается. Он смотрит пристально, не отрывая глаз, запускает одну руку в карман брюк и говорит: — Надеюсь, в этот раз у нас всё получится. Нэн эти слова задевают и её ответная улыбка становится больше похожей на гримасу раздражения или презрения. Приятный мужчина, стоящий напротив теперь кажется ей самоуверенным, и даже луч солнца, упавший на его рубашку, притягивающий взгляд к его груди, кажется, с ним заодно. Том делает вид, что не замечает. Он достает из кармана белый картонный прямоугольник, кладет его на край стола и кончиками пальцев подталкивает его к Нэнси. — Что это? — спрашивает она. В её голосе упрямая грубость. — Мой личный номер. Коллеги обычно обмениваются номерами телефонов, — отвечает он прежде, чем Нэн успевает задать вопрос, и выходит за дверь, попрощавшись не сходящей с лица улыбкой. Нэн не берет визитку, почему-то очень сомневаясь, что все остальные коллеги подозревают о таком обмене.***
Нэнси стоит на сцене и вокруг всё также темно. Эта темнота душит её. Их репетиции резко контрастируют с повседневной жизнью, словно загробный мир и мир живых. Она задыхается в свете одинокого софита и в это время в ней умирает Нэнси, но рождается другая женщина, которая может пережить и темень, и даже удушье. В эти моменты она более терпима к режиссеру, но все также его ненавидит. Она склонна к послушанию, но тайком, иногда всё же скалится. И ей кажется, что она знает о жизни больше, чем девушка, ежедневно покидающая стены театра. На сцену выходит Том, но и это уже не он. Это друг и почти любовник. Его лицо состоит из темных и светлых, резких углов, словно бы он исхудал от болезни всего за каких-то пятнадцать минут. Его рубашка смята и шелестит громче, чем бьется её сердце. Его шаги широки и стремительны, но они никогда не приблизят их друг к другу. Она видит пропасть и пытается растворить твердый комок в горле спасительными слезами. И когда первая из них показывается в уголке глаза, гробовую тишину растерзывает оглушительный крик: — ПЛА-А-АЧЬ! Плачь же уже наконец! Сперва она не видит этого гнилого режиссеришку из-за пелены слез, но через секунду зрение проясняет вскипающий гнев. Она видит его трясущиеся руки, его распахнутый рот и брызги слюны, поблескивающие под бледным светом. Его лицо багровеет, на висках выступает пот. Нэнси дослушивает его крик до конца, а затем сердито идет в угол сцены, туда, где стоит этот черт. Она подходит вплотную, глядя в его покрасневшие глаза. Её челюсти сжаты так сильно, что на лбу выступает тонкая венка. Одним движением пальцев она стирает слезу со щеки и тычет влажной рукой в его свиное рыло. И, когда оно начинает расплываться в мерзкой гримасе осознания, её рука жестко бьет его прямо в лицо. На толстой щеке проступает заметный след, но Нэн уже не видит этого. Только слышит одобрительный смех со сцены, зайдя за кулису. Том нагоняет её в коридоре, останавливая за руку, совсем не сильно. Он больше не улыбается, как этого ожидает Нэнси, а смотрит с сочувствием и молчит. До гримерной они идут бок о бок. Он держит её локоток и вместо неё открывает дверь, пропуская вперед. Она ловит свое бледное лицо в зеркалах и с облегчением, через нос выдыхает воздух. Том наливает воду из бутылки в пустой стакан и ставит его на стол, рядом с оставленной им же визиткой. Она кажется Нэнси несчастным, забытым зверьком, и ей стыдно. Настолько стыдно, что она тут же принимается рыться в сумочке, а найдя блокнот записывает свой номер телефона, не подписывая именем. Неаккуратно вырванная страничка ложится рядом с белым прямоугольником, и моментально исчезает в ладони Тома. Нэнси кажется, что с этого момента они, наконец, друзья.***
