Их ночи

…И разыгралась настоящая метель, с ветром и хлопьями снега – все как положено, и ни стекло в окне, ни стены не спасут от холода. Их словно и нет вовсе, и морозным воздухом пробирает до костей, как будто ты посреди чистого поля, а не в доме в центре Лондона. Да отчего же так холодно? И почему не светит фонарь за окном? В тишине комнаты ничего не слышно, кроме завывания ветра, и не видно ничего, и охватывает, охватывает на мгновение ощущение, что и тебя-то тут, в этой комнате, тоже нет. Одна темнота, густая и черная, и прозрачный холод. Страшно, как в детстве, когда казалось, что под кроватью живут чудовища, и ты лежал, настороженно прислушиваясь к каждому шороху, кутаясь в одеяло, до тех самых пор, пока не засыпал. Но сейчас-то ты уже не ребенок и знаешь, что под твоей кроватью – только пыль, и стоит на полу у стены ноутбук, и бояться каких-то чудовищ – верх иррациональности. Да ты и не боишься особо, ты просто настороже, никак не можешь расслабиться, лежишь на спине, глядя в потолок, и стараешься расслышать собственное дыхание. А потом не выдерживаешь, рывком садишься, вытягиваешь вперед руки, просто чтобы удостовериться, что ты – это все еще ты. И смотришь туда, где должны быть бледные ладони и длинные пальцы, и - ничего. Ничего. Ты подносишь руки к лицу и видишь одну темноту, но ведь не может быть такой темноты, чтобы нельзя было разглядеть собственные пальцы. Смешно думать, что чего-то быть не может, особенно если тебе даны все доказательства обратного. Ты шевелишь пальцами, но ничего не меняется. Ни ладоней, ни запястий, ни предплечий, одна темнота. И внезапно, внезапно и резко, как это иногда бывает, появляется осознание того, что ничего не изменится, даже если ты попытаешься включить лампу. Раздастся сухой щелчок выключателя, но не будет ни света, ни… ни тебя. Ты касаешься своего лица и чувствуешь холод, пальцы – ледяные, и в этом нет ничего удивительного, ты замерз. Просто замерз. Ты уверен, что все, до чего ты ни дотронешься сейчас, будет таким же холодным. Но ведь если ты смог коснуться себя, значит, с твоими руками ничего не случилось? Просто слишком темно. Это все еще твоя комната, знакомая, привычная, ты и в такой темноте легко будешь ориентироваться здесь, ни на что не наткнешься и спокойно дойдешь до двери, а за дверью – за дверью гостиная, и там все по-другому, там нет такой непроницаемой тьмы. Правда нет? Ты не можешь ручаться, и ты не можешь проверить, в оцепенении сидя на кровати, не в силах спустить ноги на пол. Если распахнуть окно, то снег влетит сюда, а вместе со снегом – звуки, уличные звуки, потому что город живет и ночью, и ты будешь рад услышать хоть что-то, кроме ветра. Но и до окна не дойти. Ты остаешься сидеть, уставившись перед собой, и думаешь, что нужно было бы сказать что-нибудь, чтобы услышать собственный голос. Может, позвать… если крикнуть, то Джон услышит. Если крикнуть громко, то крик не потонет в шуме ветра и темноте. Или… Джон далеко, наверху, за закрытой дверью… он может и не услышать. Что, если услышит кто-то другой? Кто-то… или что-то… что откликнется первым. Раньше Джона. Хотя бы один луч света сюда – и какой глупостью бы показались все эти мысли, страхи и намерения! Хотя бы один… Риск века: крикнуть или нет. Ты зажмуриваешься, чтобы одержать хоть небольшую победу, чтобы покрыть темноту в комнате своей темнотой, той, которую все мы носим на обратной стороне век. Ты зажмуриваешься, но так намного хуже, и ты кусаешь губы. Какой-то частью сознания ты еще удивляешься остроте своей реакции, потому что тебе никогда не пришло бы в голову, что ты будешь так реагировать на простую темноту. Что есть темнота? Отсутствие света, вот и все. Но способен ли кто-то в такой темноте оставаться самим собой? Неясно, сколько прошло времени. Неясно, идет ли время вообще – или оно уже давно остановилось? Теперь уже страшно открывать глаза, страшно даже шевелиться, и ты тихонько стискиваешь простыню и беззвучно приоткрываешь рот. Ты готов к чему угодно, готов почувствовать на коже чье-то холодное дыхание, готов к… Твой телефон лежит под подушкой. Ты всегда кладешь его под подушку. Благослови боже мобильную связь! Телефон лежит под подушкой, и ты хватаешь его одним быстрым движением. Глаза приходится приоткрыть: экран светится, а темнота сгущается вокруг кровати еще плотнее… «Написать сообщение»… «Абонент»… От резкого порыва ветра распахивается окно, и вместе с холодом врывается внутрь мелодия. Она становится все громче и громче, телефон в руке начинает вибрировать, и тьма пропадает так резко, как будто ее и не было никогда. __ Шерлок открыл глаза, тяжело дыша, сел на постели и непонимающе уставился на мобильник рядом со своей подушкой. Он звонил; на дисплее высвечивалось, что это Джон, но грань между сном и явью была стерта слишком быстро, и Шерлоку нелегко было сразу прийти в себя. Семь утра, серое небо, Джон в Хартфордшире… Сон. Мелодия из сна была всего лишь трелью телефонного звонка. Нужно ответить. - А… Алло. Да. - Ты что там, спал? – голос Джона был полон искреннего изумления, которому Шерлок мог бы улыбнуться. Но он не улыбнулся, внимательно глядя в окно, которое действительно оказалось открытым. Вот откуда холод во сне – если, конечно, это был сон… - Так вот как ты теперь расследуешь дела, - хмыкнул Джон. – А я тут знай вожусь, работаю… Ты меня слушаешь? С чего вдруг ему приснилось такое? Обычно ему не снятся сны. - Ну и что важного ты обнаружил? – спросил Шерлок, усилием воли заставляя себя отвлечься. Слегка замешкавшись, он все же встал. Простыни были скомканы, а колени мелко, противно подрагивали. Нужно было выпить кофе. Просто необходимо. - Я тебя слушаю, - повторил Шерлок. – Что ты обнаружил? - Ну, Мария говорит, что никогда не встречала женщину по фамилии Фаринтош… - начал рассказывать Джон. Поморщившись, Шерлок подошел к окну и закрыл его, бросив один короткий взгляд наружу. Светло, спокойно, никакого снега, никакого ветра. Только сон, черт бы его побрал. То есть если бы он все-таки крикнул во сне, позвав Джона, Джон не услышал бы, потому что он даже не в Лондоне. Мысль была неприятной, очень глупой, и Шерлок, передернув плечами, поспешил от нее избавиться. Мерный голос Джона в трубке успокаивал, и, слушая его, детектив наконец вышел из комнаты.