Хексберг-400

Блестя на солнце белым боком, в залив уверенно заходила небольшая прогулочная яхта. Позади нее оставалась длинная, как шлейф невесты, полоса белых барашков пены. Из окна, конечно, было не разобрать - вся яхта представлялась небольшим белым пятнышком - но Олафу почему-то казалось, что это «Ласточка» с верфи в Ротфогеле – быстрая, изящная, с характерным «остреньким носиком». - … тогда, говорит, я взял проволоку, согнул ее в форме интеграла и достал бескозырку из воды, - посмеивался Шнееталь, - мол, это был единственный случай, когда мне пригодилась ваша высшая математика. Можно было слушать в пол-уха – старую шутку нерадивые студенты передавали из уст в уста, наверное, с момента введения в обязательную программу университета этой ужасной высшей математики. - Самое смешное, - Олаф оторвался от залива и покачал головой, стараясь, чтобы это выглядело озабоченно, - что каждое новое поколение курсантов рассказывает эту байку от первого лица. - И мы такими были, - подтвердил коллега. Да, были. Конечно, были. Олаф попивал чай и жевал конфеты. Он всегда делал это у окна, не мог отказать привычке – с верхних этажей стоящего на сопке института морского транспорта открывался превосходный вид на залив – куда уж там смотровым площадкам. Яхта пришвартовалась, и на пирсе засуетилось несколько точек-человечков. В коридоре зазвенел звонок на пару. Судоводители, третий курс, пятьдесят шесть носов безграмотности и оптимизма, будущее гражданского и военного флота кесарии ждали профессора Кальдмеера. Друзья говорили: «Олле, ты рехнулся», а Кальдмеер отчего-то вовсе не испытывал тоски по загубленной карьере. Возможность обучать курсантов, видеть, как они уходят в море, в жизнь, стала равноценной заменой капитанскому мостику, а полученные со временем научные звания сравняли его с бывшими сокурсниками и по статусу. Море же, видимое каждый день из окна, но при этом такое далекое, осталось несбыточной мечтой, любимой и одновременно ненавидимой. - Что-то ты не спешишь, - Адольф оторвался от папки с чертежами и покосился на начальство. - Деканат просил дать пятнадцать минут для заполнения форм на зимнюю практику, - отмахнулся Олаф, примериваясь, какую бы еще конфету утащить: ту, что с ликером или молочную. – Нужно уже составлять расписание на тренажер. Думаю, полпары сегодня уйдет на вопросы, какие порты будут на симуляторе. Курсанты всегда ожидали практических занятий с восторгом и трепетом, и не беда, что каждый успевал потопить виртуальный корабль по три-четыре раза за семестр. Больше их радовала, пожалуй, только ежегодная кругосветка. Фрегат Надежда выходил в море в конце Весенних Молний вот уже одиннадцать лет подряд. О Неукротимом, из кругосветки так и не вернувшемся, Олаф старался не думать. Видимо на лице у него отразилось что-то нерадостное, потому что Адольф неловко кашлянул и вышел, прикрыв за собой дверь так, будто та была стеклянная. Профессор Кальдмеер покачал головой и, избавив себя от мук выбора, засунул в рот сразу и молочную, и с ликером. Вспоминать о Неукротимом Олаф себе запретил – хватало и того, что ему о нем напоминали. Но запретить себе тосковать никак не получалось. В дверь поскреблись, жалобно, неуверенно. Шнееталь, что ли, бумаги забыл, когда ретировался? Нет, тот бы стучать не стал. Студент? Меньше всего на свете Олафу хотелось сейчас разбираться с должниками: комиссии для пересдачи были уже сформированы, но начать работать должны были только со следующей недели, а пока у курсантов было время решить проблемы с преподавателями «миром», и время это они тратили вовсе не на повторение пройденного материала. - Да, входите, - поставленный голос помог нежданному визитеру определиться, и в следующий момент дверь