Серафим

– Ты… знаешь?! – глупо переспросил Джеймс, когда Шепард с улыбкой отложила в сторону планшет, на котором он размашистым и корявым почерком написал: «Молчи, нас подслушивают» и двумя короткими словами заставила Вегу почувствовать себя полным кретином. – По правде говоря, не знала – подозревала. Ты подтвердил мои подозрения. У тебя короткая память, Джеймс. Я ведь тебя уже предупреждала... Идиот. Идиот, тупой идиот. – «Цербер» следил за мной на «Нормандии». Я привыкла к тому, что каждый мой шаг происходит у кого-то другого на глазах. Джеймса охватила такая паранойя, какой он не испытывал прежде. У него горел затылок, ему все время казалось, что за ним следят. Впрочем, почему – «казалось»? Теперь, когда он как следует задумался над этим, Вега начал думать, что и в парке были камеры. В дуплах, например. В каждом дупле по камере. А белка, которую он заметил пару недель назад, была на самом деле вовсе не белкой, а передвижной камерой. Рыжей прыгучей камерой. Камера есть в говорящем писсуаре, и в душе тоже, и за зеркалом над раковиной, и… Ему стало дурно. – Ты бледный, Джеймс. – Нормально, Лола, – откликнулся он, пытаясь отогнать тошноту и слабость до того, как она охватит его целиком. Он никогда еще не испытывал ничего подобного, и ощущение было неописуемо паршивым. – Я просто не привык к такому, понимаешь? Когда за моей задницей все время следят. – Ну что вы, мистер Вега, я уверена, что, когда вы идете по улице, все девушки за ней следят. – Я вовсе не это имел… Возникло желание даже сказать ей: «Не надо», но каким последовательным бы он тогда себя почувствовал и в принципе оказался. Сам все это начал, сам рухнул в колодец головой вниз, не подумав дважды, а теперь, значит, «Не надо»? Кроме того, посмотрев ей в глаза, Джеймс понял – она не флиртует. Всего лишь пытается разрядить обстановку. Оказать ему моральную поддержку. Тему сменить… Вчерашний день – по крайней мере, та его часть, что он провел в гостиной с Шепард и бурбоном, – показался другой реальностью. Сном – подростковым потным сном глупого мальчишки. Одним из тех, которые заканчиваются судорожными попытками скрыть его следы от родителей, протаскивая мокрое постельное белье в подвал, к спасительной стиральной машине, под покровом темноты. Джеймс почти не мог спать после того, как вчера поздно ночью вернулся с «Нормандии». Шепард уже отправилась почивать к тому моменту. Сначала он часа полтора сидел с Гейлом и болтал о том, о сем (старательно избегая серьезных тем), потом, когда рядовой ушел, ворочался в своей слишком мягкой кровати и пытался угадать, сколько пар глаз в данный момент за ним наблюдает и из каких именно углов. После пары часов беспокойного сна ему пришлось бороться с соблазном эти камеры найти (бесполезно, наверняка очень хорошо скрытые и микроскопических размеров), броситься к Шепард, разбудить ее и убедить сбежать отсюда (тоже бесполезно, по тысяче причин) и накрыться одеялом с головой… – У тебя раньше не было приступов паники? – А? Голос Шепард вернул его в реальность. – Приступов. Паники. Бывали? – Нет… А что? – Ты, судя по всему, его пережил. Или переживаешь сейчас. Вега не терял самообладания даже перед толпой разгневанных и хорошо вооруженных кроганов-наемников, так с чего бы ему вдруг впадать в панику от мысли о том, что за ним следят какие-то сраные бюрократы и треклятый майор Бакенбарды? Не хотелось признавать ее правоту. Он бесконтрольно помотал головой. – Все нормально, Джеймс. Бывает. Ты привыкнешь. – Это совсем не то, к чему я хотел бы привыкать, Лола. – Понимаю. И если она неправа, если это не приступ, то почему он не мог найти в себе силы на то, чтобы наплевать на лишние уши и