Небоход

Сложно бояться смерти, если твоя профессия – небоход. Все мы там будем – кто-то раньше, кто-то позже. Подорвавшись в воздухе, разбившись о скалы, утонув в болоте – это наша собственная лотерея. Никто ещё не успел дожить до старости – хотя, говорят, самый старший среди небоходов уже разменял пятый десяток. Откровенно говоря, сложно вообще хоть чего-нибудь бояться, если каждый день ты находишься в тысяче футов над землёй, и всё, что отделяет тебя от падения – деревянный корпус биплана, немного горючего и безумный гений братьев-инженеров. Крушение в посадку мне удалось превратить в последний момент. Когда я заставил себя распрямить судорожно сжатые на рулевых рычагах пальцы, руки дрожали, как у самого несчастного пьянчуги. Треск ломающегося дерева до сих пор стоял в ушах. Передний каркас был безнадёжно сломан. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять – хвост аппарата тоже, растёрт в щепу об эти проклятые валуны. Чёртовы скалы повсюду, куда ни глянь, и чтоб мне больше в небо не подняться, если на десять миль в любую сторону найдётся ещё человек, кроме меня. Земли ависов. Дикарей, не имеющих ни малейшего понятия о том, чем они владеют. Растреклятые птички меняют свои драгоценные камни на дутые стекляшки и ещё радостно щебечут о том, как им повезло. Ещё хорошо, что сегодня мой маршрут не пролегал над землями ласертов – если бы, при должном везении, не утоп в болоте – эти крокодилы схарчили бы меня с потрохами, уж они-то знают, что за горючая жижа нам от них нужна. Придя в себя достаточно для того, чтобы выбираться из ловушки, в которую превратился биплан, я с усилием отодвинул рейку от груди – едва не пришибло насмерть, надо же. Отчетливо пахнула хвоей расщепленная древесина. Так, теперь приподняться, не отпуская верхний обломок, достать ноги… Ах ты ж чёрт, дери тебя десять ласертов тёмной ночью. От боли перед глазами расцвела звёздная карта, и я завыл, сцепив зубы. Ловушка превратилась в капкан, с той только разницей, что я физически не смогу отгрызть себе ногу. Не выдержав, я обернулся на двигатель. Не знаю, почему он отказал – но если в нём осталось топливо, рвануть может в любой момент. Железный короб не выглядел раскалённым, не дрожал и не издавал подозрительных звуков. Вроде бы, у меня ещё есть время. Хоть целая вечность этого времени, если я не сумею выбраться из биплана. Я освободился от прижимающей меня к сиденью рейки: выжал её, как спортивный снаряд, от груди, и поднырнул, оставив за спиной. Деревяшка стала чертовски неудобным подголовником. Шок проходил, боль распространялась по всему телу. Я коснулся лица – кожа над бровью саднила. На руке осталось пятнышко крови. Стараясь не думать о том, что ещё у меня повреждено, я склонился к ноге: та была зажата между другой рейкой и сиденьем. Выкрутившись, как гуттаперчевый человек из чемоданчика, я сумел высвободить ногу и встать во весь рост. На одной ноге, конечно – левая скорее мешала, чем помогала, и буквально повиснув на остатках фюзеляжа – я стоял и думал, что делать дальше. Сначала, конечно, убраться подальше от биплана… Впрочем, нет, сначала соорудить себе из пары реек и тканевой обшивки шину и костыли – благо, хоть нож карманный у меня всегда с собой, зубами грызть парусину не придется. Потом – к ближайшему поселению. Здешнее племя знает людей, рано или поздно приедут торговцы. Не скрывая восклицаний боли – кто здесь меня услышит-то? – я выбрался из корпуса биплана. Подходящую для костыля деревяшку нашел сразу же, на земле, а вот для шины придется ломать самому, и побыстрее, потому что, хоть двигатель и вел себя смирно, угадать, что у него внутри, я не мог. Обнаружив наконец рейку подходящей толщины, я подобрал булыжник. Было не по себе – вот так калечить аппарат, который