Их ночи

Любому, кто бросил бы на него беглый взгляд, показалось бы, что он крепко спит. Но любому, кто дал бы себе труд посмотреть чуть внимательнее, стало бы ясно, что это не так. Слишком неподвижной была его поза, слишком напряженными руки и спина и слишком ровным – дыхание. Так что если бы он хотел ввести кого-то в заблуждение, ему бы едва ли это удалось. Но он не хотел. Он не притворялся спящим – он отсчитывал в голове секунды. Он не шевелился, чтобы шорох простыней и одеяла не заглушил вдруг чье-то чужое дыхание. Он был сосредоточен, готовый в любую секунду вскочить на ноги, и рука его тщетно искала под подушкой пистолет. Война оставляет следы. Пистолет лежал в тумбочке – он же не был каким-то психом, в самом деле, чтобы жить в центре Лондона и спать с пистолетом под подушкой. Было темно. Шторы оставались плотно задернутыми, дверь – закрытой, нигде не горел свет, нигде не слышалось ни одного звука, не считая его собственного дыхания и тиканья часов, и он все никак не мог понять, что же его разбудило. Это был не кошмар, потому что от кошмаров он просыпался в ужасе, в поту, и сердце билось в горле, и с этим отвратительным состоянием он давно смирился. Но он успел отвыкнуть от колющего ощущения подкрадывающейся опасности, и ему потребовалось время, чтобы осознать, что он уже несколько лет как не на войне и что единственный, кто мог бы быть у него в комнате сейчас – это Шерлок. (Шерлок появлялся в его комнате нечасто, заходил только тогда, когда ему требовалось разбудить Джона и утащить его с собой в Ярд или куда-нибудь еще, и тогда все происходило стремительно: будил, что-то возбужденно тараторил и исчезал прежде, чем Джон успевал до конца осознать, что происходит. Шерлок никогда не нес с собой ощущения угрозы.) Джон вздохнул, открывая глаза. Так бывает – ты просыпаешься неизвестно от чего и вглядываешься в пространство перед собой, пытаясь побороть ощущение смутной тревоги; в этом нет ничего особенного, но Джон сейчас чувствовал себя… инвалидом. Искалеченным войной. Это же надо – лежать столько времени, затаившись, в собственной постели, подозрительно прислушиваясь к пустоте! Большинство людей давно заснули бы снова, но он… Сон больше не шел. На войне он похвалил бы себя за осторожность, за настороженность, за внимательность. Но на войне он и уснул бы сразу, как только бы понял, что все в порядке. Там не существовало лишнего времени. Не было времени для пустых размышлений. И для кошмаров. Если было время спать, ты спал, иначе выжить было невозможно. Людям, склонным к рефлексии, нельзя идти воевать. Он не был склонен к ней. Ему было можно. Все прошлое должно оставаться в прошлом, но оно не остается. Вот откуда берется ПТСР, вот почему многие предпочли бы погибнуть на войне, а не возвращаться в гражданскую жизнь. Тут, в мирной тишине, ночи превращаются в пытку. Или он погорячился насчет многих, перенося свою болезнь на других? Да и сам он – разве предпочел бы он погибнуть там? Нет, конечно же нет. Он перевернулся на спину и уставился в потолок. Стальные нервы, - говорили про него. Но сталь так легко истончается. Словно услышав, левое плечо вспыхнуло болью, и, чертыхнувшись, он приложил к нему ладонь. Надо было заснуть, а не то еще и нога разболелась бы. Наверное, ему никогда не стоит жениться. Чтобы прекратить думать, он встал, практически ненавидя себя за ту осторожность, с которой двигался. От чего же он все-таки проснулся? Он включил свет и усмехнулся. Разумеется, было пусто. И все вещи лежали на своих местах – ничего не упало на пол, и окно не распахнулось от резкого порыва ветра. Ничего не произошло. «Ложись спать, Джон», - сказал он себе. – «Прекрати заниматься ерундой». И тут кое-что все-таки случилось. За окном полыхнуло, а через секунду раздался оглушающий, бьющий по ушам треск. Такой звук разбудил бы кого угодно – может, он от него и проснулся? Где-то совсем под окном взвыла автомобильная сигнализация, и он поморщился, отступая на шаг. «Чем черт не шутит, может быть, действительно началась война?» Он не успел додумать эту мысль до конца, как за неприятным воплем сигнализации послышался еще один звук. Сначала тихий и прерывающийся, он постепенно становился громче. И только тогда Джон наконец понял. И разгадка оказалась настолько простой, что вся эта слабо ощущаемая горечь исчезла без остатка – ее смыл только что начавшийся дождь. Раскат грома разбудил его и стих прежде, чем он окончательно проснулся. А сейчас сверкнула молния, и гром прогремел еще раз, совсем близко, и начался ливень. Гроза над Лондоном. Гроза, не война. Не время военным страхам. Чушь какая, господи – он испугался, почти испугался, и чего – дождя! И сколько же времени он вел себя так нелепо? Вспомнив, как он вставал с кровати пару минут назад – каждое движение отточено, ни одного лишнего, - Джон беспомощно засмеялся. Ливень усиливался, капли воды барабанили в стекло - в детстве он засыпал под такие звуки мгновенно, но прошло очень много лет, и все давным-давно изменилось. Настолько сильно, как ему кажется? Что ему мешает лечь обратно в постель и спокойно заснуть, зная теперь, что это всего лишь дождь, и всего лишь гром, и всего лишь молнии? Но вместо этого он сделал пару шагов к окну и распахнул его, отдернув занавески, глубоко вдыхая влажный воздух и не обращая внимания на холод. Что толку себя обманывать, уснуть ему уже не удастся, никогда не удавалось после таких мыслей, после воспоминаний. Отличное, между прочим, средство от излишней сонливости, лучше любого кофе или энергетика, но Джон никому бы его не посоветовал. Мозг бодрствовал. Откинутое в сторону одеяло и смятая подушка уже лишились для Джона малейшей привлекательности, так что он осторожно потянулся к футболке. Плечо еще давало о себе знать. Он, конечно, не выспался, но никогда еще это не волновало его меньше, чем сейчас. В конце концов, до рассвета оставалось каких-то минут сорок.