Новенький сверху

— Хорошего вам пути, Дорогая! Что бы внуки здоровенькие были, трава зелёная, а небо голубое, — Герман видел много чего за свою жизнь, но вот таких — впервые. Там, внизу, под подъездом, неудавшаяся актриса с видом вселенской скорби расстелилась всеми возможными приторно-сладкими словами перед бабулей, которая только что выехала с квартиры, где теперь жил парень. Молодой человек, подперев ладонью лицо, с видом великого знатока оценивающе наблюдал за представлением, которое за пару минут успело развести это русоволосое чудо. — Чувств побольше бы и драмы не хватает, — тихо бубнил он себе под нос. — И ливня бы такого сейчас, что б аж сердце от боли сжималось и дух захватывало.       Но, увы, у этой девушки не было никаких чувств к её старой соседке, кроме как свернуть шею и скинуть на её проклятущую квартиру бомбу, что б так… хорошо рвануло. Не было и драмы, как-то умирать никто не спешил, новых детей/внуков/любовников на горизонте не появлялось, и даже подозрение на спрятанный миллион в квартире бабульки не было. Да и на дворе стояла жаркая погода, и солнце нещадно жгло. Пожалуй, вот и все спецэффекты.       Поняв, что ловить здесь нечего, парень вернулся в комнату, где на одном из кресел по-хозяйски разлегся пес, который пару минут назад до этого обнюхал всё, что можно и нельзя с точностью до миллиметра, удачно вытерев собой пыль, заботливо оставленной старой хозяйкой. Была попытка даже пометить квартиру, чтобы каждая проходящая мимо шавка знала какого самца эта квартира. Но все намерения были уничтожены в пух и прах хорошим пинком под зад. В общем, Друг решил больше не испытывать судьбу и теперь большим мягким комком дремал в кресле.       Парень прошелся ладонью по голове пса, почесал за ушком и пошел на кухню в поисках спасительной прохладной влаги. Изъяв бутылку из холодильника, Герман подошел к окну — старой девятки, в которой бабулька должна была уехать, уже нет, ровно как и соседей, вышедших проводить её. Выйдя в коридор, Орлов услышал странные звуки. Парень подошел к двери и заглянул в глазок. Там на лестничной клетке шел уже третий сезон «Танцев» с участием его соседки снизу. Девушка довольно танцевала, припрыгивала, потом схватилась за перила и закинула ногу — от неожиданности Герман даже подавился водой. Потом, сделав некий намек на па, она, покрутившись, резко остановилась напротив двери и, вытянув руки вперед, дерзко показала два средних пальца. Парень отпрянул от глазка. Какое радужное, однако, приветствие для него выбрала его соседка. — Прощай, старая дура! Скатертью дорожка! — и довольная она спустилась вниз. — Шизанутая, — прошептал Герман, доставая из кармана вибрирующий телефон. — Здоров, Орел молодой! — послышался как всегда бодрый голос Льва на другой стороне. — Как квартира? Как соседи? — Лев, подо мной псих. — То есть? — озадачено спросил друг, в сознании уже рисуя картинки с окровавленным трупом лежащим возле ног его друга. — Старушка говорила, что её соседка снизу немножко странная девица. Лев, — выдержав небольшую паузу, Герман продолжил, — она мне фак тыкнула. Целых два. — Зато не жадина, раз два. — Ты придурок? Она танцевала перед моей дверью. — А ты? — А я в глазок смотрел. — Вот шалун, — послышался смешок друга. — Подглядывать не хорошо. А хоть красивенькая? — Да хрен его знает. Мне как-то не до её лица было, когда перед моей квартирой какой-то ритуал проводят, — Гер зашел в гостиную, где его пёс от тоски решил познать на вкус ножку журнального столика. Судя по его довольной роже, жевалась она приятно. — Может, это обряд посвящения такой у них? — начал высказывать свои бредовые идеи Лев, но договорить ему не дали. — Фу! — Чего? — Зараза! — Не понял. — Какого хрена ты всё в рот тянешь?! — звучал разъяренный голос Германа. — Да ничего я не тяну, — обижено пискнул Лев, а фраза «Сейчас по жопе получишь» и вовсе привела его в глубочайшее непонимание происходящего и то, за что его должны по жопе лупить. — Друг! — Что? — Да не тебе я, придурок! Подожди, — с этими словами, Герман отложил телефон, и Лев услышал, как его друг пытался кому-то доходчиво втолковать, что грызть ножки столов это как минимум не культурно и как максимум за это можно по морде получить. В ответ ему только обижено тявкнули. — Алло, — послышался уставший голос Орлова. — Чего там у тебя творится? — Родители попросили за их собакой посмотреть, пока их не будет, — объяснил Гер, осматривая пострадавшую ножку. — И на долго? — Не знаю. Мама ничего не говорила. Я кому сказал нельзя! Да что ж ты за собака такая! — Ну, ты там держись! Если что — кричи, я, может, приду, — довольно проговорил Лев. — Ладно, я пошел, меня начальство зовёт. — Я никогда не сомневался в твоей верности, — успел напоследок сказать Орлов, прежде чем его собеседник отключился.       Римма Витовская приплясывала у себя в квартире уже хороший промежуток времени. Ей казалось, что воздух теперь как-то пах по-особенному, солнце не пыталось выжечь каждого высунувшегося на улицу зеваку, и даже борщ в холодильнике, который Римма нормально сварить не смогла, был как никогда вкусным. Её звонкий серебряный смех раздался в комнате, и она довольная, как слон, упала на кровать, заграбастав все подушки и крепко-крепко обняв их. Да! Сегодня особенный день. Наконец-то можно спокойно жить. Никаких котов, с которыми Римма иногда имела случай проснуться утром, никакого шарканья палкой по полу, никаких тупых телепередач включенных на всю громкость, никаких вечных потопов. И больше её глаз не будет дёргаться при виде этой несносной старухи. Наконец-то она сможет спокойно выспаться. Можно даже сделать небольшой ремонтик, надо купить ковёр в прихожую и заняться рисованием. А еще… Внезапный лай собаки сверху, как ледяная вода, спустили Витовскую с небес на землю, резко обжигая своим холодом, подсказывая ей, что она всё-таки тварь земная и что бабулька бабулькой, а ведь есть квартира сверху и новые соседи. Девушка медленно села, подушки больше ей не милы, воздух давил, солнце жестоко жгло и борщ гадкий. Реальность, довольно причмокивая с большим предвкушением, гладила девушку по светлой головушке, напоминая ей, что деваться она вовсе никуда не спешит и расслабляться еще слишком рано.       В тот день лай Друга на разгневанного за ножку стола Германа стал предвестником беды для Риммы Витовской, соседки снизу.