отслужил верой и правдой не одну сотню миль. «Да брось, Рекли, ты же не верного коня добиваешь… Это всего лишь машина, к тому же уже ни на что не годная». Прислонившись к корпусу, я замахнулся. Удар отозвался резкой болью в ноге – будто это не по дереву я ударил, а по себе. Но треск дерева заглушил возмущенный свист. Я повернулся к источнику звука, не выпуская камень из руки. Авис. Видимо, заметил моё падение и решил посмотреть вблизи. Они любопытны, эти птички. Говорят, раньше их ловили охапками, устраивая нечто интересное – зазевавшихся ависов можно было голыми руками вязать. А теперь, выходит, зазевался я. Авис смотрел своими черными – лишь самый край сапфировой радужки виден – глазищами, наклонив голову к плечу. Хохолок торчал, выдавая его возбужденность. Закатное солнце светило из-за спины, превращая в тёмный силуэт, но цвета ещё были различимы. Тёмно-синий, только маховые перья и лицевой диск – с переливами цвета лабрадорита. Определённо, самочка. – Зачем ломаешь птицу, человек? – с птичьим присвистом спросила она. Я поморщился. Ещё обвинения в птицеубийстве мне не хватало. – Это не птица, это биплан. Он неживой. Авис приблизилась забавной прыгающей походкой, не обратив внимания на увесистый камень у меня в руке. На груди её покачивалось ожерелье из плохо обработанных сапфиров, в тон глазам, основой служила грубая бечёвка. За половину такого ожерелья можно купить биплан. Птица осмотрела биплан, разве что не обнюхала, прислушалась к чему-то. – Правда, совсем мёртвый биплан. Зачем ломаешь? – Видишь, у меня нога сломана, – я попытался упростить свою речь, чтобы дикарка могла меня понимать. – Мне нужен этот кусок дерева, чтобы стало лучше. Авис сочувственно посмотрела на меня, круглые глаза наполнились слезами. – Глупый человек, – покачала головой она. – Дерево не лечит. Если бы лечило, разве бы этот биплан был мёртвый? Биплан умер, Кармин почти умер, и человек умрёт. Жалко. Птица неожиданно вытянула крыло и погладила меня, как ребёнка. – Человек не умрёт, – мягко отстранил я её крыло. Так близко видеть ависов мне ещё не доводилось, и пусть эта самочка ростом мне самое большее – по грудь, за размахом крыльев я вполне могу спрятаться целиком. – Человек перевяжет ногу, а птица приведёт человека к своему племени. Авис резко отдёрнула крыло. – Я не птица, – обиженно просвистела она. – Я Синь. Звук её имени удался настолько похожим на птичье чириканье, что я невольно улыбнулся. – Хорошо, Синь. А я Рекли. – Рекли, – неуверенно, будто попробовала имя на вкус, повторила она. – Хорошо, Рекли! – Вот и славно, – пробормотал я и доломал рейку руками. Синь испуганно отскочила, хлопнув крыльями, как курица-несушка. – Ты чего? – удивился я и приставил шину к ноге. Не идеально, конечно, но сойдёт. – Страшно, когда ломается, – пожаловалась она, да ещё и голову в плечи втянула. – Лапу сломать – большой страх. Рекли смелый. Я достал складной нож – резать парусину на бинты. Как же, смелый. Слышала ведь, как орал во весь голос, когда выбраться не мог. – Спасибо, – вздохнул я. Парусина никак не поддавалась ножу, лезвие соскочило, едва не поранив пальцы. Стоять становилось всё тяжелее. Я чертыхнулся. – Что нужно, Рекли? – Синь снова подошла ближе, любопытная птичка. – Не получается? – Нужно нарезать ткань на полоски, примерно такой ширины, – я показал ладонь. – Ничего страшного, сейчас справлюсь, ещё немного… Слабым перед ней выглядеть не хотелось. Покажусь недостаточно интересным – упорхнёт, и ищи потом птицу в небе. Синь оценивающе склонила голову к плечу, уселась на крылья, освободив лапы – я едва сдержал усмешку, так забавно выглядел сидящий авис. Плащ-палатка с торчащими лапками. Но в следующий миг желание смеяться пропало – Синь вытянула лапу и с хирургической