До сих пор

Кук просыпается от звука корёжащегося металла. Под окном сминаются гармошкой несколько автомобилей, водители орут друг на друга, потом переключаются на безбашенного Джеймса, потому что он посылает их на хороший такой нахуй с подоконника, грозятся подкорректировать цвет его лица, чтобы оттенками напоминало тучу, заходящую с края города. Кук мимоходом зыркает на неуплотнённое небо, и вправду, наплывающая на флюгер музыкального магазина туча — смесь из вестминстерской грязи и болотной тины. Он выходит к ним, как есть — с голым торсом, в джинсах, босой. В декабре. «Без вопросов, дяденьки». Думает, что сороколетние обрюзгшие свиноты лягут одутловатыми мордами и стейковыми пузами в сырой асфальт — разберутся на кулаках, честно. Удивления от багажных бит, кастетов, цепей короткое, как эскалатор на станции «Стратфорд», дальше хруст собственных костей. Бьют Кука на первый взгляд аккуратно, словно все собравшиеся выходцы секции смешанных боевых искусств, он и сам разудало отбрыкивается, годы бездумных драк, неожиданных удушающих захватов сзади от торчков за дозу, но это не помогает избежать в последствии знатной взбучки и трещины в ребре, да и тело вдоль и поперёк криво синеет подвявшими бутонами гибискусов. Мужики разъезжаются, стоит из дома выскочить переполошённой Наоми, они даже не разбираются в ответственностях за аварию, покидают место такой же «организованной» колонной, какой и самобразовались на дороге. Коллективная ненависть к одному объединяет. — Чего ты бесишься с пустого? — Наоми втаскивает его в квартиру на каком-то неведомом едином усилии; уже в гостиной без сил рассыпается детским конструктором, плохо закреплённым в пазиках, на диване. — Я просто… хуй знает, — в горле Кука булькает точно вскипевшим пузырящимся супом, и сплёваная кровь расплывается по белому ковру щедрым авангардистским мазком. — Она вот такая и никакая другая, — Наоми некоторое время пережидает безумную усталость горизонтально, потом, приподнявшись, выкручивает руку к столику с телефоном, вызванивает «Альта». — Скоро будет хорошо, Альт привезёт выпивку. Альт является на порог через час, за полдень, с мультяшными пакетами, там горючих бутылок ровно на крепкий «в однохаревый» передоз. Альтом парниша называется по праву, фигура у него до неприличия женская, плечики, талия, бёдра, всё плавно перетекающее и похожее на скрипичный инструмент. — Он из группы поддержки, вот, — Наоми шаркает на кухню, отрезающую гостиную низкой блоковой перегородкой, шумит водой из-под крана, закидывается таблетками, Эф присылает сообщение. Славно, что она не докатывается до просьбы фотогафировать каждый фармацевтический шаг. — Вообще его зовут Бакстер. — Собачье имячко, — Джеймс трясётся, хрипло посмеиваясь, кровь, подтаившим до водной консистенции желе, под его вибрацией ещё больше расходится в разные стороны, цепляя уже ножку комода. — Бакстер, Бакстер… — у него получается зычно свистнуть. — Не обижайся, чувак, я — Кук, — он выбросывает руку для рукопожатия влево, не переворачиваясь на спину, и удерживает её на двадцать градусов от пола, пока не чувствует холодную ладонь Альта, и шлёпает свою обратно в лужицу. — Деньги в куртке, Бакс. — У него свой бар, так что банкет оплачен. —…в Шотландии, — оправдывается парень, впервые заговаривая. Голос звучит мягко, перинно. Воистину девчачья стать. — Друзья пьют у меня в Эдинбурге бесплатно, а я у них в Лондоне. Негласный бартер. — Ты ж на такси? — кивка Кук не видит, но с ломовой уверенностью продолжает: — На такси бабки возьми. Альт не спорит с Куком, выдаивает из пачки денег мятую купюру и делает ноги. Всё-таки инсталяция «парень — красная гвоздика на белом ковре, — и раковая девочка Наоми Кэмпбелл, глотающая таблетки» — выглядит совсем пессимистично, более утопично, чем его собственный рак. Наоми что-то кричит ему вдогонку в окно и следом бросает мусорный пакет. — И где ты нашла это чудо в перьях? — Джеймс тяжело переваливается на бок. — Говорю же — в группе поддержки, — она, усевшись рядом с ним по-турецки, вливает в Кука водки из бутылочного горла, выходит примерно со среднюю чайную кружку. — Церковь за углом разрешает и поощряет это мероприятие. — Уверовала, Наомс? — Это всё Эффи. Ходила договаривалась, меня упрашивала. Я и пошла. Когда тусишь с аутсайдерами, сам себе кажешься не таким уж и неудачником, — Кэмпбелл прокатывается по водке, занюхивая пижамный рукав. — Хорошо, что наткнулась на Альта, он в пакете с соком приносил алкоголь, всегда разный, бывало джин, бывало эль, и все эти разговорчики про рак становились веселее. Ты ж знаешь отношение Эф к выпивке во время лечения, поэтому я всегда жду среду и пятницу. — И что у него? — Джеймс сам хватается за бутылку и обливается ею, дезинфицируя раны. Пахнет кровью и огненной водой. Кровь разбегается струйками по телу, Кук похож на волокнистое мясо. Красота. Вкуснота. — Рак яичек. — Ёбаная сучья невезуха, — он хохочет, вспоминая фигуру Бакстера. — Я всегда думал, что это меня должно где-то коротнуть, за