задать мучившие его вопросы? «Что будет с нами?» «Это что-то значило?» «Я мудак, да?» – Кстати, откуда ты узнал? – Ваш пилот. И еще он сказал, что майор А… – Джеймс запнулся. – Ни слова больше, – Шепард кивнула и заботливо добавила: – Постарайся не придавать всему этому слишком много значения. Камерам, я имею в виду… Это знак. Знак, напоминание. Кирпич в морду. Называть можно как угодно. Вселенная сигнализирует мне, что я совершенно потерял контроль над собой. И принимает меры для того, чтобы все вернулось на свои места. Молодец, Вселенная. Мать твою. – Да, коммандер. Он мог продолжать вести себя как ни в чем не бывало. Мог продолжать, вооружившись гигантской лопатой, рыть яму под названием «неуставные отношения». Но, если его до сих пор не погнали отсюда ссаными тряпками, значит, кому-то нужно, чтобы он здесь оставался. Пусть он давал поводы в прошлом, но теперь будь он проклят, если даст еще хотя бы один, даже самый малюсенький. Джеймс любил ее еще сильнее за то, что она сразу все поняла. Она сказала: – Ты прав. В ее глазах не было осуждения. Или разочарования. Ты прав, нам не следует. Ты прав, я не хочу, чтобы возникли неприятности. Ты прав, будем держать себя в руках. Все это он ясно услышал в своей голове, всё это она могла сказать, и все это она стопроцентно подумала. Джеймс был абсолютно, целиком и полностью уверен в этом. И ему было больно. Хотелось рычать и метать мебель в стены. Хотелось сделать хоть что-то. Но пора бы уже прийти в себя. Пора снова начать делать то, что правильно, а не то, что хочется. Несмотря на то, что от одного взгляда на нее сердце каждый раз начинает колотиться сильнее. Несмотря на то, что он не мыслит своей жизни без Шепард. Несмотря на то, что хотелось взять и рассказать ей всё, абсолютно всё: как он на нее молился, как вознес ее на пьедестал, как сел у этого пьедестала, в очередной раз залюбовался и постепенно осознал, что она тоже человек, а не Золотой Телец. Но он будет молчать. Молчать и вести себя так, как положено. Поезд горестных мыслей несся вперед, набирая скорость, однако Шепард навалилась на стоп-кран. – Эй, Джеймс, – сказала она, мягко улыбаясь. – Спасибо. «За что?» – одними глазами спросил он. – За всё. Больше всего на свете ему хотелось схватить ее обеими лапами, оторвать от пола и обнимать, пока она сама не попросит отпустить. Но Джеймс не двигался. Он стоял ровно, руки безвольно висели вдоль туловища. – Ты ведь вырос на Земле, – заметила Шепард после короткой паузы. – У тебя должен быть генетический иммунитет против таких вещей. Не говоря уже о том, что ты десять лет провел в армии, где никогда не оставался один. В общем… К этому пора привыкать. Но если ты не можешь привыкнуть… Она встала на цыпочки, обняла его за шею ладонью и прошептала ему на ухо так тихо, что Джеймс едва расслышал: – Всё будет хорошо. Она улыбалась... Вега вспомнил, как отчаянно и какими идиотскими методами боролся за ее улыбку в самом начале, и ему вдруг стало легко. Несмотря ни на что. Он боролся и он победил, главное – чтобы она улыбалась. Шепард ушла в свою комнату и уселась читать что-то, а Вега отправился делать несколько сотен отжиманий. Легких, на обеих руках – его аналог «посидеть и подумать». Он принялся размышлять над ее словами. Возможно, за неимением более достойного занятия. Или чтобы отвлечься от иных, неприятных мыслей. Он принадлежал всего лишь ко второму поколению людей, которые наконец-то избавились от моды выставлять все аспекты своей жизни напоказ. Джеймс знал, что это началось очень давно, помнил какие-то сведения из раннего детства, из уроков… Сначала у людей были веб-сайты только с картинками, потом – открытый видеохостинг и