точностью вспорола острыми загнутыми когтями парусину. Передвинулась на крыльях – будто пересела – и довела разрез до конца. Три полоски за раз. Я с уважением посмотрел на здоровые, тёмные когти. «А может, ну его? Торговцы когда ещё прибудут, а я своим ходом обратно, к людям?» Обернувшись на каменистую пустошь, я облизнул пересохшие губы и отогнал эту мысль. – Спасибо, Синь. Мне оставалось только отрезать полосы ткани у основания. Я перекинул их через шею, взял шину в руки, и, опираясь на костыль, побрел к ближайшему валуну – сяду за ним, хоть взрыва можно уже и не бояться. Накладывать себе шину оказалось чертовски неудобно, и, что гораздо хуже, больно. Пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не напугать Синь – мало ли, решит, что я всё-таки умираю – и только шипеть сквозь зубы. Завязав последний узел, я обессиленно откинулся на булыжник, как на спинку кресла. – Далеко до вашего племени, Синь? – Близко, до темноты долетим. Я хмыкнул. – А если пешком? Синь встряхнулась, встопорщив перья, как купающийся воробей. Я не понял, как распознать эту эмоцию, и переспросил: – Пешком вообще можно добраться? – Нельзя, – наконец ответила она, но вдруг склонилась ко мне. – Людям – нельзя. Ты точно не умрешь? Я подавил вздох разочарования. Неужели в их птичье гнёздышко можно только прилететь? Да нет же, как они тогда торгуют? – Не должен, – протянул я. В конце концов, от города я не так уж отдалился, куда-то выбрести да сумею. Но поселение ависов было тут, совсем рядом, и до него я дойду за ночь, а вот под раскалённым солнцем ползти к человеческому жилью… – Если доберусь до вашего племени до рассвета – точно не умру, – попробовал надавить я. Синь выглядела, как ребенок, задумавший шалость. Причём знавший, что наказание неизбежно, но готовый рискнуть. – Обещай. Ты знаешь, как не умирать, если лапы сломаны. Мне пришлось задуматься, но Синь уже защебетала снова: – Тайный ход. Только для детей. Людям – нельзя. Но я проведу, если поможешь Кармину. Всё сделаю, бусы отдам, помоги Кармину! Я прикрыл глаза. Что не так у этих птиц с лапами? Переломы даже в седой древности лечить умели. – Что за Кармин? – Кармин – брат. Жалко Кармина, лапы сломал, умрёт скоро. – Синь, – сказал я мягко, как ребёнку. – Люди не умирают от переломов. Надо просто подождать, и кость срастётся. Она протестующе замахала головой, встопорщив лицевые перья. – Не срастётся, Рекли, никогда не срастётся! Я вздохнул. Камень быстро остывал, и вдобавок, в его тени я начал замерзать, ощутимо подрагивая. Озноба мне ещё не хватало. Нужно было пообещать ей, чего хотела, а дальше уже действовать по обстоятельствам. Птица даже бусы свои отдать готова была. А теперь… А, болван пустоголовый. Я почувствовал, что если не встану сейчас, рискую остаться у этого камня до утра. А может, и навсегда. Подтянув к себе костыль, я начал вставать, морщась от боли. Синь неожиданно проворно поднырнула под свободную руку. Перья оказались очень тёплыми и мягкими. – Рекли? – в её голосе было и беспокойство, и вопрос, и мольба. – Не знаю, – ответил я. – Но могу пообещать, что сделаю для Кармина всё, что смогу. Твоего брата будут лечить человеческие врачи, и не хуже, чем меня. Синь было двинулась вперёд, но остановилась и повернула ко мне голову. Наши лица находились так близко друг к другу, что я смог разглядеть своё отражение в её зрачках. – Ещё обещай, – серьезно сказала она. – Никому не говори про ход. Люди узнают – заберут все камни и нас перебьют. Мы можем летать, пока отдаём камни. У меня мороз прошел по коже. Дикари, значит. Меняльщики камней. Кто станет меняться с птицами, если сможет взять то, что хочет, силой? – Обещаю, – не отводя взгляда, ответил я. Синь моргнула внутренним веком и отвернулась. Мы зашагали вперёд.