распахнулась, пропуская в кабинет знакомую нескладную фигуру. - Здравствуйте, профессор! – белозубо, как в рекламе жевательной резинки, улыбнулся Руппи. – Рад снова вас видеть! Надо было признать, последние годы его изменили: курсантская форма уступила место явно недешевому деловому костюму, на левом запястье появились часы, вместо обычного курсантского ёжика на голове была модная стрижка. Он стал серьезнее, увереннее, и все это лучше любых слов говорило о том, что Олаф был тысячу раз прав, поддержав парня в решении не строить морскую карьеру, а идти туда, куда зовет душа. - Здравствуй, - ответил он, пытаясь проглотить вставший в горле ком – то ли нервный, то ли конфетный, потом вспомнил, что все же здесь хозяин и, прокашлявшись, добавил: - Проходи, садись. Руппи действительно сел и поставил у ног портфель, огляделся, вежливо заметил: - Здесь все по-старому. Олаф кивнул, мол, конечно, чему здесь меняться-то? - Как ты устроился? - спросил Кальдмеер. Что-то, конечно, он знал из прессы, но хотелось услышать рассказ из первых уст. Штарквинд немного виновато покрутил в воздухе своим бейджем с удостоверением представителя одного из самых солидных новостных изданий. - Все благополучно, профессор, - начал он, как он умел - без всякого зазнайства. - В этом году получил аккредитацию в Эйнрехте, теперь могу взять интервью даже у своей бабушки, и ей не будет зазорно отвечать на вопросы мелкого журналистишки. На самом деле сюда меня тоже привел профессиональный долг. Вы слышали, в Устричном море пропало два траулера? - Вчера видел в сводках. На кафедре этот инцидент тоже обсудили и пришли к выводу, что удивительно, как какое-нибудь судно Эйнрехтской транспортной компании раньше не пошло ко дну – там творился порядочный бардак. В конце лета их баржа села на мель в Полуночном море, месяцем ранее – траулер, промышлявший краба, нарушил государственную границу Флавиона, последние несколько лет дирекция, не переставая, судилась с профсоюзом. Словом, когда в свете последних событий заговорили о том, что компания наконец-то обанкротилась, никто особенно не расстроился. - Все, как обычно: сначала сигнал бедствия, потом судно исчезает с радаров, и в довершение всего начинается шторм. Ничего не напоминает? - Печально знакомый сценарий, - подтвердил Кальдмеер. - Мне нужна ваша помощь. - Не представляю, чем могу быть тебе полезным. Неукротимый погиб уже давно, и о результатах расследования я сам не раз тебе рассказывал. Думаешь, сейчас в моей памяти всплывет что-то такое, что я забыл упомянуть на следствии? Руппи смутился, но не отступил: - Я не стал бы тревожить вас без повода, профессор, - сказал он, блестя глазами. – Просто так вышло, что я просматривал старые материалы и заметил кое-что: за последние двенадцать лет пропало четырнадцать кораблей - четыре корабля раз в четыре года, и все они перед катастрофой заходили в Хексберг. Я рассказал об этом одному знакомому аналитику, он - еще кое-кому, словом, у нас набралась волонтерская группа, и мы хотим провести журналистское расследование. Послезавтра рейс; я начал набирать пролог будущей статьи, и тут мне пришло в голову: если кто и имеет право узнать правду, то это вы! - У меня студенты, Руппи, - не раздумывая, ответил Олаф. - И вам совсем не интересно? – парень удивленно вздернул брови. - Признаться, нет. Руппи надулся, и Кальдмеер почти физически ощутил, как растет в этом юном энтузиасте разочарование. Еще бы, любимый учитель и наставник, правдолюб, человек высоких моральных принципов - и вдруг отговаривается от такого важного вопроса студентами. Олаф бы тоже на себя надулся. Разговор у них так и не склеился: Штарквинд убеждал, Олаф находил все более идиотские поводы остаться. На том они и