Их ночи

- Убери это со стола. Убери это. Черт тебя подери, Шерлок, выброси это сейчас же! - Нет. Что ж, исчерпывающий ответ, Джон другого и не ждал. С идеально ровной спиной, считая про себя от десяти до единицы, он развернулся и ушел. Наверху, в спальне, где его никто не мог видеть, привычное самообладание ему изменило. Он схватил железный, допотопный, еще от отца доставшийся будильник и что было силы запустил им в стену. Ничем не помогло: противный грохот, звон и дребезжание раздражили его еще больше, и он тихонько зарычал. Это было то состояние, когда мысль о чем бы то ни было только усугубляет злобу. Это было то состояние, когда трудно вспомнить, на что именно ты начал злиться, и кажется, что все на свете происходит только для того, чтобы как можно больше тебе досадить. Это было, наконец, то состояние, которое Джон ненавидел. Хотя кто такое может любить. Кусая губы до крови и не зная, чего ему хочется больше – закричать, лечь спать или пойти напиться, - Джон бросил взгляд в зеркало в открытой дверце шкафа. Клетчатая рубашка, упрямое и хмурое выражение лица и упавшие на лоб волосы вдруг напомнили ему о молодости. Точнее – об Афганистане, первые дни в армии. И настроение очень подходило: злость, легкая растерянность и ощущение себя абсолютно не на своем месте. Это потом он привык. Научился видеть что-то хорошее в самом жутком мраке, начал обращать внимание на красоту ночей и свежесть ветра и понял цену человеческой жизни среди постоянных смертей. Но сначала все было тяжело, и страшно, и больно, и он злился на всех – на англичан и талибов, на рядовых и командиров, на мертвых и живых, а прежде всего – на себя самого. А сейчас-то что? Сейчас ему тридцать семь лет, у него нет собственной квартиры, зато есть чокнутый сосед, он не женат и вряд ли когда-нибудь будет, его, скорее всего, скоро уволят с работы, а закончит он свою жизнь, вероятно, где-нибудь в грязной подворотне, истекая кровью от пули или ножа. Прекрасно. Джон скрипнул зубами и повалился на кровать прямо в одежде. У многих жизнь куда хуже. Многие наверняка вообще мечтают оказаться на его месте – как же, ведь он живет с Тем Самым Детективом с первых полос газет! И все точно уверены, что они друг с другом спят. Нет, разумеется, пока он живет с Шерлоком – не видать ему нормальных отношений как своих ушей! Новая волна раздражения накатила на него, и он аж задохнулся. Ну почему всем так нужны какие-то рамки? Как он устал повторять, что не гей. Как его бесил Шерлок, который на такие сплетни вообще никак не реагировал! Конечно, что значат слова Джона Ватсона против молчания Шерлока Холмса! Вот если бы Шерлок выступил с заявлением… но Шерлока такие мелочи не волнуют. Мелочи! Джон сглотнул, глядя в потолок, и неохотно признался себе, что Шерлок в этом отношении лучше. Если он говорит, что его это не заботит – значит, так и есть, его действительно ничего не заботит. А Джон? Джон говорит то же самое, в конце концов, Гарри – лесбиянка, его тоже ничего не волнует, он определенно не имеет ничего против нетрадиционных отношений! Но все-таки в какие рамки он заключен по сравнению с Шерлоком! Ему не хватает внутренней свободы. Никогда не хватало. Он ненавидел себя за это. По крайней мере, сейчас, пока лежал на кровати, а в голову лезли все самые гадкие мысли из всех углов подсознания. Насколько проще бы было, если бы все дни человеческой жизни – вот абсолютно все тридцать тысяч дней или сколько там – выстроились в один большой график, так, чтобы можно было сказать точно: сегодня был плохой день, значит, завтра будет хороший, а послезавтра – опять плохой. От скольких бы проблем избавилось человечество! В хорошие дни – ходить на работу, гулять и жениться, в плохие – сидеть дома, спать и читать. Стабильность бы очень пригодилась Джону. И почему Шерлок никогда не делает того, о чем его попросишь? Как Шерлоку вообще удается так быстро выводить его из себя? Он что, специально тренируется? А все те люди, которые сегодня мельтешили перед Джоном, тоже специально это делали? Сговорились? Тот кассир в супермаркете – мог ли он быть еще более раздражающим? А все эти туристы на Пикадилли? Разве не стоило давно выпустить закон, запрещающий им останавливать других прохожих и просить их сфотографировать? И почему, черт возьми, Джон настолько слабохарактерен, что все еще продолжает общаться с этим Барри? Он знает его еще с армии, и за прошедшие годы Барри как был тупым, так и остался, и все, о чем он может говорить – это футбол и женщины, а Джон, которому противны такие разговоры, никак не пошлет его куда подальше. Зачем он цепляется за прошлое, от которого только и осталось, что военная форма в шкафу, пистолет в тумбочке и такие знакомые, как Барри? Он завтра же удалит его номер из телефона. И пойдет на работу другой дорогой, чтобы навстречу не попадались люди. Может, он даже съедет с Бейкер-стрит… За окном дунул ветер, стекло жалобно вздрогнуло, и Джон вместе с ним. Если он не хотел докатиться в своих мыслях до чего-нибудь совсем не того, ему следовало лечь спать. Так он и сделал. К счастью, усталый мозг и усталое тело позволили ему уснуть быстро и крепко. В половину второго ночи Шерлок, убрав со стола последнюю пробирку, неторопливо отправился в спальню. Он не собирался спать, он хотел почитать. Но потом остановился на полпути, кое-что вспомнив, развернулся, подошел к окну на кухне, приоткрыл его и так и оставил, чтобы проветривалось. И скрылся в комнате, не закрыв за собой дверь.