***

Я с наслаждением потягивал травяной отвар. Чашка была необычной формы, наподобие песочных часов, да ещё и один край ниже другого – но я уже привык. Главное, что она была достаточно объемной, и мне не приходилось часто вставать с лежанки, чтобы её наполнить. После той ночи меня периодически мучила жажда. Нога болела всё так же. Я не стал трогать шину – сомневался, что мне удастся наложить её лучше, чем было, и не хотел лишний раз беспокоить. Ависы – те вообще, казалось, сторонились меня и моего перелома, будто я был заразным. Синь я не видел с тех пор, как она проводила меня прямиком к Старейшим. Если я интересовался, мне постоянно сообщали, что она занята. Я не очень-то верил и надеялся, что её не стали серьезно наказывать. Ещё никто не приводил сюда человека. Папоротниковая занавеска качнулась, и в комнату вошел крупный ярко-зелёный самец. – Кармин решил, что ты можешь к нему прийти. Если закрыть глаза, я бы и не отличил этот бархатистый баритон от человеческого голоса. Подобрав костыль, я резво – насколько мог – отправился за ависом. Входя в тёмную комнату, я краем глаза уловил позади лабрадоритовый отблеск перьев. Кармину действительно было худо. Такова природа ависов, я успел выяснить это – кости ломаются легко, а сращиваются… почти никак. Если не можешь ходить – не можешь и летать. Без того и другого птицы впадают в апатию и медленно умирают. Я, прикусив губу, посмотрел на бесформенную груду перьев в углу. Когда-то они, верно, были ярко-красными, но сейчас потускнели и выглядели так, будто носящий их купался в бочке с маслом. – Эй, птица, – позвал я. Груда перьев шевельнулась. – Я не птица. – Знаю, знаю. Ты Кармин. Мне твоя сестра про тебя все уши прощебетала. А я Рекли. Слышал про меня? Я сел на кресло – вот уж к чему, а к птичьему креслу мне никогда не привыкнуть, но какая-никакая опора мне была нужна. Авис прищурил мутные глаза, склонил голову к плечу в точности, как сестрёнка. – Слышал. – Хорошее или плохое? – меня откровенно понесло. В сравнении с Синью, Кармин выглядел совершенно неживым, и мне захотелось сделать что угодно, лишь бы выдернуть его из той апатии, в которую он себя загнал. – Разное, – всё так же односложно ответил Кармин и опустил голову на крыло. – Кармин, Кармин... Синь. Это у вас племенная традиция, имена давать по цвету оперения? Авис издал прерывистое сипение, в котором я с трудом распознал смех. – Кармином меня назвали за цвет оперения, это верно. А Синь – потому что она всё время присвистывает, когда говорит, ты разве не заметил? – бесцветно проговорил он и внезапно добавил: – Ты такой живой, человек. Как тебе это удаётся? Я улыбнулся и пожал плечами. – У нас больше общего, чем ты думаешь. Я небоход – ну, знаешь, бипланы, перемещение по воздуху? Можно сказать, я тоже умею летать. Кармин снова прищурился – будто захотел рассмотреть меня лучше. – И вот что я подумал. Раз уж мы сумели поднять в небо человека, неужели не сумеем вернуть небо авису? Теперь плечами пожал авис. Я понадеялся, это значило, что он начинал верить. Главное, что начал верить и я. Мы уехали с торговцами через несколько дней.

***

Я потянул рычаги управления, и биплан послушно сменил курс. Когда мне наконец разрешили сесть в кресло небохода, я ни секунды не колебался Страха не было. Я не боялся смерти – я же небоход. Стыдно признаться, но я вообще ничего не боялся. Лишь бы снова почувствовать ветер под крылом, вдохнуть полной грудью – так, как дышится только на высоте. Снова доставлять срочные новости и ценные грузы, снова пролетать над городами-муравейниками, скалистой пустошью, лесами и болотами, видеть их в рассветной дымке и ночной россыпи золотых огоньков. Пролетая над землями ависов, я задержался, сделав круг в воздухе. Долго ждать не пришлось: два крылатых силуэта взмыли в воздух почти сразу, тёмно-синий и ярко-алый. Я поприветствовал их, качнув крыльями биплана. Синь и Кармин перевернулись в воздухе в ответ.