распрощались, смущенные и недовольные друг другом. Именно сегодня память нанесла удар под дых. Стоило забыться, расслабиться, поверить, что пробуждения от собственных криков остались в прошлом – и снова, снова. Море не отпускает, шумит в ушах, мешает думать, мешает даже дышать. Прошло двенадцать лет – будто все было только вчера. Когда ты остаешься один на один с ревущей стихией, для которой ты не человек, не песчинка даже, глупо надеяться, что моряцкая подготовка поможет не сойти с ума. Олафу иногда казалось, что он и в самом деле помешался, просто никто не заметил. Ответить Штарквинду было просто, лгать себе – та еще задачка. Олаф прокручивал в голове их разговор, пока вел занятия, и позже, во время возвращения домой. Если бы экономка не отвлекала его разговорами о коммунальных счетах, те же мысли отравили бы и ужин, Кальдмеер подозревал, что стоит ему закончить разбор корреспонденции и улечься в кровать, невеселые размышления снова набросятся на него с удвоенной силой. Четыре корабля раз в четыре года… Неужели система? Неукротимый давно уже на дне, могут ли погибшие тогда мальчишки все же дождаться правды? Не имея сил находиться с собой в одной комнате, Олаф оделся и вышел на улицу. Ночная прогулка промелькнула перед глазами взорвавшимся фейерверком из цветов, запахов и звуков. На углу работало круглосуточное кафе, Кальдмеер взял себе сверток сырных палочек и направился в сторону площади, где, как всегда в это время года, расположились музыканты. Ребята били в барабаны и напевали что-то низкими гортанными голосами, тут же прыгали две девочки, исполняющие трюки с факелами, и вокруг них уже собралась небольшая толпа. Маленькая флейтистка то наигрывала что-то вместе с музыкантами, то кружилась с подружками. И колокольчики. Где они были, Олаф разобрать не мог, но тихий мелодичный перезвон то и дело врывался в общий поток звуков. «Иди к нам, с нами весело, с нами легко» Кажется, они действительно кружились с кем-то в диком ритме уличной музыки. Олаф не мог запомнить внешности той удивительной девушки, позарившейся на такого неумелого партнера, в память врезались только пугающе черные омуты глаз и смех, не веселый, чужой, но пьянящий не хуже касеры. А дома его ждали сны. Покачиваясь, и потому стараясь не отходить далеко от стены, Кальдмеер побрел в кабинет, где в ящике стола, любовно прикрытая прошлогодним календарем, лежала фляжка с коллекционной можжевеловой. Запивать такие сны было, конечно, последним делом, но стоять у окна в ожидании рассвета хотелось еще меньше. Так что пить, пить, профессор Кальдмеер, и не думать о всяком разном! Коллекционная можжевеловая пошла на ура, прокатившись огненным комом от неба до желудка, где и затерялась, только в голове приятно зашумело. Маховик часов неумолимо отсчитывал секунды, стрелки медленно ползли к шести, и Олаф с тоской представил, как будет зевать сегодня на парах. А еще заседание кафедры, разбор полетов по учебным планам… заведующий кафедрой прикладной математики профессор Кальдмеер, за стоицизм прозванный Ледяным, застонал и уронил голову на руки. Не видеть бы их всех: и ректорат полным составом, и коллег, и студентов во главе с Руппи, будь он неладен… Впрочем, перекладывать с больной головы на здоровую – дело последнее. Вовсе не любимый ученик Руппи Штарквинд повинен в том, что малейшие упоминания о Неукротимом оборачиваются для Ледяного Олафа такими вот ночами с можжевеловой. «Может, ну его, - ныл в голове червячок сомнений. – Поехать в Хексберг, закрыть разом все гештальты?». И с каждой минутой мелкий предатель ныл все громче. Высокая блондинка в эффектном плаще клюквенного цвета проплыла мимо Олафа к стойке регистрации и обратно, умудренный жизнью профессор с вялым интересом изучал ее выдающиеся во всех смыслах формы. Объявили рейс в Паону, Олаф глянул на часы, охнул и принялся допивать шадди. Наконец девушка что-то для себя решила и уверенным шагом подошла к нему. - Вы Кальдмеер, - тоном, не терпящим возражения, сказала она. - Так точно, госпожа?