социальные сети. Его учитель по информатике в начальной школе шутил, что во всем были виноваты котики. Люди снимали своих котов на видео и постили бесконечные клипы с ними. А уж потом и самих себя. Бесконечные монологи перед камерой, любительские фильмы «О моей жизни»… После объединения двух крупнейших социальных сетей и изобретения устройств, которые выглядели как очки или как модный женский ободок для волос и способны были снимать видео и тут же отправлять его в экстранет (кажется, тогда он назывался интернетом), люди пошли вразнос. Все снимали всё. Текстовые блоги практически перестали существовать – буквально за несколько лет превратились в винтажную прихоть интеллектуальных снобов. Ну а потом японский профессор Санада изобрел «Дримкэм» и под угрозой оказалось кино, телевидение (уже загибавшееся к тому моменту) и даже обычные видеоблоги. Баснословно дорогое и поначалу доступное только исследовательским институтам, революционное устройство распознавало мозговые волны человека во время фазы быстрого сна и формировало видео из сновидений. Когда «Дримкэм» стал более доступным, начался повальный стыд и позор – как считал сам Джеймс. Счастливые обладатели громоздкого устройства, которых с каждым годом становилось все больше, создавали сайты исключительно под наборы сюрреалистических картин из своих снов, устраивали конкурсы на тему того, кому приснилось самое красивое, самое интересное или самое шизанутое. Эта повальная мода на некоторое время охватила весь мир. Проблема была лишь в одном: сколько Санада и его ученые последователи ни бились, они все равно не смогли сделать картинку достаточно четкой и ясной, чтобы заменить кино снами. Такая уж это штука – человеческий мозг, даже самый лучший кинорежиссер во сне наверняка видит всякую деформированную срань. Так что кино выжило. В основном цифровое и без живых актеров, но выжило. А вот привычка людей снимать и показывать всем свою жизнь еще очень долго никуда не девалась. Джеймс слышал, что существовали даже клиники для видеозависимых – тех, кто не мог уже в определенный момент нормально поссать или выйти за дверь, не снимая это на камеру. Обычно туда притаскивали силой, родственники. Наверное, чьи-то родственники в определенный момент не выдержали и организовали кампанию по борьбе с этим бесконечным эксгибиционизмом. По мнению Джеймса – чуть ли не единственная толковая кампания правительства с начала века. Плюс им за упорство. Они боролись с «повальной заразой» гораздо более яростно, чем с курением, наркотиками и употреблением алкоголя. Их травили, поносили, обзывали ханжами и врагами свободы слова… А потом мода – то ли под гнетом «ханжей», то ли времени – постепенно начала сходить на нет. И человечество вернулось к старому доброму «личному пространству». Конечно, до сих пор находились фрики, которые снимали каждую минуту своей жизни и выкладывали на всеобщее обозрение, но они были именно что фриками. Неформалами. Джеймс лично не знал ни одного из них и, если б встретил, то, наверное, руки бы не подал. Так что какой уж там «генетический иммунитет»… А что касается армии, то у него было вполне много личного пространства, времени и ситуаций для того, чтобы побыть в одиночестве. Особенно в последние годы. Служба в маленьких колониях этому очень способствует… И одиночеству, и целибату, и вообще… Джеймс вспомнил еще кое-что из далекого прошлого. Как долго и пристально он глядел на страшное слово «вазэктомия» в военном контракте – смотрел до тех пор, пока ему доступным языком не объяснили, что «неуставные – неуставными, правила – правилами, а люди в армии трахались, трахаются и будут трахаться между собой, и помешать нельзя, можно