Фигуристам тоже иногда нужен отпуск

К утру следующего дня все было готово. Юри узнал от Виктора, что на Алтай они едут на месяц, так что вещей надо взять побольше. Кацуки весь вчерашний вечер думал что ему надо взять, и только ночью начал собирал чемодан. И он получился у него довольно-таки внушительный. Но, по сравнению с чемоданом Никифорова, это была дамская сумочка... Скорее всего, фигурист приготовился сидеть в осаде под лавиной, так как он взял с собой очень, ну реально очень много теплых вещей. Маккачин тоже был готов к отъезду. На нем был его любимый ошейник, подаренный Юри, и поводок. Сам он сидел у выхода и поскуливал от нетерпения. Нечасто его хозяин куда-то с ним ездит. Виктор сейчас сидел на кухне, и втихаря от Юри, которому категорически, как фигуристу запрещался кофеин, пил горячий, ароматный кофе . Узнай об этом сам Юри, Виктору бы не поздоровилось, но уставший от ночного бдения и собирания багажа, Юри спал на диване. Никифоров взглянул на часы. Уже девять часов. Надо ехать, иначе они не успеют на самолет. Летят они с пересадкой, а Яков упоминал вскользь при разговоре что они должны будут кого-то встретить при пересадке на другой самолет. Когда Виктор спросил как они узнают этого человека, Фельцман ответил что они его хорошо знают. У Виктора как-то сразу такое предчувствие появилось, ой не к добру это, не к добру... Никифоров подошел к спящему Юри. Тот спал крепким сном. Волосы растрепались, и теперь несколько непослушных прядки падали на лицо парня. Черные ресницы подрагивали во сне. Виктор улыбнулся. Будить его сейчас не было никакого желания. Он присел на диван, и аккуратно убрал черные пряди с лица Юри. Какой красивый. Никифоров бы мог часами смотреть на то, как он спит. Ресницы задрожали, и Юри не совсем довольно открыл глаза. Рука Виктора, убирающая пряди, застыла. Немая сцена. Смотря, как быстро пунцовеют щеки Юри, Виктор улыбнулся, все-таки убрал надоедливую прядь, и сказал: -Юри, вставай нам надо идти. Японец лишь смущенно кивнул. Вылет в десять, так что они успели. Сдали багаж, прошли долгую, обязательную проверку, позаботились о Маккачине, и сели в самолет. Виктор сидел у окна, так как Юри решил немного вздремнуть. Никифоров не возражал. Самолет начал разгоняться. Сначала медленно, затем все быстрее и быстрее, и вот уже пейзаж за окном, взлетная полоса, превратилась в расплывчатое, мелькающее пятно. Самолет плавно, прям как при прыжке на льду, оторвался от земли. Аэропорт начал отдаляться, теперь можно было увидеть маленькие, словно игрушечные, снующие туда-сюда машины, крошечные дома, пестрящие иногда своими яркими крышами, они уже успели подняться так высоко, что, не то что людей, зданий не видно. Скоро показался океан. Бесконечно-синий, таинственный, манящий своим величием и красотой. Из иллюминатора было видно, как перекатываются, лениво и величаво, поблескивая при свете теплого солнца волны. Как они ударяются, наверняка с громким шумом о скалы, пенясь, бушуя, будто не верят что океану не подвластно убрать такую преграду, как скала. Со временем, скала, под напором волн обрушится, исчезнет, погружаясь в жадную пучину океана. Если бы волны можно было назвать живыми, то Никифоров мог бы смело сказать, что они идут к своей цели. И они ее добьются, со временем конечно, но добьются. Скала падет, под натиском океана. На плечо замечтавшегося Виктора что-то мягко опустилось. Никифоров оторвался от иллюминатора и взглянул на Юри. Тот спал, положив голову на плечо Виктора, что-то бормоча во сне о куцудоне своей матушки. Русский улыбнулся. Эх, Юри. Такой милый и застенчивый, смущающийся от внезапных обнимашек Виктора, легкого касания. Куда же это девается, когда он напивается? О, он помнил прошлогодний банкет. И всегда со смехом вспоминал, как пьяный в стельку Юри лез к нему обниматься, как он, нацепив себе на голову галстук танцевал ,,Ча-ча-ча,, с Пхичитом, а как он пел..... Виктор не смог сдержать негромкий смех. А самое интересное, что Юри ничего, абсолютно ничего, не помнит. Виктор помнил, как чуть не взвыл от досады, узнав об этом в кафе. А ведь он-то размечтался...