… - Гудрун. Я лечу с вами в Хексберг. - Госпожа Гудрун, - покладисто закончил Олаф, - мы знакомы? - Мой кузен Руперт много о вас рассказывал, - девушка, не дожидаясь приглашения, присела за столик и принялась просматривать меню. За сомнительное счастье позавтракать в аэропорту предполагалось отдать такую сумму, что Кальдмеер решил отказаться от блинчиков и ограничиться только шадди, но Гудрун такие мелочи не смущали. Она подозвала официантку, указала аккуратным красным коготком на пару строчек с десертами и сразу приложила к заказу кредитку. – Да и бабушка Элис пару раз упоминала, - она посмотрела на Олафа с нежностью, - в выражениях далеко не куртуазных. Она вам Руппи никогда не простит, так и знайте! Кальдмеер постарался припомнить, видел ли когда-нибудь эту кузину любимого ученика, но потерпел фиаско – у Штарквиндов было столько родни, что, будучи представленным только половине, Олаф не мог удержать в голове все имена и лица. - Госпожа герцогиня сурова, - чтобы как-то замять паузу, он принялся размешивать несуществующий сахар в уже остывшем шадди. Хотелось добавить что-то вроде: «Далось мне ее прощение, право слово!», но это было бы невежливо. Принесли десерты и чай. Гудрун любовно окинула их взглядом, пропела: «Мой диетолог все равно не узнает» и вооружилась столовыми приборами. - Честно говоря, я удивлена, что вы летите с нами. Олаф поднял глаза. Решение все же отправиться в Хексберг он принимал мучительно и, надо признаться, до сих пор в нем сомневался. - Правда? - Нет. Просто нужно было сказать что-то провокационное, терпеть не могу чинные завтраки. Вероятно, все дело в том, что их любит бабушка Элис… - Вы не ладите? Девушка сощурилась и лукаво погрозила пальчиком. - Виноват. Глупый вопрос. Гудрун вынула из сумочки телефон и быстро застучала по кнопкам. - Сейчас еще Вернер подойдет, - сказала она, не отрываясь от своего занятия, - вы знакомы? В голове у Олафа заиграл похоронный марш. - Вернер…? Видимо голос у него был слишком уж несчастным, потому что Гудрун мстительно добавила: - Да-да, фок Бермессер. Руперт тоже был не в восторге, но лучшего аналитика по морским перевозкам мы не найдем. - Вы тоже как-то связаны с морем? – уточнил Олаф. Все же странно, что из всей своей родни Руппи не познакомил его именно с коллегой. - Я психолог, - без особого энтузиазма призналась Гудрун. – Много лет в сфере профотбора, иногда и с морячками работаю. Как по мне, все ЧС в море – результат чьей-то некомпетентности. Всегда и везде есть человеческий фактор. Но тут… скажу честно, я была пристрастна, разобрала по буковке все имеющиеся в свободном доступе документы, и либо в Устричном море действительно творится что-то неладное, либо кто-то, составляя отчеты, врал, как Леворукий. Как по вашему, что вероятнее? - Вопрос провокационный. - Вовсе нет. Мы с вами оба знаем, каким местом на гражданском флоте ведется отчетность. У меня есть подозрения, что на военном все немногим лучше, но об этом, пожалуй, я ничего не хочу знать. - Если вы думаете, что всему виной человеческий фактор, почему летите? Гудрун пожала плечами. - В нашей жизни всегда есть место непознанному. Тем более, когда еще Семья оплатит мне шоппинг в Талиге? - Может, в Хексберг что-то изменилось за последние двенадцать лет, но в прошлый мой приезд это был обычный провинциальный город с портом, где купить можно разве что расписные тарелочки с гербом города. - Значит, придется озолотить какое-нибудь