только меры принять», заверили, что это не навсегда, и заставили перейти уже, наконец, к чтению следующего пункта, где говорилось об обязательной сдаче спермы на длительное хранение – на случай, если «поправимая маленькая операция» вдруг каким-нибудь непонятным образом окажется непоправимой на момент увольнения бойца в запас. Он нехотя подписал все, что дали, а потом пожаловался дяде. Эмилио Вега же напомнил ему, что благополучно зачал и вырастил парочку детей, и что военный агент по найму кадров был абсолютно прав. В некоторых ситуациях даже в армии молодые люди и девушки, Джимми, так снимают стресс. Ты уже не ребенок, сам должен понимать. Джеймс тогда горячо защищал свою позицию, которая состояла в «я никогда!» и «неуставные отношения и побратимство в вооруженных силах – это зло, их нужно искоренять, не для того мы идем в армию». Дядя же лишь тихо посмеялся и похлопал его по плечу. Поймешь, мол. Десять лет Вега держался. Это были десять лет железных принципов, неукоснительного следования уставу, десять лет быстрых перепихонов с едва знакомыми девушками во время каждой побывки. У него никогда не возникало желания связать себя отношениями с какой-нибудь женщиной из тех, что служили с ним бок о бок. Он воспринимал их просто как солдат, таких же, как он сам, в лучшем случае – как сестер. Первое время осуждал тех, кто пренебрегал правилами. А потом перестал обращать внимание. Он никогда не высказывал претензий Мейсону и Камилле. Но он уже никогда не забудет тот опыт, который получил, когда лицезрел то, к чему эти отношения привели. Выжил бы Мейсон, если бы не любил Камиллу? Да, возможно. Да, скорее всего. Да, выжил бы. И от этой мысли должно было становиться страшно, да? Но Джеймс не чувствовал страха. Получается, опыт – впустую? Десять лет следования правилам. «Когда-нибудь ты поймешь», – говорили улыбающиеся глаза Эмилио Веги. «Никогда!» – мотал головой шестнадцатилетний Джеймс. Но дядя все равно оказался прав. Даже если ничего физического толком не было, даже если ничего не будет – Джеймс уже уязвим. Но эта мысль его отчего-то не угнетала, а, наоборот, непостижимым образом делала сильнее. И мысль, и чувства, ею вызванные. Несколько месяцев назад он ненавидел в себе абсолютно всё и не видел в жизни никакого смысла. Благодаря Шепард он его нашел. Даже если ничего не будет… Последующие недели он вел себя сдержанно, не болтал и не прикасался к Шепард, а общался с ней так, как должен был общаться – нет, не охранник с заключенной, – как телохранитель со своим многолетним клиентом. Да, это было тяжело. Но Джеймс привык терпеть – причем терпеть всё, что угодно. За исключением улыбок, которые они то и дело бросали друг другу, не было ни единого лишнего слова. Были разговоры между делом. Об оружии, моделях омни-инструментов, о далеких планетах, о погоде в Ванкувере, об укреплении костей и улучшении осанки с помощью физических упражнений, о кошках, хомяках и рыбках. О мексиканской мафии в Сан-Диего, о настольных играх, о комичности профессионального реслинга, о неверно проставленном рейтинге фильма «Ваэнья», о любимой части «Бласто»… Обо всем, кроме личного. Обо всем, кроме личного и Жнецов… Всё будет хорошо… Суд внезапно отменили и перенесли на более поздний срок – через десять дней после изначального. Потом перенесли еще раз. Больше не было ни допросов, ни каких-либо других хождений по мукам. Шепард читала, обсуждала с ним всякую ерунду, Шепард ела, занималась спортом, Шепард улыбалась ему. А Джеймс большую часть времени ходил за ней безмолвной тенью. И думал о ней каждую минуту, независимо от того, находилась она рядом или же нет. Всё будет хорошо. Он несколько раз замечал