Ей холодно. Том прижимается горячей грудью к ее спине, его ладони гладят ее голые плечи, а она боится дышать, хотя чувствует в своих волосах его шумные выдохи. На этот раз придурок не кричит, его трясет почти тихо. Он говорит: — Я тебя не хочу. Режет каждым словом и спрашивает: — Том, ты её хочешь? Она не видит его лица и не слышит его ответа, но ей всё же стыдно. Она всё также не дышит, но краснеет, осознавая, что на этот раз выпад режиссера далеко не безоснователен. Её провал очевиден для всех, а особенно для неё самой, но не для Тома. Он продолжает гладить её плечи и не отходит, видимо надеясь, что всё это досадная, но поправимая ошибка. Но Нэнси знает, что это не так. — Тебя должен хотеть каждый, кто тебя видит. Из тебя должна течь твоя страсть! Ты должна отдаваться каждому, кто будет сидеть в этом зале! И если в день премьеры ты будешь этим куском дерьма, то я тебя уничтожу. Он уходит стремительно, то ли боясь сорваться, то ли снова получить по лицу. И Нэнси его понимает, но ей сложнее уйти. Потому что если уйдет, то больше сюда не вернется.***
Его звонок не становится неожиданностью, но Нэнси все равно не настроена на разговор. Она ушла из театра не дав Тому шанса поговорить с глазу на глаз, но и по телефону о таком говорить ей невыносимо. Его голос спокойный и тихий, кажется ей оглушительнее криков полоумного режиссера. — Нэнси, можно спросить? — Ты можешь попробовать, — устало отвечает она, заведомо зная суть вопроса, но не своего ответа. — Что с тобой происходит в эти моменты на сцене? Может быть я могу помочь? Ей даже не нужно видеть его, чтобы знать, как трогательно его брови сдвигаются к переносице в этот момент, и какими становятся его глаза. — Ты имеешь ввиду мои бездарные попытки сыграть страсть? — она хочет услышать обвинения, чтобы и вправду разозлиться. — Ты же знаешь, что я бы никогда не сказал такого. Я о твоей неуверенности. В любых других сценах тебе нет равных, но эти откровенные моменты… Как так получилось, что спустя годы ты все ещё не преодолела в себе этот рубеж? — Ты так ясно запомнил мой прошлый провал в дуэте с тобой, что решил и мне напомнить об этом?.. — Ты девственница? — прямой, но осторожный вопрос. Нэнси, сбитая с толку даже не может смеяться. Она перекладывает телефон в другую руку, давая себе время пережить удивление, а затем отвечает, стараясь возмущение скрыть за насмешкой: — О Боже, нет! Я похожа? Том робко смеется и в этом смехе чувствуется облегчение. — Тогда в чем же дело? — Как бы тебе сказать, не используя вульгарных слов… Я могу притвориться какой угодно, но не возбужденной, — она старается сохранить спокойствие, но стыд приливает к щекам и заставляет ее голос дрожать. — Но почему? — Тебе не кажется, что это не совсем корректный вопрос? Нэн выходит из себя и ей обидно до слез. Почему именно безупречный Том Хиддлстон решил изводить её такими вопросами? Почему решил, что имеет право? — Нэнси, мы коллеги, — спокойно отвечает он. — И это больше профессиональный вопрос, чем личный. Я хочу помочь тебе. Потому что ты блистаешь на сцене, а эта мелочь омрачает твой блеск. Она понимает. Понимает, что несправедлива к нему, что собиралась договорить всё до конца, но сорвалась. В ушах начинает звенеть, но Нэн говорит, сдаваясь: — Я ничего не чувствую. И в трубке, и в её комнате повисает тяжелое молчание. — Ты хочешь сказать, что не чувствуешь влечения к мужчинам? — наконец произносит он. — Ни к мужчинам, ни к женщинам. Ни влечения, ни возбуждения, ни оргазмов. Никакого внутреннего трепета от прикосновений или поцелуев, Том, — обреченно сообщает она. И её мир беззвучно рушится от одного признания. — Ты любила? — всё так же спокойно и уверенно. — Конечно. — И вы занимались любовью? — Да. — И при этом ты ничего не чувствовала? Тебе не было хорошо? Нэнси слышит, что Том пытается говорить бесстрастно, может быть даже притворяясь доктором, но ей всё так же больно, словно она нагая перед всем миром. Изнасилованная, истерзанная и нагая. — Мне было хорошо от того, что он рядом. Это всё. — И когда кто-либо из мужчин стоит рядом с тобой… когда сегодня я касался тебя на сцене, ты не чувствовала ко мне ничего как к мужчине? Нэнси смеется горько, но она понимает и это. — Я вижу в тебе мужчину, Том, и ты мне нравишься. Как и многие другие мужчины, но больше ничего. Пусть это тебя не задевает, ладно? Том шумно вздыхает и после паузы говорит: — Мы это решим. И на премьере тебя будет хотеть даже Мартин, я тебе обещаю. Нэнси не верит, она знает, что уже ничего не изменить, но отвечает: — Да.