гончарное предприятие, только и всего. Олаф уже хотел поиронизировать на тему того, какие только формы ни принимает пресловутое желание насолить ближнему, но тут появился Бермессер. Выглядел он усталым и побитым жизнью. - И кто придумал утренние рейсы, - буркнул он вместо приветствия. - Руперт специально для тебя старался, - Гудрун, добрая душа, подвинула к нему тарелочку с блинчиками. - Кто бы сомневался… - Вернер окинул Кальдмеера безразличным взглядом, кивнул, и, решив, что все формальности соблюдены, принялся за завтрак. - И где он сам? - Должен был заехать за еще одним членом нашей ламповой экспедиции, некто Пауль Бюнц. Еще не появлялся, - отрапортовала девушка. - Пауль едет с нами? – удивился Олаф. - Вы знакомы? - Пересекались. Если так можно назвать встречу с родственниками погибших мальчишек… Паулю, кажется, было шестнадцать, и на бледном с прозеленью лице жили только глаза, теплые голубые глаза, точно такие же, как у Отто. - Где, интересно, вы умудрились пересечься с помощником прокурора? – нахмурился Бермессер. – Господин Кальдмеер, чего мы о вас не знаем? - Не знаете – значит, не интересно, - поспешил отшутиться Олаф, может быть, этот Пауль Бюнц вообще простой однофамилец. Не обязательно же судьбе каждый раз оказываться такой кошкой… Как оказалось – обязательно. Руппи приехал под конец регистрации и, убедившись, что все со всеми знакомы, скомандовал подниматься на крыло. - А фото на память? – удивился Пауль, которого Олаф узнал сразу – такие глаза даже в Дриксен одни на тысячу. Бермессер закатил глаза: - Я этот кошмар и так не забуду. Но юрист чихать хотел на чье-то частное мнение. - Ну же, Вернер, не будьте букой, мы не в суде! Олаф, Руперт, вы назад, Гудрун, дорогая, становитесь по центру. Вот увидите, две недели пролетят незаметно, и мы все будем с ностальгией вспоминать это хмурое утро первого дня экспедиции. Гудрун тут же согласилась позировать, но попросила разрешения сначала немного прихорошиться, Руппи вместо того, чтобы прекратить бардак, полез за профессиональной камерой, Бермессер принялся ныть и закатывать глаза, а Пауль - счастливо руководить всем этим безобразием. Олаф чувствовал себя в их компании старым и немощным инородным телом, которое годится только на то, чтобы прекрасная пышнотелая Гудрун пристроила у него на плече свою голову. Но, слава Создателю, в конце концов они все-таки взлетели. Полет до Хексберг занимал два с половиной часа, и изначально Олаф планировал потратить это время на сон. Однако его мечтам не суждено было сбыться – места рядом с ним достались молодой паре с пухленьким карапузом, который вертелся, как юла, и проявлял живейший интерес к хромированным наградным часам почтенного профессора. Уже через двадцать минут рева Олаф сдался и отдал их малышу поиграть, за что был тут же зачислен в круг особо приближенных людей и все оставшееся время полета слушал неразборчивое детское воркование обо всем на свете. Аэропорт Святой Октавии в Хексберг мало чем отличался от своего Метхенбергского собрата, разве что не было нигде привычных кесарских ёлочек. Олаф поискал глазами Победителя дракона, но увидел только несколько плакатов, посвященных борьбе с терроризмом. - Добро пожаловать в Талиг, господа и дамы, - широко зевая, огласил Руппи. Олаф порадовался, что хоть кому-то повезло немного поспать. – Итак, Пауль, где твой знакомый? Бюнц, уже болтавший с кем-то по телефону, махнул рукой куда-то в сторону выхода. - Валентин обещал как-нибудь выделить себя из толпы, - пояснил он, когда вся компания уже шагала к большим раздвижным дверям, - но, зная его, боюсь, отличительный признак будет не слишком заметным. Как ни странно, первой встречающего заметила Гудрун. У Олафа одетый в светло-серый