Кайдана Аленко: последний то и дело показывал свой нос то в столовой, то в тренажерном зале, но, завидев Вегу рядом с Шепард, ретировался с выражением страдания на лице. У Джеймса было четкое ощущение, что майор Бакенбарды отслеживает ее передвижения, надеясь застать ее одну и наконец-то поговорить. Джеймс ошибся. Причем во всём и сразу. В то утро Шепард спала, Веге зверски хотелось есть, а приложение, через которое можно было заказать еду с кухни, почему-то не работало. Он позвал Свонсона себе на замену, а сам решил проветриться и пройтись до столовой. Конечно, можно было попросить рядового принести еды, но Гейл ему нравился с каждым днем все больше, и Джеймсу очень не хотелось делать из него мальчика на побегушках. Тогда-то это и случилось. Джеймс как раз проводил «тест трех дюймов» на горячем сэндвиче с сыром – надо разломить его и тащить половинки в разные стороны; если сыр тянется минимум три дюйма, значит, это хороший, годный сэндвич, – когда к нему подсел майор Аленко. – Простите, лейтенант, я подумал, что, спроси я разрешения, вы бы мне точно отказали. Джеймс посмотрел на него страшно. Майор Бакенбарды, к его удивлению, примирительно улыбнулся. – Я давно надеялся застать вас в одиночестве и переговорить. – Да? – поднял густые брови Джеймс. И о чем, интересно? О какой-нибудь гадости? «Убери руки от моей женщины» или что-нибудь в этом роде? – Мне кажется, мы с вами начали знакомство не с той ноты. И я должен принести мои извинения. Давайте начнем сначала. С этими словами майор Бакенбарды сделал что-то совершенно немыслимое. Он протянул ладонь для рукопожатия. И Джеймс пожал. Большей частью чтобы заляпать его пальцы маслом, конечно. Но еще и от неожиданности. И даже рефлекторно. Он не привык отворачиваться, когда офицер хочет поздороваться за руку. – Я должен принести мои извинения за резкость во время нашей первой встречи, – сказал Кайдан. – Это во-первых. Во-вторых, я хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали для Шепард. Я знаю, что вы спасли ее жизнь, лейтенант. Спас, да не для тебя. – Всегда пожалуйста, – отозвался Вега. – До меня дошли слухи о том, что вы считаете меня кем-то вроде посланника Сатаны, – Кайдан усмехнулся. – Возможно, я это заслужил. Но хотел бы попросить вас не верить всему, что говорит Джокер. Я никогда бы не причинил вред Шепард. И никогда не буду пытаться вторгнуться в ее жизнь вопреки ее воле. – Угу. – Понимаю, вы мне не верите. Но дайте мне шанс, лейтенант. Джеймс кивнул еще раз, Кайдан кивнул ему в ответ, поднялся и ушел. Вега сидел как молнией пораженный пару минут, бездумно жуя свой сэндвич и запивая его кофе. Потом принял решение подумать обо всем этом позже. По дороге из столовой он заметил резко переменившуюся обстановку: по коридорам отчего-то носились десятки людей и все выглядели так, будто у них вот-вот огонь из жопы прорвется. Вегу нагнал незнакомый мужчина и, чуть ли не задыхаясь, передал, что Шепард ждут в кабинете Совета Безопасности и это ужасно, ужасно, ужасно срочно! Когда он вернулся, Шепард уже бодрствовала и, одетая и причесанная, стояла у окна, с улыбкой глядя на что-то. Она не сразу услышала, как открылась дверь, и Джеймс невольно залюбовался ею. Сколько же в ней тихого достоинства, непоколебимого спокойствия… Почему-то сейчас, больше, чем когда-либо раньше, она излучала властность. Шепард неожиданно обернулась и он, почувствовав себя нарушителем, которого застали на месте преступления, автоматически встал навытяжку и отдал честь: – Коммандер. – Джеймс, ты не должен меня так называть. – И честь отдавать не должен, – улыбнулся он. – Надо идти, Совет Безопасности хочет тебя видеть. И всё будет хорошо, да?