такую-то жизнь. — Какие твои годы… Кук, — Наоми улыбается, её губы пьяно развозит петелечками к ушам. — Но не надо себя недооценивать. Тебя не то возьмёт. Не, тебя уже взяло. Если ты любишь, то ты любишь до каматоза, отвала башки. Живи ты в другой век, ты бы построил самолёт, чтобы погнаться за ней, или пристрелил лошадь за недостачтоную прыть, или… хуй знает, что ещё ты бы мог. Мы все не такие. Мы можем только подать инструмент тому, кто будет строить самолёт, и это печально. Мы не готовы на подобную энергозатратность. — Я уже не знаю, что могу. Я уже не знаю её. Алкоголь, притомивший желудок, позволяет Куку не чувствовать себя развалюхой, вообще не чувствовать, подняться на крышу и над ситуацией в целом, кричать с Наоми абсурдистские нелепицы под техно, краут-рок, алтернатив, дорожное кантри, диско, забыть, что Эффи живёт здесь, что она пуля, застрявшая в его ключице, вроде жить не мешает в общем понимании жизни, а вытащить — истечёшь кровью к хуям, так и носит в себе «иконку, распятие» Эффи Стонем. В четверг она надела выеби-платье, пнула по задней стенке чемодана ногой, свалила с начальником в Ливерпуль. Деловуха. Джеймс орал на неё, до гландового выверта, до ветровой мельничной пелены перед глазами, костерил на чём свет стоит, просил не ехать — «ведь нормально начали же, ну», — хватался за руки, но не выкручивал, большая вероятность спугнуть напором, просто придерживал за запястья, страшно хотелось, чтобы до неё дошло — шло, шло и дошло. Как ветры доходят к берегу с моря. А Эффи оставила ему денег, будто он какой-то грёбанный альфонс, и уехала. Да, в Лондоне Кук ещё не освоился, но кое-какие деньжата имел с прошлого, вполне хватало на продуктовую корзину, поприжмись, хватило бы и на ежемесячные таблетки Наоми (он же по большей части здесь из-за неё), поприжмись сильнее, вносил бы часть суммы за аренду квартиры, пока же был приживалкой на птичьих правах. Джеймс хотел найти нормальную работу, не уличное банчинье наркотой и не офисное геморройное жопопросиживание. Что-то движняковое, но не водителем автобуса и машинистом метро. Он ходил в тот музыкальный магазин с петушиным флюгером, не специально, зарулил по дороге, поспрашивал себе местечко, оказалось, это какая-то семейная конторка, рассчитаная сугубо на своих, когда у них всё пойдёт по пизде, подстелили соломку родным, молодцы, видимо, есть под кого её подкладывать. В целом, как изначально, с самого приезда, был сиделкой для Наомс, так и остался. Друзей не кидал, работа может и потерпеть, когда у Наоми всё образуется или она… да, Кук, что она? Он предпочитал не уподобляться скверным мыслям. Постель Кэмпбелл опустеет от того, что она уедет к своей гёрле за океан, а не пополнит собой почвоудобряющий корм, над ней не пробьётся росток новой жизни, ибо она есть жизнь, здесь и сейчас. По тому с каким упоением в них заливается алкоголь, придымлённый медицинской травкой, словно утренним туманом, складывается ощущение, что умирать они не планируют ещё минимум лет двести. Двести лет урезаются до пары минут. Эффи выдёргивает шнур музыкального центра. Тихо настолько, что глохнешь в обратную сторону, от противного. Эти двое в гостиной выглядят психопатийно. Один в лыжной шапке и в больничного вида ночнушке, другой в запёкшейся растресканной, как глинистая пустыня, крови. И лица пьяные, съехавшие, босховские. — Вот вам ключи, ребят, делайте, что хотите, выкручивайтесь сами, если вы охренеть какие умные и самостоятельные, — комплект стонемовских ключей перелетает через всю комнату, с противным звуком царапающегося лязга ударяясь об опорожнённые бутылки. С таким же нетерпимым иезуитским звуком за Эф закрывается дверь. Это не отрезвялет, не воспитывает, это даёт Наоми понять, насколько она устала. Она немыслимо проседает внешне. Кук впервые смотрит на неё с раковой установкой в голове. Что где-то у всех заготовлены свои конечные остановки и Наоми едет в первом автобусе. Без шуток. И они проигрывают пока. Все. В этой проклятой квартире. Джеймс укладывает Наоми спать, а сам надеется, что Эффи недалеко ушла. — Я делаю дохуя для неё, дохуя, дохуя, такого хуя нет ни у кого в штанах, сколько я для неё делаю, — на лестничной площадке эхо делит ступени: раз дохуя — ступенька, два дохуя — ступенька. — У неё же всё плохо… — Очень?.. — Не представляешь… Я собираюсь позвонить Эмили, — Эф заправляет волосы за уши. — Всё изначально было хреново, так ведь? — у Кука дрожат губы, подтрясывает челюсть, и схватиться не за что, счастливых воспоминаний… нет их, они с Фредсом в земле, приходится размазывать слёзы по лицу, оживляя засохнувшую кровь на щеках. — Я, блядь, создан терять людей. — Эй, посмотри на меня, — она обхватывает его лицо руками, как если бы обхватывала лицо сына, маленького ранимого мальчика, с нечеловеческой заботой, мягкостью, — не смей, слышишь, не смей, иначе я тебя убью. — Не надо, лучше поцелуй, — нелепо — да, но так необходимо. А ей? — Я до сих пор не понимаю, почему не удержал тебя… — Всему своё время для до сих пор.