костюм-тройку молодой человек с небольшой отпечатанной на принтере табличкой «Пауль Бюнц» вызывал естественные ассоциации с представителем секты свидетелей второго пришествия абвениев, по крайней мере, неподвижное одухотворенное лицо создавало очень подходящий антураж. Впрочем, заметив шагающих к нему людей, он разулыбался, убрал за спину «отличительный признак» и стал похож на нормального человека. - Привет, спрут ты мороженый, - первым на приятеля налетел, конечно, Пауль. Молодые люди крепко обнялись и синхронно повернулись к остальным. – Господа, разрешите представить, мой бывший однокурсник, Валентин Придд, - он шутливо ткнул друга в бок, - ты лучше шарик воздушный в следующий раз бери, а то пока табличку твою разглядишь… - В следующий раз на такси доедешь, - невозмутимо осадил друга Валентин. – Здравствуйте, добро пожаловать в Хексберг. - Город маленьких уютных трактиров и пропадающих кораблей! Придд шутку либо не понял, либо просто не захотел поддерживать. Он жестом предложил экспедиции следовать за ним, и уже скоро все грузились в микроавтобус с символикой адмиралтейства на капоте. - Честно говоря, - рассказывал Валентин, выезжая на трассу, - в городе вы вряд ли найдете единомышленников. В море пропадают многие корабли, и не все они выходили из этого порта. - Но согласитесь, система прослеживается, - возразил Руппи, который как глава команды занял переднее сиденье. - Мне трудно судить. Я немного пристрастен. В мои профессиональные обязанности входит инспекция судов по пожарной безопасности, и… будем честны, иногда в море что-то случается просто потому, что случается. Фатум, первозданная стихия – называйте, как хотите. К счастью, мой начальник господин Вейзель - кстати, он очень хотел с вами познакомиться – не склонен отбрасывать версию, не проверив. - Заметьте, мы здесь тоже не собираемся подтасовывать факты, - подал голос Бермессер. – Журналист среди нас только один, а всем остальным просто нужны ответы. Штарквинд уже собирался разразиться гневной отповедью, но Придд сурово кивнул: - Я понимаю. Если вы правы, счет уже идет о более чем четырехстах жизнях, - и нарушать образовавшуюся грозную тишину никто не решился. Под тихий гул мотора Олаф задремал, прислонившись головой к стеклу, но проснулся, когда дорога сильно вильнула вправо. Теперь они ехали по низководному мосту, впереди на гряде небольших сопок грелся под лучами осеннего солнца просыпающийся Хексберг, а чуть левее… - Это и есть ваша достопримечательность? - с долей брезгливого любопытства уточнил Бермессер, тоже глядящий в сторону укутанной в туман почти до самой макушки гору. Объективно говоря, знаменитая Хексбергская Гора была просто сопкой, чуть более высокой и крутой, чем ее соседки, на которых располагался город, но Олаф еще в прошлый свой приезд заметил, что да, есть в ней какое-то мистическое обаяние. Туман, по крайней мере, на его памяти никогда не опускался ниже середины склона. - О, да, - с сарказмом подтвердил Валентин. – Это именно она. Не советую вам подниматься туда без сопровождения кого-то из местных. Кого-то сверхъестественного вряд ли встретите, но переломать ноги там легче легкого. Руппи опустил стекло, впустив в машину прохладный сырой ветер, Гудрун тут же принялась возмущаться и демонстративно кутаться в плащ, и сделал пару снимков, потом смущенно пояснил: - Это для истории. Ну, две недели пролетят быстро, потом будем смотреть, вспоминать… Бюнц довольно хмыкнул, мол, моя школа и принялся выспрашивать у Валентина, живущего в городе уже несколько лет после окончания университета, что в городе еще есть пригодное для документирования. Придд без особого восторга перечислял, но больше был занят дорогой, и разговор опять сошел на нет.